— Пальцы твои хочу, — задыхаясь, прямо в его широко открытый рот, — всего тебя хочу, Сашаааааа, — запрокидывая голову и дрожа всем телом в ожидании вторжения.
Чертыхнулся, ощутив, насколько влажная, насколько готовая она там. Как раньше. Дьявоооол… словно и не было ничего после этого самого "раньше". Словно годы противостояния, ненависти, охоты не стоят ничего. Ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО. Потому что самая честная реакция — вот она. Ее не сыграешь. Ее, бл**ь, не придумаешь нарочно. Вот это гребаное ощущение вспыхивающих и обжигающих дотла огоньков на теле. Когда хочется содрать с себя не просто одежду, но и кожу, только чтобы почувствовать, как они сжигают и ее. В одном долбаном пламени одержимости ею. Вечный огонь, который ни хрена ни разрушить, ни потушить не смог. Самая честная реакция — когда хочется умереть только потому что так сладко и крепко сжимает меня изнутри, выгибаясь на постели, как самая талантливая балерина. Когда стонет так громко, подаваясь бедрами навстречу толчкам моих пальцев. Жааадно так смотрит, подняв голову и наблюдая за моей реакцией.
— Сумасшедшая…
Потому что знаю, насколько важно ей сейчас смотреть на меня. Насколько важно видеть, как непроизвольно воздух втянул сквозь зубы, когда закричала, потому что я добавил еще один палец… потому что теперь я вбивал в нее сразу три, наклонившись над ее лицом и следя за тем, как закатывает глаза и шепчет что-то тихо. Пока самого потряхивает с адской силой от желания наконец войти в нее по-настоящему. Почувствовать эти приближающиеся сокращения ее лона членом… почувствовать ее своей по доброй воле. Как в нашей той, прошлой и единственной настоящей жизни.
Большим пальцем все быстрее растирать набухший розовой клитор, то останавливая толчки, чтобы ловить ее тихие стоны, то возобновляя их, делая более требовательными, более злыми. Потому что хочу увидеть. Хочу смотреть, как закричит, как раскроется для меня, растворится окончательно во мне вся.
— Кричи, девочка. Кричи, как умеешь кричать только ты и только для меня.
Ощутить его пальцы и закричать, выгибаясь, и тут же впиваясь в его лицо жадным взглядом, чтобы видеть эти бешеные глаза, эту гримасу страсти, от которой всю потряхивает. Дааа, я скучала и голодала по этому сумасшествию. Мне кажется, что этих лет не было. Не было разлуки, ничего не было между нами. Все провалилось в бездну, и ее края начали затягиваться, оставляя всю грязь где-то там. И эти толчки его пальцев… раскрывает меня, готовит безжалостно сильно и так пошло. Так развратно, и нет в этом никакой красоты возвышенной или эротики… нет. У нас с ним всегда дикий секс, самый развратный и животный. И эти движения пальцев на бешеной скорости с моим непрекращающимся "ммм" и закушенными губами, пока не раздирает удовольствием, вскидывая все тело. Растекаясь на его руку вязким наслаждением, сокращаясь с бешеной силой в самом диком оргазме. Стиснуть его запястье и судорожно подаваться бедрами, насаживаясь на пальцы в сладких судорогах, широко раскрыв рот и выгнув спину, чувствуя, как катится пот между грудей и как сильно напряжены соски, как они пульсируют вместе с заласканным клитором в унисон подрагиванию моего тела, потому что Саша все еще потирает меня там и медленно шевелит пальцами, продлевая мою агонию.
Приподнялась и схватив за шею жадно впилась ртом в его рот, нагло дергая за пояс штанов к себе. И потираясь губами о его губы, простонала:
— Возьми меня, Сашааа…
Проникая ладонью за пояс и впиваясь ногтями ему в затылок, набрасываясь на его губы, кусая их почти до крови.
Зашипеть, потому что ярким воспоминанием, бескомпромиссно ворвавшимся в мозг, крики ее оргазма, после которых так часто звучит эта просьба. Эта мольба с нотками приказа. Она их не слышит, настолько естественные, а мне от них крышу сносит так, что хочется на части ее всю. Воспоминанием, насколько сладким, настолько и убийственным, до сведенных челюстей острым. Потому что изнутри поднимается нечто темное, подернутое поволокой самой грязной похоти, требующее самой беспощадной расправы над своей жертвой и в то же время млеющее от осознания, что это добровольно. Что вот сейчас. По истечении долгих лет вражды она, наконец, со мной по-настоящему. Моя на самом деле. Каким я был ее все эти годы.
И лихорадочно, с ней вместе расправиться с молнией брюк, чтобы потом одним движением… чтобы не застонать — взвыть, наполнив ее собой. От боли взвыть. Почти физической боли наконец быть в ней. Словно собрал себя самого по кусочкам. Словно и была тем единственным моим кусочком, без которого ни хрена не функционировало ничего. И сейчас отказывалось. Но будет. Потом. А пока все сжалось, все сконцентрировалось глубоко в ней. Там, где с силой сжимает меня, а я сдерживаюсь, чтобы не кончить раньше времени. Там, где одним целым пульсируем, и, кажется, еще немного, и взрыв снесет к чертям собачьим обоих. Не оставив ни ошметка нас.
