— Я ненавижу Вас!
— Охуевательно! Я не напрашиваюсь на твою любовь! Она мне по хрену не всралась, — больше не слежу за базаром, потому что лгу безбожно. И так дерьмово мне давно не было. — Милена! Моя! Любовница! У нас с ней важные дела. И по работе и по личным вопросам. И чем мы с ней занимаемся, тебя не должно е*ть! Просто заруби это у себя на носу! У меня! Есть! Личная! Жизнь! Вне! Твоего! Мира! Если я хочу т*ся, я иду и т*сь. Хочу упиться — иду и упиваюсь. Ты мне никто! Я тебе никто! А просто обещал за тобой присмотреть! Вроде делаю… Остальное, мелкая, ты попутала. — От переизбытка чувств бью кулаками по баранке, а когда понимаю, что градус накала шкалит, ногу на силу отрываю от педали газа. Руль под пальцами скрипит, но я обязан взять себя в руки. Дыхание, дорога, свобода…
Сворачиваю на обочину. Сигарету в зубы и безмолвно ору.
Б*!!! Что же я творю?
Что нагородил?
Нет, правильно, наверное.
Но, с*, почему так больно и тошно?
Не то курю, не то жую сигарету.
В руке до сих пор портсигар кручу. Кручу, кручу, пока не замечаю в углу тёмное пятно. Словно ползущая с угла клякса.
Тру, тру, но это не грязь.
Само серебро потемнело.
Хрен с ним. Прячу в карман куртки.
Докуриваю, чуть усмиряю бурный поток кровь, мыслей и желания придушить мелкую, окурок в окно.
Молча врубаю передачу, газ…
И только минутами после решаюсь глянуть.
Арина сидит, руками обхватив ноги подтянутые к подбородку. Зарёванная, но упрямо смотрящая в боковое окно.
Ничего!
Бес не боится Ада. Для него это обычная среда обитания.
Бл*, только ещё никогда Ад не казался столь омерзительным.
За всю оставшуюся дорогу, Рина больше не проронила ни звука. Ни слова, ни жеста. Мы останавливались перекусить. Но она не ест, не пьёт.
Упрямая зараза. Хотел наорать, насилу втолкать хоть булочку. Хоть кофе… Но вряд ли это поможет.
Ей нужно успокоиться. Свыкнуться. Смириться.
Ничего. Больно… пока, зато потом пройдёт всё.
Притупится, полегчает… Всё нормально будет.
Лучше оборвать любую мысль, что у нас есть какой-то шанс быть вместе. Тем более, я уже не раз говорил, что всего лишь выполняю обязательства. Что у меня на неё нет притязаний. Никакого на хрен сексуального контакта!!!
Перед отвороткой в город делаю ещё одну остановку — покупаю кофе. Не подлизываюсь, но пробую примириться. Предлагаю Рине.
Даже не глядит на меня — смотрит в одну точку.
Ну и на хрен всё это!!!
Выкидываю в мусорку, газую…
Выгружаемся домой тоже в молчании.
В кабинке лифта мелкая ни разу не поднимает на меня глаза.
Домой заходим в гробовой тишине.
— Я хочу кушать! — брякаю глухо.
Мы раздеваемся, Арина, словно подневольная кукла, шагает на кухню. А мне будто ножом по сердцу ведут. Не нужна мне такая подобострастная хозяюшка!
— Можешь не готовить, я закажу, — отворачиваюсь, не желаю видеть девчонку. И желательно ВООБЩЕ и БОЛЬШЕ! — Ты что-то будешь?
Молчание хуже назойливого бренчания на одной струне — бьёт по нервам всё раздражительней. Нехотя кошусь на Рину. Продолжает механически двигаться. Не выдерживаю… В пару шагов оказываюсь в кухне. Разворачиваю мелкую и встряхиваю за плечи:
— Бл*, сколько можно дуться? — едва не плююсь желчью от гнева.
