– Нет, вы подумайте только! – крикнул он, вцепившись рукой в микрофон. – У нас изба завалилась, а мы что покупаем? Современное искусство! Дерьмо в коробочке! И насрано в коробочку не просто так! Насрано, чтобы показать свое отношение к зрителю и к нам с вами, товарищи. Они говорят: вы серые, вы не учились, вы ничего не понимаете. Ладно, пусть так. Пусть мы не понимаем. Но мы не дикари! Мы знаем, что нельзя гадить при всем народе!
– Нельзя, говоришь? – поднялся вдруг во втором ряду какой-то пожилой художник. – А как ты мне в семьдесят восьмом перед областной нагадил, забыл?
– Я? Тебе? Да ты что, Иван? Побойся бога!
– Граждане, обратите внимание: парторг бога вспомнил!
– Да что я тебе сделал?
– А кто у нас тогда в отборочной сидел? Не ты? А кто мою «Футурашу» парашей назвал?
Художники повскакивали с мест, и начался бедлам: все кричали, припоминая старые обиды и попутно требуя линчевать Синькина.
Сенокосов орал громче всех, отбросив трость и вцепившись в микрофон уже обеими руками. Затем крик вдруг резко оборвался, и собравшиеся услышали, как Сенокосов спросил тихо, упавшим голосом:
– Илья? Ты?
Все разом смолкли и обернулись. По проходу, кренясь набок, двигался сгорбленный старичок, в котором, лишь хорошо присмотревшись, можно было узнать Пухова: костюм густо измазан землей, а на лице отпечаталось глубочайшее страдание. Губы баталиста дрожали.
– Ильич, да что с тобой?!
Пухов встал перед трибуной лицом к залу, пожевал губами и ответил запинаясь:
– Меня по… по… погребли!
Постепенно из его бессвязных слов стала проясняться картина надругательства: арт-террористы закопали Илью Ильича по пояс в землю, а потом принялись вытягивать обратно, пристраиваясь в очередь и приговаривая, как в сказке:
– Тянем-потянем, вытянуть не можем!
Тянули до тех пор, пока последним, в роли мышки, не выступил сам черт – так Пухов называл теперь Синькина.
Уяснив, в чем дело, собрание вскипело:
– Хулиганство! Групповое! Шесть лет! Ильич, пиши заяву! Садись! Держи ручку! Пиши, диктую: «Зая-вление».
Пухов сел за стол президиума, утер слезы и написал «Зая…», но тут председатель Редька перегнулся к нему и выдернул бумагу. Собрание возмущенно загомонило:
– Ты что, с ними заодно?
– Продался!
– Шкура!
– Спокойно, товарищи! – возвысил голос Редька. – Не следует поддаваться эмоциям. Предлагаю не привлекать к этому делу органы и справиться своими силами. Если Илья Ильич напишет заявление, они подадут встречный иск о хулиганстве. Вы что, забыли, как кинули этого беса в озеро?
Художники притихли.
– Как быть-то, Андреич? – спросил после паузы Шаманов-Великанов.
– Будем бороться, Леша. Но только художественными средствами.
– Художественными, да?! – взвизгнул Пухов. – А ты в яме сидел? Тебя живым хо… хоронили?
– Ну Ильюшечка, ну родной, – принялась утешать его Анна Санна, – все же прошло, ведь откопали же тебя, миленький…
– Откопа-али! А ты видела, как они отка-апывали! Бабка за внучку, внучка за суч… за сучк…
Пухова душили рыдания.
– Эй, Илья, а ну взял себя в руки! – одернул его председатель. – Тебя же не до конца зарыли. Голова-то торчала. И говорила, небось, что думает.
– А-а-а, ты сам из них! – завизжал Пухов. – Ты сам скрытый террорист! И фамилия у тебя по… по… подозрительная!..
– Ну Ильюшечка, ну родной… – снова забормотала Анна Санна, прижимая его голову к груди.
– Что с человеком сделали, фашисты! – грохнул кулаком о стол молчавший все собрание Шашикашвили. – Их бы теперь вниз головой закопать!
– Может, попробуем еще раз с ними переговорить? – робко предложил кто-то.
– Да о чем с ними, с мауглями, разговаривать? – махнул рукой Редька. – Действовать теперь будем. Но повторяю: только в рамках закона. Доступными нам художественными средствами.
– Да какими такими художественными? – воздел руки Шашикашвили. – Может, нам памятник этому бесу поставить?
– А почему бы и нет? – повернулся к нему председатель. – Хорошая идея. Молодец, Шалва! Вношу предложение: воздвигнуть Кондрату Евсеичу памятник в виде черта.
– С ро… с рогами, – добавил сквозь слезы Пухов.
Он понемногу приходил в себя, хотя продолжал трястись всем телом.
– А из чего?
– А из де… из дерьма.
– Правильно! – горячо поддержал предложение Сенокосов. – Соответствует уровню продвигаемого им искусства.
– Гм. И где материал возьмем?
– Не про… не проблема. Мир не без добрых людей. Полгорода б-баночки принесет, только свистни.
– «Краудфандинг» называется!
– Не ум… умничай! С мира по нитке – вот как это называется.
– Нет, Илья Ильич, с мира по какашке – это не дело.
– Это мертвому припарки!
После бурного, но непродолжительного обсуждения идея фекального монумента была отвергнута.
