– Не кидать, – мрачно ответил Кондрат. – Поезжайте выставку доделывать. Времени уже нет. И то, что он велел насчет урыльника, выполнить неукоснительно.
– А ты?
– А мне вон с кем поговорить надо. – И арт-директор указал на Силыча, по-прежнему стоявшего на берегу озера с портретом в руках, словно в ожидании кого-то еще. – Пора нам наконец познакомиться.
Глава 26Утренний обход
С тех пор как в доме появились больные, Силыч регулярно совершал утренний обход: навещал по очереди всех своих постояльцев и проводил с каждым, кроме Гали, терапевтические беседы. Разговор с ученой коллегой он обычно оставлял на самый конец и называл «косилиум».
– Косят они под умных, врачи-то, – ворчал целитель.
Обход начинался с выздоравливающих, то есть с Вали. Тот уже совсем освоился в сельской местности и увлекся полевыми работами. Свежий воздух и физические нагрузки прекрасно сказались на бывшем музейном смотрителе: он похудел, порозовел и приобрел некоторую ловкость в движениях.
Этим утром Валя занимался уборкой урожая: выдергивал репки и, отчистив их от земли, аккуратно складывал в небольшие пирамидки на просушку. Выросший в соседстве со своим дальним родственником – салатной китайской капустой – исконно русский овощ должен был, по замыслу Силыча, приобрести особые, буддийско-христианские вкусовые качества.
Агрофантаст молча встал на грядку рядом с добровольным помощником и принялся за работу. Минут пять оба сосредоточенно трудились, а потом Валя распрямился, утер пот со лба и спросил низко склонившегося наставника:
– Силыч, а говорят, бес голого зада боится. Врут?
– Скорее всего, заблуждаются, – неспешно ответил учитель, осматривая вынутый из земли кругляш. – Бес, Валюша, он только праведной жизни да транспортного разговора боится, а боле ничего.
– А как же ты тогда Шебуршина прогнал?
– Ах вот ты о чем… Так ведь наговорились мы с ним досыта еще в молодости. Если знаешь человека как облупленного, то можно и вовсе без разговоров беса ему выпустить.
– А если он за эти годы изменился?
– Люди редко меняются, – грустно улыбнулся Силыч. – А уж про Кольку и говорить нечего. Все по делам его сразу было видно. Так что выгнал я его отсюдова правильно.
– Да уж. Вот бы и Кондрата Евсеича так же…
– Погоди маленько. Скоро уже.
– А сколько годить?
– Да недельку еще подожди. Сразу после выставки встретимся с ним.
– Значит, мы с Галей уже не увидим, – вздохнул Валя. – Уезжаем мы, Силыч. У нее отпуск кончается. А у меня событие! Александр Сергеич – это начальник мой – срочное сообщение прислал: приезжай, пишет, Валентин, немедленно. Освободилось место в зале двадцать семь, где «Корабельная роща» висит. Главное произведение Ивана Ивановича Шишкина.
– Ну, поздравляю! Это сам бог тебе… А выдержишь?
– Кажется, смогу. Если волю в кулак собрать. Мне горний свет теперь часто светит. Ярко так…
– А потом, когда совсем освободишься, чем займешься?
– Не знаю пока. Должно быть, в садовники пойду. Я, Силыч, давно к этому занятию призвание чувствую. Вот и у тебя кое-чему научился.
– У меня-то огород.
– А у меня сад будет. Эдемский!
– Ну хорошо, коли так. И где садовничать намереваешься? Здесь, у нас?
– Нет, в Питере. Город в защите зеленых насаждений нуждается. И Галя там, куда я от нее?
– Ну, дай бог. Ладно, Валюша, ты дергай далее, а я пойду самого тяжелого больного проведаю. Как он там с барыней справляется, да и вообще – жив ли?
– Да любят они друг друга, не волнуйся ты. Ссорятся – мирятся. Голубки.
– Ну пойду взгляну на голубков.
Положив последнюю репку на вершину пирамиды, целитель направился в дом, где выздоравливал Беда.
Мухин был явно не в настроении. Он сидел один на кровати в полутемной комнате, держась обеими руками за перевязанную голову, и на вошедшего даже не взглянул.
Силыч при каждой встрече старался ободрить контуженного товарища.
– Доброе утро, Боренька! – бодро начал он. – Что ж, выглядишь ты лучше, чем вчера. Завтракал?
– Ну.
– Кашу ел?
– Ну.
– А где Маланья Николаевна?
– На кухне. С Галей обед готовят.
– Как настроение-то?
– А! – махнул рукой Мухин и после паузы добавил: – Не ладится у нас с Малашей, Силыч. Любовь любовью, а жизненные программы расходятся еще дальше, чем раньше.
– И какая у нее теперь программа?
– Революционная. Крайняя слева. Левее только расстрельная стенка.
– Вот как… За справедливость, значит, бороться будет. И к кому примкнет? К анархистам?
– Ну, зовут ее тут в одну группу… «Призраки Маркса» называется.
– А ты что?
– А я против.
– И чего так? Ты разве не за справедливость?
– Я, Силыч, теперь за высшую справедливость, которая не от мира сего. А в земную уже не верю. Да и знаю я этих призраков… Я ей объясняю, какая это бестолочь, а она свое твердит: им вождя недостает. Приеду, мол, и все налажу. Дай, говорит, только здесь дела закончить – и двинем с тобой вместе. Я-то совсем туда не хочу, но разве ей объяснишь…
– В революцию, значит, уходит наша барыня, – расстроился старик. – Эх, жалость-то какая… Где еще такую найдешь?
