— Они… — Галя часто кивает, явно плутая в том, что дозволительно и тем, что хочется сказать. — Девочка… одна останется… — по лицу ползёт досада.
Нежно дёргаю к себе, лживо бережно обнимаю:
— Спасибо, Терникова, буду знать. А теперь пошла гулять, — Подталкиваю прочь и формально стучу в дверь: — Здравствуйте, — вхожу в палату, изучая реакцию старика. Мне смущаться нечего. Криво улыбаюсь: — Не знаю, что вам обо мне рассказала Арина…
Исмаил Иосифович бледнеет, глаза испуганно расширяются.
Бл*, не хватает очередного сердечного приступа! А что хуже паники мелкой.
— Дим, я о вас… — Встревоженно щебечет Арина.
— Мелкая, — бесцеремонно обрываю, — я очень кофейку хочу. Там аппарат есть… — всем видом изображаю безмятежность. — Где-то внизу… — киваю неоднозначно. Кровь из носу нужно избавиться от девчонки. Нам с дедком придётся поговорить тет-а-тет и предстоит долгий и деликатный разговор.
Арина ошарашенно глядит.
— И пирожок, — добиваю серьёзностью. — Съел бы. На первом этаже в кафешке… Или напротив больницы, уж и не помню, но вроде кулинария где-то была.
— Я?.. — недоуменно хлопает ресницами девушка. Посматривает то на деда в поисках поддержки, то на меня, осуждающе.
— Да, милая, — подхватывает благоразумно Исмаил Иосифович. — Пока мы с Дмитрием поговорим, прогуляйся, пожалуйста, — выдавливает улыбку, кое-как справляясь с эмоциями.
Арина чуть мнётся, явно разрываясь между послушанием и упрямством подростка, но воспитание побеждает:
— Конечно, — кивает зажато. Чмокает деда в щёку, а проходя мимо меня, бросает искоса вдумчиво-колючий взгляд.
Торможу рукой — Арина чуть шарахается, избегая прикосновения. И так откровенно обвиняет взглядом, что плююсь в сердцах.
Бл*, шуганая стала! Хреново!
Быстро из верхнего кармана выуживаю пятихатку, — заначки по разным рассованы, — и протягиваю мелкой:
— Кофе, пирожок… и себе шоколадку.
Примирительно. Все девочки обожают шоколад.
— Я не люблю сладкое, — недовольный прищур.
— По тебе видно, — проглатываю очередную колючку мелкой, — тощая, злая, — пытаюсь смягчить момент. — Пора начинать!
— Хорошо, — неправдоподобно смиренно забирает купюру Арина. — Ну тогда вам пирожок… со сгущёнкой.
— Я не люблю сладкое, — морщусь.
— Пора начинать, — приторно улыбается девчонка.
— Мелкая, — суживаю угрожающе глаза, — язвительность тебе не к лицу.
— Правда? — Арина обиженно поджимает губы. — Зато, видимо, лишние килограммы будут кстати, — неопределённо мотнув головой, уходит.
Вот же… зараза!
Сладкая, маленькая зараза.
Когда остаёмся одни, тишина звенит какое-то время.
— Я согласен на любые условия, — голос Исмаила Иосифовича чуть дрожит. — Только внучку не троньте.
Удушливо скребёт совесть, но нелепое чувство затапливаю реалией жизни — Пастор не оставит их в живых, если земля не будет принадлежать ему.
— Разумная мысль, — кидаю безлико. — Жаль, сразу не пришлась по вкусу.
— Не думал, что так низко, — запинается старик. Сокрушённо качает головой, тяжко выдыхает: — Воевать с детьми — методы уже даже не фашистов. У них хотя бы были цели — идея чистой нации, а у вас…
Теперь во мне бушует гнев. Я, как закипающий вулкан, а что неприятнее — с Коган согласен.
— Вас предупреждали. И не раз, — удерживаю спокойствие.
— Я подпишу, — твёрдо вторит Исмаил Иосифович. — Арина — хорошая девочка, которой пришлось несладко… Поэтому вас рядом быть не должно!
— Разумно, — киваю ровно, — только… — секундная пауза, — я внучке вашей пообещал кое-что. — Даже сам не понимаю, на кой это говорю. — Пока вы будете в больнице, я должен за ней присмотреть!
— Зачем вы такое пообещали? — не сводит пытливых глаз Исмаил Иосифович.
Знал бы я…
— Было нужно в доверие втереться, — отчасти правда: обелять себя не собираюсь.
— Смотрю, — с горечью, — у вас это вышло. Что странно, — добавляет задумчиво, — при всей наивности и хрупкости Арина видит людей, как и я — насквозь. Хотя, — тяжко переводит дух, — я в вас тоже ошибся.
Ни на секунду обидно не становится. Коган говорит правду. А на неё грешно обижаться.
— Насколько понимаю вашу занятость и специфику работы, — строг Исмаил Осипович, — вам некогда выполнять обещания, — судя по тону, он мне помогает найти оправдание. — Если учесть частые командировки…
— Я привык выполнять свои обещания, — обрываю — мне не нужна помощь «слиться». — А я дал обещание, — повторяю мрачно. — И не только ей. Сотрудники отдела опеки к вам в гости нагрянули, ну мне и пришлось… Заверить, что вы меня оставили присматривать за ней.
— Ничего страшного, я позвоню, — выискивает очередной довод от меня избавиться старик. — Ну или они сами придут… — перебирает варианты.
— Возиться с документами долго и крайне сложно, — в свою очередь пытаюсь донести мысль до Когана, — поэтому мы с Ариной продумали вариант сокрытия её на какое-то время. Пока вы не выйдете из больницы, или пока ей не исполнится восемнадцать!
