– Ах ты крыса!
– А ну сожми жвалы!
Ректор наклонился вперед и грозно, низко зарычал на них.
Неизвестно, чем кончился бы конфликт, но в этот момент дверь вдруг распахнулась, и в кабинет, словно ураган, ворвался невесть откуда взявшийся Кондрат Синькин.
– Андрей Борисович! – крикнул он с порога.
Детка привстал: вот уже полгода арт-директор называл его только Андрюшей.
– Андрей Борисович! Свершилось! Ты думаешь, зачем я в Москву каждую неделю мотался? Нашел выход! Нашел! Все узнал! Дай обниму!
С этими словами он не просто обнял губернатора, но оторвал его от земли и немного покружил в воздухе.
Потом вытащил из кармана шубы лист бумаги и поднял его, как факел свободы.
– Вот точный отчет. Из башни инсайд, от первого зама. Строго конфиденциально. Внимайте! «Вечером 26 июля, в 18 часов 43 минуты, Верховный, поглядев на прыщ, вскочивший у меня на верхней губе, вдруг спросил с задумчивой интонацией: – С бородавкой на марганце как поживает? Говорят, у него там какое-то искусство? – И не успел я подтвердить, что да, искусство, а именно – современное, как Верховный прервал меня словами: – А прыщи надо зеленкой мазать. – После чего беседа перешла на обсуждение дефицита государственного бюджета». Да понимаешь ли ты, Андрюша, что это значит? Понимаешь ли ты, дорогой мой человек? Дай еще обниму!
Барахтаясь в медвежьих объятиях арт-директора, губернатор не сразу сумел осознать весь масштаб обрушившегося на него счастья. Но вскоре понимание пришло. Андрей Борисыч вытер слезы и всем сердцем, всей печенью, всеми поджилками ощутил, что ради этих двух вопросов Верховного стоило не только отдать Синькину океанариум и четверть краевого бюджета, но и снять последнюю рубаху.
Радость была всеобщей за одним исключением: Малаша явно не разделяла восторга коллег и глядела на них с откровенным презрением. В разгар ликования она вдруг встала и, не сказав ни единого слова, вышла из комнаты. Впрочем, в тот момент ее ухода никто не заметил.
Когда отзвучали крики «ура!» и было разлито шампанское, Кондрат произнес тост.
– Территория искусства, – сказал он, обращаясь к губернатору, – она, Андрюша, вроде тюрьмы. Попасть просто, а выйти – поди попробуй. Теперь же ты окончательно на эту территорию попал и останешься на ней надолго, если не навсегда. Теперь большой брат будет круглосуточно ждать от тебя художественных инноваций. И никуда ты не денешься от искусства, то есть от нас. Так выпьем за осуществление нашей общей мечты, к которой мы сделали сегодня столь важный шаг!
После этих слов убеждение Андрея Борисовича Детки в правильности выбранного пути стало незыблемым.
Глава 22Беспокойные гости
Первые впечатления были такие: черный квадрат на темном фоне закрытых глаз, шум в ушах и противная сухость во рту. И страх, почти ужас: кажется – вот сейчас провалишься в это пятно и окажешься в темной части ада, на пути к Джудекке.
– Пить, – попросил Беда.
Точнее сказать, не попросил, а беззвучно пошамкал губами. Однако, как ни странно, это подействовало. Язык тут же смочила какая-то жидкость, но только не вода, а что-то очень знакомое, теплое, с медовым привкусом.
«Галин отвар, – понял Мухин. – Жив я, что ли?»
Медленно и осторожно больной приоткрыл глаза. Он лежал в кровати Силыча, заботливо укутанный одеялом, а со стены на него взирал он сам – Боря Мухин, – но только молодой, розовый и сияющий.
«Портрет из душевой», – сообразил Беда и повторил, уже отчетливо:
– Пить!..
Ко рту осторожно приблизилась ложка. Мухин проглотил живительную влагу и, скосив глаза, разглядел улыбающуюся Галю. За ней маячило озабоченное лицо ее верного супруга.
– Как ты, Борька? – спросил Валя шепотом.
– Ба-шка тре-щит, – с трудом, по слогам выговорил Беда, ощупывая повязку.
– А ну, выпей еще! – приказала Галя. – И руками бинты не трогай. Лежи спокойно!
Мухин повиновался.
– Как же ей не трещать! – прогудел откуда-то из глубины комнаты голос Силыча. – Удивительно крепкая лобная кость у тебя оказалась, Бедюшенька. Уму непостижимо, как только черепушка твоя не треснула. Девка-то, говорят, ой-ой-ой…
– Ма-ла-ша? – спросил Беда.
– Она самая, – подтвердил Силыч. – Вон пусть тебе Валюша расскажет, как дело было, он все видел вблизи.
– Несемся мы на врага, – начал Валя. – Ты, как всегда, впереди, а я отстаю немного, потому что веревки тяжелые. Враг разбегается. Вдруг – она. Стоит прямо на пути с дубиной наперевес. Я ее сразу узнал. Кричу: «Назад, Беда, назад!» – а ты встал столбом и пялишься на нее, как жук-богомол на свою самку. Ну и накрыло тебя, конечно. Это же не женщина, это торнадо! Я и раньше все удивлялся, как ты с ней справляешься.
– Лю-бовь, – объяснил Беда.
– То-то и оно, что любовь…
– Про-шла, – завершил мысль Беда.
– Теперь-то уж точно. Надеюсь. Какая, на фиг, любовь к мегацунами?
– А ты мол-чи.