– Вот и я о чем. Нигде не найдешь, Силыч…
– Да… Незадача. Ну а ты, Боря, куда, если с ней не поедешь?
– Не знаю. Мне без нее не жизнь.
Собеседники немного помолчали, думая каждый о своем, а затем Беда сказал:
– Силыч, просьба у меня к тебе есть.
– Слушаю.
– Ты меня в предбанник переведи болеть. А то неудобно нам тут с Малашкой.
– Да ради бога. А вы на кушетке-то на фрейдовой уместитесь?
– Постараемся.
– Ну так давайте. Когда переехать-то хочешь?
– Да хоть прямо сейчас.
– Тогда пошли. Доведу до места, мне нетрудно. У тебя и вещей-то нет, у бедолаги.
Силыч помог больному встать и осторожно вывел его под локоть на улицу. Мухина пошатывало. Целитель хотел позвать Валю, но того в огороде уже не оказалось.
– Давай-ка посидим маленько на пороге, – предложил хозяин. – Тебе свежий воздух полезен.
– Давай.
– А покурить не желаешь?
– Бросил я. Очищаюсь.
– И правильно! Молодец!
Немного помолчали, а потом Мухин вдруг спросил:
– Силыч, а как ты догадался, что сразу два портрета писать надо?
– Случайно, Бедюша. Был у меня один хозяин, самый первый, тоже из ваших… Вот он меня и спрашивает как-то раз: «Ты художник? – «Художник, отвечаю, от слова „худо“». – «А если художник, то бери краски и пиши мой парадный портрет!» Что ты будешь делать? Господин велит – надо слушаться. Начал мазать. Мажу, значит, мажу, и ничегошеньки у меня не выходит. Злюсь страшно. Я тогда еще смирению не обучился, а доставал он меня крепко. Девяностые, что говорить… Короче, нарисовал я его портрет, а потом думаю: дай-ка отыграюсь. И на обороте карикатуру свиную набросал. Шарж отличный получился, с первого раза. А после и портрет пошел сам собой, словно помогал кто. Ну, закончил я, показываю барину. Тот одобрил, покивал. Ну, я смелости набрался и говорю: «А вот еще шарж дружеский». И поворачиваю портрет. Он посмотрел и вдруг в лице поменялся. Упал на колени, вопит: «Прости меня, Силыч, прости!» Я аж от испуга в баню скрылся, заперся. Целый день он вокруг бани бегал, прощения просил, пока не пожалел я его.
– А что с ним дальше стало?
– Батюшка теперь. Да ты его знаешь. Никитка Дуров. Отец Пафнутий.
– Знаю. Соседями будем по бане. То есть не с ним, с портретом его. Ну, идем, что ли?
– Идем. Интересно, куда это Валентин запропастился?
Валя обнаружился в предбаннике. Завидев входящих, Пикус что-то быстро спрятал у себя за спиной и, потупившись, встал задом к печке.
– Что это у тебя там, Валюша? – спросил Силыч. – Прячешь-то чего?
Пикус молчал.
– А ну покажи! – потребовал Беда.
– Не покажу!
– Дай сюда, говорят!
– Не дам!
– Значит, придется применить силу, – нахмурился бывший акционист.
Валя тут же, не дожидаясь исполнения обещания, протянул Мухину небольшую дощечку.
На дощечке очень наивно, по-детски был намечен масляными красками автопортрет. Нарисованный Пикус глядел на мир удивленно раскрытыми глазами, словно еще не верил в собственное существование.
– Ну, поздравляю! – хлопнул художника по спине Беда. – Ты сделал это! Силыч, зови сюда Галку сию же минуту. У нас прорыв!
– Сейчас, сейчас!
Вызвали по телефону Галю, и та примчалась вместе с Малашей.
Охам и ахам не было конца. Новорожденного живописца поздравляли, целовали, осыпали похвалами и пророчили ему великое будущее. Галя просто светилась от счастья. Расцеловав супруга в десятый раз, она спросила:
– Суслик, а может быть, у нас с тобой теперь ребеночек будет?
– А что? – приосанился Валя. – Обязательно будет. Но сперва «Корабельную рощу» высидеть надо. Чтобы уже окончательно вылечиться. Я, Галя, теперь точно выдержу, сил у меня невпроворот!
– Ну все, завтра же уезжаем!
Сели пить чай, и, когда оживление немного поутихло, Силыч осторожно спросил:
– А что, Маланья Николаевна, вы, говорят, тоже в Питер собрались?
– Собралась, – кивнула Малаша. – Долги отдам – и поедем.
– А какие у вас долги?
– Как это – какие? Ты думаешь, я этой парочке все простила? Умоется буржуй кровавыми слезами, а дворецкий – кровавыми соплями!
Слова Малаши звучали, как всегда, столь веско, что уточнять ничего не хотелось, но тем не менее Галя спросила:
– И как же ты им отомстишь?
– А все так же. Силовой захват. Будем Николину гору приступом брать. Значит, план такой: пусть кто-нибудь из вас изобразит у ворот приступ. Сердечный, скажем. Дальше – как только охрана выходит, я ее аккуратно гашу. Заходим внутрь, даем в рог батлеру, хватаем главного гада и привозим сюда гнать беса.
Силыч молча выслушал безумный план, а потом тихо сказал:
– Не надо.
– Чего не надо?
– Да силового захвата.
– Ты что говоришь-то? Купили тебя?