— Как же вы глубоко копнули, — опустошенно бурчит Исмаил Иосифович, осознав всю нашу инициативность в стремлении завладеть его участком.
— Я мог бы за ней присмотреть. Конечно, — я не менее упёрт, и пора бы ему это понять тоже, — если вы не решите, что детдом для девочки…
— Всего два месяца, так будет лучше…
Вот же баран!
— Сами подумайте, — нажимаю зло. — В этом районе никого из ваших близких не осталось.
— Благодаря вам.
— Её запрут в закрытое учреждение или определят в патронажную семью. Арю выдернут из привычных условий.
— Это не изменит ничего. Арине придётся жить…
— Да, — не собираюсь лгать. — Но я смогу выкроить для неё важное время. А ещё она выберет сама район для жилья. Я помогу найти лучшее из возможного. Она не будет ни в чём нуждаться…
Меня переполняет жажда убедить Когана. Жизненно важно — и хрен знает почему. Аж ломает, как необходимо.
— Но это уже не ваше дело, — настороженно отрезает старик.
— К сожалению, с некоторых пор моё, — из внутреннего кармана достаю свернутую трубочкой мягкую папку с документами. Протягиваю Исмаилу Иосифовичу. ((((Одержимая: Посвящение или Игры насмерть! iRy6nlZL))))Он опасливо косится — с меня на папку, вновь на меня и обратно на документы. Неспешно забирает. Надевает очки, которые обнаруживаются в верхнем ящике прикроватной тумбочки, и начинает ворочать листы.
В какой-то момент поднимает глаза на меня. Удивлённые, скорее даже ошарашенные. И понятно почему. Там два пакета документов. Первый — согласие Когана на продажу земельного участка и квартиры. Второй — что на период болезни Исмаила Иосифовича, или пока Арине не исполнится восемнадцать, я становлюсь во главе его дел и естественно, обязуюсь присматривать за девочкой…
— Это шутка?
— Нет, — знаю, что это было отчаянно борзо предлагать, но у меня свои доводы, — и прежде, чем меня послать, подумайте, как для Арины будет лучше. Никто не будет ради неё ездить так далеко в школу и на рисовалку. Выпускной… бал, звонок…
— А вы, стало быть, будете?
— За два месяца с ней могут сделать такое… А перед окончанием школы — это стресс. Он наложит отпечаток как на учёбу, так и на психическое состояние девочки. А ей ещё нужно поступать в универ. Искусствоведение — факультет популярный. Я пробивал… Проходной балл высокий. Оступится — придётся год потерять.
— Это будет нам уроком…
— Мне жаль, что так случилось, — смотрю в упор. — Я не воюю с женщинами и детьми, как вы выразились. Наше недопонимание я пытался уладить миром.
— Но по вашим правилам, — взмахивает папкой, — и с тем итогом, который устроит только вас! Вы не приемлете другого мнения!
— Таковы условия рынка, — сухо и открыто. — Бизнес — ничего более…
— Бизнес, — старик, закрыв глаза, кивает, — поэтому не думаю, что Арине стоит быть у вас на виду.
— А если… Я дам слово, — с маниакальным упорством херачусь об стену отчуждения, и какого х*, сам не понимаю. Плюнуть на них, и пусть подыхают. — Я клянусь, что не притронусь к ней. Клянусь, что она будет жить в достатке. Под моей защитой от грязи… от которой вы так бережно охраняете её долгое время.
Исмаил Иосифович прищуривается. А я продолжаю:
— Ей нельзя попадать в другой мир. Она хрупка. Ранима и… — Впервые мне сложно говорить. Слово обрывается, будто кислород закончился — глотнуть нужно, а не получается. — Она слишком идеальна в своей невинной чистоте, чтобы окунуться в болото реальности.
Губы Исмаила Иосифовича дрожат. Он часто моргает, на старческие глаза набегает поволока слёз. Мне тоже диковато по ощущениям. Словно обнажился, а никто не понял моего порыва к очищению.
— Видимо, зря, — коротко кивает Коган. — Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Но боюсь, ей придётся…
— Я… — сглатываю, потому что запас красноречия иссяк. — Хочу, чтобы у неё был шанс парить дольше, и если случится падение, оказаться рядом и подстраховать, — выдыхаю, и сам в шоке от сказанного.
Коган таращится на меня, будто я сама смерть и сейчас рассказал о своей гуманности по отношению к грудным детям, которых забираю к себе.
Не знаю, что читает на моём лице старик, но его взгляд смягчается:
— Она вас убедила, — загадочно. Даже не представляю, о чём он, поэтому хмуро жду более чёткого ответа. — Только не могу понять, чем?
— Я знаю, что значит оставаться одному. И о жестокости мира узнал рано. Как и грязь… В неё мне пришлось нырнуть. Я тот, кто я есть — не по рождению. Но смирился и умею выживать, а Арина слишком чиста для всего этого. Если останется одна — быстро попадёт в недобрые руки…
— А ваши… Так добры…
— Своими управляю, — секундное молчание. — Решать вам, но с вашей болезнью, — не хочется бить по очевидному, но если это последний аргумент, придётся, — надолго вас не хватит. Определенность — большое подспорье, Исмаил Иосифович. Я не прошу ваших семейных ценностей, об этом есть пункты в договоре. Я не собираюсь распоряжаться вашими семейными фондами без вашего ведома и вашей внучки. Мне плевать, есть ли у вас деньги. Я лишь обязуюсь присматривать за мелкой, и проследить, чтобы у неё… всё получилось. И конечно, чтобы она получила всё причитающееся.