— Я не дуюсь, — безжизненно отзывается, но в глазах испуг. От сердца отходит… Чуть отпускает. Хоть говорить начала.
— Бойкот мне решила устроить? — глаза в глаза. — Что за война?
— Я не воюю. Не умею, — бесстрастно. — Всего лишь хочу выполнить СВОЁ обещание, — холодно и ровно. — Я обещала, пока мы вместе, готовить.
— Да по хрену мне на еду! Закажу!
— Мне не сложно. Руки уберите, — по-взрослому, да не просьбой. — Спасибо, — только выполняю, Арина воду включает. В кастрюлю набирает, и её на плиту…
— Ладно, — киваю зло. Пусть поиграет в кухарку. Может успокоится. Ревность отпустит — девчонка подумает и образумится. Она умная. Поймёт, что я прав. — Дело твоё, — ухожу в комнату.
ГЛАВА 26
Арина
Кусок в горло не лезет, поэтому даже себя не заставляю. Ухожу в комнату. Сижу, будто на обломках жизни. Смотрю в стену, вижу пустоту. По телу разливается холод одиночества.
Я услышала, что должна была услышать. Это закономерно, правильно и честно. Со стороны Димы. Он ведь ни разу не говорил, что-то, из-за чего я в романтике увязла. Пусть грубо, зато доходчиво.
Не обижаюсь — не имею права. Но мне больно. И это неподвластно, какой бы силой воли ни обладала. Дима прав, я мелкая. И веду себя именно так! Взять хотя бы вчерашнюю вечеринку.
Да, было неприятно. Больно, скверно, но напиваться…
На самом деле не собиралась. Совсем. Вино лёгкое, шипучее… Кто же знал, что обманчивое? Вроде хорошо было, весело, а потом — бах, — и развезло.
Муторно. Тело не слушалось, но мир преобразился. Художник казался милым, очаровательным мужчиной, хотя в самом начале отталкивал.
Чуть дел не натворила. Вот же дура!
Хорошо Дима появился, правда мало на себя походил. Смутны воспоминания — но выглядел так, будто в него бес вселился. Едва до смерти не забил Прокофьева. А я, идиотка, к нему полезла в такой-то момент.
Дура! Он же меня чуть не пришиб.
С какой ненавистью его глаза полыхали — чёрной, лютой. Жажда убийства бурлила.
Я испугалась. Не на шутку. Думала, и меня ударит! Может и стоило бы… А то совсем стала здравомыслие терять. Эта закономерность прослеживается с того момента, как Дима появился в моей жизни.
А я не люблю ощущать себя дурой.
Мне неприятно понимать собственную глупость.
Меня раздражает тупость и собственная ограниченность.
Я обязана взять себя в руки и стать собой! Вернуться в строй и начать жизнь!
Без него.
Пора.
Я сильная.
Я смогу.
Мне уже можно… Быть без него.
Тем более, скоро дедушка из больницы выйдет, вот и будем жить спокойно и размеренно. Как раньше!
И начать стоит прямо сейчас. Обвожу комнату глазами. Странно, но я уже привыкаю к частым переездам. Если раньше не могла даже ночевать у друзей, теперь…
Хотя дело в Диме и в жутком влиянии ЕГО на МЕНЯ.
Но я с этим покончу.
Уже было встаю с постели, как за дверью раздаётся скрип. Да, есть возле порога моей комнаты такая зона, наступив которую, мерзкий звук выдаёт чужое присутствие.
Замираю, сердце ускоряет бой, несмотря на рассудок, требующий успокоиться. Раз-два-три-четыре-пять, вымеряю секунды вечности, даже дыхание затаиваю, чтобы не выдать своего волнения.
Когда голову начинает вести, вспоминаю о жизненно необходимом кислороде. Глотаю… Шаг, второй… Бесшумно ступаю ближе к двери и стою. Как магнитом приколоченная.