– Несолидно, нестойко, не все поймут и вообще недостойно советского художника, – подвел итог Редька. – Но саму идею сатирического монумента следует поддержать. Нам, товарищи, нужна агитация до того наглядная, чтобы народ с первого взгляда все понимал. Вот и думайте – что ясней всего?
– Так пусть и будет черт с рогами! Куда наглядней?
– Побыстрей бы поставить…
– Шалва, а у тебя Хорунжий сохранился? – спросил вдруг Сенокосов.
– Вот, правильно! – кивнул председатель.
– Точно! Чем мы хуже московских? – догадались художники. – Как они тогда с Колумбом, а? Раз-два – другая голова, и он уже не Колумб, а Петр…
– Сохранился, конечно, что ему сделается, – отозвался Шашикашвили. – Туловище в мастерской стоит, а новую башку я за два дня слеплю по фотографиям. Вот и Илья Ильич поможет, он теперь беса лучше всех в лицо знает. Поможешь, Илья?
– П-помогу, – ответил Пухов сквозь слезы.
– Ну нет, – поднялся вдруг во весь свой немалый рост Шаманов-Великанов. – Не дело это – такой монумент поганить. Мосей Елисеич первым по Ловче прошел до самых верховьев. Соляную варницу построил, острог. С него тут жизнь началась, а ты рогатого с его памятника слепишь? Не допустит казачество!
– Леха сам казак…
– И сам казак, и другие вступятся. Харитона только свистни…
– Вот ведь дьяволы какие упрямые!
– Сам ты дьявол, а мы православные! Казак в Бога верует, а не в синагогу с магогой.
– Ладно-ладно, сядь! Хорошо, не быть Хорунжему чертом, – быстро решил Редька. – Шалва, а из резины можешь отлить?
– Попробую.
В конце концов было решено, что прямо возле ПДХ появится резиновый Синькин – изготовленный из автомобильных покрышек и прочих бросовых материалов, но ростом не меньше двух метров.
– Главное – сходства побольше, сходства! Мы же реалисты, черт побери!
– Поберет, если звать его будешь.
– Ты за сходство не пе… не переживай.
– А где поставить?
– Да прямо тут, на берегу, у пляжа, где народ отдыхает.
– И чтоб надпись была: «Дай черту по рогам».
– А рядом чтобы ду… дубина лежала.
– Какая еще дубина? Бита, что ли, бейсбольная?
– Не б-бита! Не бита! Нам чужого не надо. Дубина народной войны. Б-богатырская и суч… сучк… сучковатая.
– Братцы, идите сюда! – крикнул вдруг вышедший покурить на балкон Сенокосов. – Смотрите, кто к нам пожаловал. Администрация!
– Ну что я говорил: мы заставим себя услышать, – кивнул Редька.
Все высыпали на балкон над главным входом.
Возле ПДХ стояла черная машина, из которой выбирался приземистый мужичок с крошечной, похожей на соплю, рыжей бороденкой.
– Это кто ж такой? – почесал затылок Шаманов. – Вроде не было такого глиста.
– Здравствуйте, уважаемые! – развязно поздоровался новоприбывший. – Позвольте представиться. Я новый министр культуры Прыжовского края, и называть меня вы можете по должности: господин министр.
Все молчали. Пухов хотел ввернуть какое-то ехидное словцо, но забуксовал и только повторял: «И ху… и ху…»
– Граждане, вы что, оглохли от радости? Где хваленое прыжовское гостеприимство? Где хлеб-соль, понимаешь? Почему в дом не зовете?
– Говорите оттуда, – сухо откликнулся председатель. – Ближе лучше не подходить. Небезопасно.
– Ага, вот вы, значит, как? Ладно, можно и отсюда. Слушайте важную информацию, переходящую в срочную эвакуацию, хе-хе. Короче, сегодня прошло заседание тройки министерства культуры в составе министра, директора арт-центра и генерального контент-девелопера. Обсуждали состояние ПДХ, то есть того здания, в которое вы меня не пускаете. И правильно не пускаете, граждане! И правильно говорите, что у вас там небезопасно! Дом ваш признан аварийным, и вам следует немедленно его покинуть, а то обвалитесь вместе с балконом к чертям свинячьим, отвечай потом за вас!
Художники ахнули. Наглость рейдера переходила все границы.
– И ху… и ху… – тужился Пухов. – И ху…
Сенокосов, забыв про палку, рванулся в зал, подбежал к столу президиума, ухватил пластиковую бутылку воды «Священный источник» и, бегом вернувшись на балкон, запустил ее в голову господину министру. Тот ловко увернулся и нырнул в машину.
– Не шалите! – погрозил он пальчиком из окна. – Значит, завтра в семь утра доставят экскаватор. И чтобы к этому времени ни одним Леонардо здесь даже не пахло! Тимоша, трогай!
– Вот ведь подлец какой! – выдохнул Шашикашвили, глядя вслед отъезжающей машине.
– И хулиган, – выговорил наконец Илья Ильич.
Глава 19Постбесовская эйфория
Беда с трудом поднялся с пола и сел в то самое кресло, в котором всего час тому назад отправился в загробное путешествие. Немного придя в себя, он хрипло спросил:
– Силыч! Что это было?
– А ты не понял? – удивился хозяин. – Хождение по мукам – вот что. Я ведь заранее тебя, Бедюша, предупредил: очиститься надо. Вот ты и очистился. Хотя, наверное, и не до конца.
– А Кондрат там откуда взялся?
– Как откуда? А кто, по-твоему, бесами должен командовать? Пока еще настырней черт не народится, самое место там Кондрату Евсеичу.