– А может, и на пользу ему эта встреча пошла, – раздумчиво заметил Силыч. – Удар-то в основном по кому пришелся? По нечистику. И хороший удар, плотный. Однако неокончательный. Изгнание беса, Бедюша, – процесс длительный, он может и на всю жизнь растянуться.
– Пе-ре-вер-ни! – попросил больной.
– Кого? – не понял целитель. – Тебя?
Беда с трудом поднял руку и показал на свой портрет.
– А, на беса посмотреть захотел! – закивал Силыч. – Ну, погляди, погляди. Теперь-то уж не страшно…
Он подошел к картине и снял ее с крюка.
– А ну стой! – вмешалась вдруг Галя. – Не нужно нам тут твоих бесов. Убери вообще эту гадость куда-нибудь подальше!
– Слушаюсь, барыня! – весело откликнулся Силыч, пряча портрет за шкаф.
– И ступай на кухню, завтрак приготовь! Больному питаться надо, – продолжала командовать Галя. – Ты что за сегодня сделал полезного? Все утро только мудрости свои бубнишь! Распустился совсем!
– Галчонок, ну чего ты на него взъелась? – заступился Валя за хозяина дома.
– Суслик, будь котиком, не вмешивайся. А ты мотай на ус, дармоед! Приготовишь омлет с кабачками, горошком, перцем и луком-пореем. Большой, на шесть человек. Понял? А ну, мухой! Через двадцать минут подашь.
– И раньше успею! – пообещал Силыч, бегом скрываясь в кухне.
– Ну зачем ты с ним так? – укоризненно спросил Валя у жены.
– Просьбу его выполняю: за барыню побыть. А ты мне, кстати, помогать обещал. Только барин из тебя, как из ежа царь зверей.
– Я стараюсь, Галочка… А почему на беса посмотреть нельзя?
– По-че-му? – повторил за ним Беда.
– Да смотрите, пожалуйста, но в другое время. А сейчас гости явятся, и не надо нам лишних вопросов.
– Какие гости? – не понял Валя.
– Союзники. Илья Ильич звонил, уже едут. Да вон они!
За окном раздался гудок и обрисовался солидный силуэт Танкеты.
– Вот на этом авто тебя вчера и доставили, – объяснила Галя больному.
Беда что-то недовольно промычал.
– Пойду открою, – поднялся Валя.
– Сиди. Силыч опять дверь не запер, сами войдут.
И действительно, через минуту в комнату ввалились Редька и Пухов. Вид у союзных художников был победоносно-торжественный.
– Ну, как тут наш герой? – с порога спросил председатель.
– По-ка жив, – ответил ему сам Беда.
– Это хорошо, что жив. А мы вас, товарищ Мухин, решили к награде представить. За мужество, проявленное на поле боя, – во всеуслышанье объявил Редька. – Илья, доставай!
Пухов вынул из кармана красную коробочку и раскрыл ее.
– Вот, возьми, – сказал он, почти не заикаясь. – Единственный экземпляр. Шалва лично отливал.
На бархате поблескивала медаль. Беда вынул ее и поднес к глазам. На лицевой стороне был выбит превращенный в неприступную твердыню ПДХ с развевающимся флагом, а на оборотной – надпись: «ЗА КРЕПОСТЬ ДУХА».
Все столпились вокруг и тоже принялись рассматривать, передавая награду из рук в руки. Подошел из кухни и Силыч.
– А за крепость головы где? – окнул он и тут же, поймав взгляд Гали, добавил: – Молчу-молчу. Пожалуйте к столу, гости дорогие. Омлет по-деревенски бог послал. А орденоносца я сам покормлю, с ложечки. Ты потерпи, Бедюша.
Гости уселись за стол.
– Ну, что там наши друзья поделывают? – спросила Галя, раскладывая по тарелкам омлет.
– Школу открыли бесовскую, – кратко доложил Пухов. – Учат злу.
– Да, крепко взялись варяги за нашу молодежь, – подтвердил Редька. – Поощряют низменные инстинкты.
– Все дома и заборы в городе уже изгажены, – продолжал докладывать Илья Ильич, – а теперь и души раскрасят в семь цветов своей гордости.
– А если серьезно: чему они собираются учить в этой школе? – спросил Валя.
– Чему-чему… – фыркнул Пухов. – Освоению бюджета.
– Погоди, Ильич, – урезонил его Редька. – Учить они будут разному, в зависимости от специальности. Одних – торговле: например, мочу свою дуракам продавать. Других вроде как скульптуре: куски голубей и кошек вместе сшивать, к примеру.
– Вот ведь пакость какая, – покачал головой Силыч.
– А то есть и такой педагогический прием, – продолжил председатель. – Выдадут студентам репродукции с какой-нибудь знаменитой картины – Ван Гога, скажем, – и велят с ними поработать…
– И кто лучше всех изувечит шедевр, тому высший балл, – закончил Пухов.
Беда что-то невнятно промычал.
– Ты, Борька, не переживай, – успокоил его Валя. – Мы это не про тебя.
– Я за Вин-сен-та… – проговорил Беда.
– Ну, потерпи, это им даром не пройдет. А ты у нас теперь совсем другим человеком стал.
– Что верно, то верно, – подтвердил Силыч, поднося больному ложку с бульоном. – Ешь, милый, и не слушай, что они там болтают.
– Еще, говорят, искусствоведению учат, – продолжил Пухов. – Пока один картину пачкает, второй стоит рядом и истолковывает процесс.
– Ага, – кивнул Редька, – ходят слухи, будто бы сам господин министр по этому делу мастер-класс давал.
– Да… Большой ученый, что ни говори, – заметил Силыч.