Хочу открыть. Аж в ладонях свербит, как хочу. Но вместо этого лбом в дверь упираюсь. Поверхность обжигает кожу… А я, закрыв глаза, опять топлюсь слезами.
В груди снова боль. В животе мороз расползается. Ноги немеют — медленно оседают на холодный пол. Так ещё лучше. Прохлада успокаивает. Усмиряет разгоряченную плоть. Вскоре до воспалённого разочарованием мозга добирается. Веки смежает, проваливаюсь в пустоту.
Урывками, кусочками, дотягиваю до утра — ещё ночью перебираюсь на постель. Даже не переодеваюсь — ложусь, в чём приехала. Вернее, уехала.
Наутро встаю с чувством гриппоза. Давненько такой помойки голове и в теле не было. Даже вчера после шампанского и сна в машине было куда лучше.
Некоторое время лежу, глядя в потолок и слушая тишину, а потом начинаю собираться. Сумки с добром оставляю возле постели. Выхожу из комнаты, намереваясь идти дальше, но так и застываю на краю залы. На журнальном столике возле собранного дивана стоят две шкатулки моей семьи. Одна с золотым теснением, другая переливается синевой.
Смаргиваю неверяще, удушливо хватаю ртом кислород, но звук на кухне меня отвлекает. Дима? Нет… он же… А звуки продолжают раздаваться с кухни.
Чёрт! Дима дома? Блин, когда бы он с утра был дома?
Ладно, я обязана быть собой. Спокойно, без паники… Иду в ванную, по дороге зацепив взглядом кухню и движение. Когда выхожу, тотчас реагирую на аромат еды. Дима готовит? Уже было ступаю по коридору дальше, как ровный голос дяди тормозит:
— Кушать будешь?
Желудок отзывается раздражённым спазмом, больше мутит, чем подсасывает.
— Нет, спасибо, — уже было шагаю, но голос дяди звучит грубее обычного.
— Ты не ела вчера, и сегодня, — Дима застывает в дверном проёме кухни. Руки о полотенце вытирает.
— Спасибо, я не голодна… — затыкаюсь, потому что взгляд дяди меня пугает.
— Сейчас. Ты. Сядешь. И проглотишь грёбаную яичницу и пару бутербродов. Если будешь противиться, насильно втолкаю или начну внутривенно колоть. Усекла?
Опустошенно шагаю на кухню. Сажусь за стол.
Надо же, Дима впервые за месяц нашей жизни, хозяйничает на кухне.
Запихиваюсь яичницей через потуги вырвать. Не жуя, глотаю небольшими кусочками. И вздрагиваю, когда моя порция улетает в мойку. Грохот стекла о кафель стены, россыпь скола по раковине и полу. Испуганно перевожу взгляд на Диму — он с той же безмятежностью пьёт кофе. Невкусный. Не жуткий, но невкусный. Его пью, стараясь контролировать рвотные позывы. Кое-как бутерброд осиливаю.
Сижу, пока мне не позволяют встать из-за стола.
— В зале, — звучит спокойно голос Димы, — на журнальном столике для тебя кое-что стоит. Хотел на день рождения подарить… — многозначительно умолкает.
— Спасибо, не стоило… — тотчас от испуга зажмуриваюсь.
Кулак Димы обрушивается на стол. Да так, что посуда подпрыгивает. Умолкаю в страхе попасть под раздачу.
— Рин, заканчивай смерть изображать. Мы…
— Простите, дядя Дима, — торопливо заверяю. — Я постараюсь…
— Дима, — с прищуром настаивает дядя.
— Ага, — киваю с деланной простотой, — как скажете.
— И «ты», — злобно блестят тёмные глаза.
— Угу, — вновь киваю, и до онемения языка понимаю, что тыкать ему больше не буду. Дядя! Отныне он будет навсегда для меня дядей! — Я могу идти?