Выдохнуть сквозь стиснутые челюсти раскаленный воздух и к ней склониться, чтобы видеть ее глаза. Жизненно необходимо. Будто без этого все исчезнет. И с первыми же толчками выругаться, когда захотела зажмуриться.
— Нет.
Обхватил пальцами ее подбородок.
— На меня смотри. На нас смотри, Ассоль.
И на всю длину толкнуться, зашипев вместе с ней. Ладонью по животу выше, к острым соскам, чтобы ущипнуть и тут же сжать полушарие груди.
Выйти почти полностью и снова вонзиться по самые яйца. Все быстрее и быстрее. Закинув ее ноги на свои плечи, так, чтобы проникать глубже, чтобы чувствовать ее еще ближе.
Сильнее сдавливая пальцами колыхающуюся грудь, наброситься на приоткрытые губы, чтобы жадно выдирать из них свои трофеи — ее всхлипы и стоны. Безостановочные. В такт моим толчкам.
Распахнуть ноги шире и закричать от первого же толчка, приподнимаясь и прикрывая от дикого кайфа глаза, но тут же выдергивает меня из неги, потому что теперь его голод, теперь его расправа. Он хочет получить все. Мои эмоции. Хочет видеть, как меня ведет от каждого удара его тела. И видеть, как чернеют его глаза, как он скалится, словно зверь, делая первые толчки, и меня подбрасывает от каждого из них, потому что внутри все изголодалось по нему. Ощутить изнутри его плоть в себе, ее неровную рельефность, ее мощь и сократиться от одной мысли, что он во мне. Видеть это напряжение на его лице ощущать пульсацию и подергивание члена и в изнеможении слегка улыбнуться от осознания, что он сдерживается диким усилием воли, чтобы не кончить прямо сейчас. И я сама уже на новом витке возбуждения, на новом этапе сумасшествия. Приподняться на локтях и смотреть вниз, туда, где его плоть поршнем входит в мою, блестящая от наших соков, со вздувшимися венами на толстом стволе, рассекает меня напополам, вдалбливаясь в мое тело так, что живот и грудь ходят ходуном, и болезненно подрагивают соски. Когда сжимает их кончиками пальцев, по телу проходит судорога удовольствия.
Смотреть до остекленения взгляда, пока не опрокидывает на спину и не наваливается сверху, поднимая мои ноги и проникая так глубоко, что у меня распахиваются широко глаза и из горла вырывается хриплый стон адского наслаждения этой пронзающей болью. Когда ощущаю, насколько он больше, чем я, и как растягивает меня до невозможности. И эти толчки один за одним, набирая темп, ускоряясь так, что я уже не стону, я кричу, мечусь под ним, извиваясь и подставляя себя под удары каменного члена, неумолимо сильные, глубокие, мощные. Пока не накрывает глубоко внутри зарождающейся волной наслаждения, пугающего своей силой и необратимостью, когда уже вместо криков из горла вырываются хрипы, а глаза закатываются от невозможности вытерпеть приближающийся оргазм, и когда он взрывается там, внизу, расходится паутиной от моего лона вверх к груди по шее, обволакивая мозг и раздирая его на осколки таким наслаждением, что мне кажется, я рассыпалась на молекулы.
— Сашаааааа, — раздирая ногтями его спину, выгибаясь назад и извиваясь от невероятно мощных судорог. Биться под ним, продолжая выдыхать его имя, пока болезненно-кровавое удовольствие не начинает сменяться более слабыми волнами, поглаживая оголенные нервы.
Закричал вместе с ней. Сорвался в то же мгновение. Когда стиснула с такой силой, что, показалось, разорвало от неконтролируемого, от страшного взрыва, разнесшего к дьяволу все вокруг. Ядерный взрыв, расщепленные в абсолютное ничто атомы меня и ее. Словно завороженный, смотреть на ее застывшее в оргазме лицо, продолжая взрываться, продолжая гореть от дикой огненной волны наслаждения. Содрогаться в ней, изливаясь, вонзившись в последний момент в ее губы, чтобы ожесточенно кусать их, алчно слизывать языком ее крики удовольствия и соленые слезы с шелковых щек.
Рухнул на нее и сам не понял, как растворился. На несколько секунд, возможно, но все же полностью. Не слыша собственного сердцебиения, только отголоски оргазма, судорогами проходящие под кожей. Ни звуков своего дыхания. Только ее. Только ее бессвязный шепот моего имени. А мне кажется, я гребаную вечность не слышал его вот таким. Правильным. Каким оно должно звучать. И затем перекатиться на бок, не выходя из нее, чтобы, наверное, целую вечность поглаживать кончиками пальцев истерзанные губы и следы мокрых дорожек на лице. Без слов. Молча. Прижать ее к себе, жадно вбирая остатки нашего мира в себя. Совсем скоро он будет разрушен. Необходимостью спуститься вниз, к ублюдку, которого я лично приволок на остров. К твари, которая задолжала мне слишком много ответов на вопросы, что теперь раздирали изнутри, как те самые клыкастые чудовища, что рисовал ее воспаленный разум. Совсем скоро я либо отправлюсь искать тот самый Рай для нее… и теперь не имеет значения, чья кровь в той, кто способна вернуть его Ассоль. Либо же молча вернусь в эту спальню, чтобы никогда больше не заикнуться о нем. Не позволить моей девочке снова окунуться в его догорающие угли.