Годелот больше знал о женщинах и однажды даже вскользь упомянул, что уже попробовал плотской страсти с одной из молодых сельских вдов. Однако и он заявлял, что вторую половину рода человеческого понять невозможно, поскольку они редко говорят то, что думают, вечно наряжают самые простые вещи в какие-то сложные слова да еще обижаются, если мужчины по природному скудоумию не догадываются об истинном смысле сказанного.
Тетивщик зло сплюнул. Что плохого он сделал этой едва знакомой ему девушке? Почему она пугается его появлений, будто он фея банши из жутких рассказов Годелота, которая одним своим видом предрекает неминуемую смерть? Да, он не такой галантный и обаятельный, как Лотте, который всегда шутит с девушками в лавках и отпускает комплименты, но, черт… Он же пытается быть обходительным, как умеет. А эта девица шипит на него, словно загнанная в угол кошка, совсем как… совсем как обычно делает он сам.
Этот вывод разозлил Пеппо так, что свело челюсти. Он судорожно стиснул кулаки, глубоко вдыхая, и вдруг подавился этим вдохом и остановился, едва не налетев на какого-то прохожего, тут же его обругавшего.
А ведь если задуматься, то с Паолины все и началось. Именно она впервые предупредила его об опасности.
Раздражение тут же погасло само собой. Подросток медленно отступил к стене и опустился наземь, чувствуя, будто натягивает первую нить для тетивы. Так важно ее не оборвать. Как он сказал, тот, долговязый? «О друге порадей… Он уж и так увяз, твоими-то молитвами». Так что же, Годелот не первый? Все началось раньше? Они с Лотте ничего не подозревали, по горло занятые ежеминутным выяснением, у кого гонор забористей, а погоня уже шла по пятам? Но что случилось с этой девушкой? Неужели здесь есть связь?
Это можно было узнать только у нее самой, у Паолины. Только как пробиться сквозь бесчисленные стены, за которыми она прячется? Едва ли сестры-монахини позволят ему ошиваться рядом с ней… А если и улучить несколько минут, как сегодня, то Паолина сама найдет причину послать его к черту. Что говорить, а умение вызывать у людей симпатию никогда не было его сильной стороной.
Еще несколько минут неподвижно просидев на горячих булыжниках мостовой, Пеппо решительно поднялся и зашагал обратно к госпиталю.
Раздался короткий стук, и дверь кабинета приоткрылась.
– Мать Доротея, дозвольте войти.
Пожилая настоятельница подняла от разложенных на столе бумаг лицо, обезображенное широким шрамом, и кивнула:
– Не стой на пороге, сестра Инес. Чем ты так смущена?
Монахиня вошла, опустив глаза, и поклонилась, как всегда испытывая странное чувство, будто настоятельница читает ее мысли прямо сквозь велон.
– Мать Доротея, час назад в госпиталь приходил юноша-мастеровой. В добром здравии, но убогий зрением. Он обратился ко мне с престранной просьбой. – Сестра Инес замялась, но настоятельница терпеливо ждала, и монахиня продолжила: – Он спрашивает, не дозволят ли ему приходить в госпиталь и слушать чтение Священного Писания. Дескать, он далек от церкви по причине своего изъяна и хочет сие исправить. А стоя на мессе среди толпы, он слышит прескверно и большую часть попросту не понимает.
Мать Доротея приподняла брови:
– Это весьма достойная просьба, сестра Инес, и я не нахожу в ней ничего странного. Многие сестры читают Писание нашим подопечным, что сами неграмотны, но ищут Господа.
Монахиня откашлялась:
– Это не все. Он просит помощи не одной из сестер, а прислужницы Паолины.
Теперь мать настоятельница отложила перо и внимательно посмотрела на сестру Инес:
– На сей раз ты права, это уже необычная просьба. Как юноша объяснил свое желание?
– Сказал, что всю жизнь роптал на Господа за свою слепоту, почитая себя несправедливо обиженным. А недавно приходил навестить недужного солдата и был потрясен людскими страданиями, что открылись ему здесь. Ему стало дурно, а Паолина помогла ему выйти из зала и поддержала добрыми словами. После этого он осознал свою гордыню и возжелал очистить душу. Кротость же и участие Паолины стали для него вехой во тьме его заблуждений, и он жаждет продолжить свой путь к Господу с ее помощью.
Мать Доротея задумалась, перебирая четки. Через несколько минут она подняла голову и коротко ответила:
– Я разрешаю. Передай Паолине, что чтение Писания юноше отныне часть ее послушания.
Сестра Инес рвано вдохнула, и ее лицо залилось краской:
– Матушка… Простите предерзкую… Но как же это? Девочка еще только прислужница, едва научилась хорошо читать. К тому же перечлива и к Евангелию неусердна. Да и… Вы уж не осерчайте, но мы все знаем, что за дорога привела ее к монастырским вратам. Так ей ли, недостойной, наставлять другого? Да еще мужчину, у которого невесть что на уме.
Мать Доротея подождала, пока сестра закончит свою пылкую тираду, а потом улыбнулась мягкой и благостной улыбкой:
– Как часто в нас говорят миряне… Милая моя Инес, ты забываешь: мост и без перил пригоден для ходьбы, перила же без моста лишены всякого толка. Так и правила существуют для удобства и устойчивости, но они бесполезны, если не опираются на здравый смысл.
Паолина едва умеет читать и неусердна к Евангелию? Так пусть читает больше и вникает в суть. Юноша будет задавать вопросы, на которые девочка ответить не сумеет, – и она будет размышлять, искать истину и, наконец, пойдет за ответами к сестрам. Наставляя ближнего, Паолина будет учиться сама. Благодетельствуя грешнику, она постигнет красоту духовного пути.
– Но мужчина… Это неслыханно, мать Доротея!
– «Это неслыханно…» – Настоятельница все с той же улыбкой подняла глаза к распятию. – Не этими ли словами люди встречали чудеса, творимые Спасителем? Сестра, ты права, мы знаем, как девочка оказалась среди нас. Почему я сразу же определила ее на труднейшую работу в госпитале, хотя с юной прислужницы хватило бы стирки, мытья и щипания корпии? Я хотела, чтоб Паолина сразу же увидела мужское тело в убожестве болезней и навсегда отвергла бы плотскую страсть. Это жестоко, я знаю, но ради спасения души приходится идти на жертвы. Так пусть молодость и здоровье предстанут перед ней через постижение Господа, а не через греховное любопытство. Поверь, Паолина в куда большей безопасности с этим парнем у нас на глазах, чем наедине с пагубными мыслями в своей келье.
Мать Доротея умолкла на миг, потом бессознательно провела ладонью по шраму на лице:
– Я допускаю, что юношу занимает вовсе не спасение души. Однако он испросил помощи Паолины, хотя по слепоте не мог прельститься ею. Значит, он страждет доброты и участия. Даже вошедший в церковь для постыдного глумления – все равно вошел в церковь, сестра. Изгнав его, мы лишь глубже толкнем его в пропасть. Так давай приветим его – и он останется. Если юноша слеп, а хлеб насущный зарабатывает своим трудом, то он вынес немало людской несправедливости. И мы не вправе отказать ему в помощи. Не забывай, мы здесь, чтоб помогать, а не судить.
Сестра Инес подняла глаза к распятию на стене и истово перекрестилась, будто пытаясь тверже встать на зашатавшихся под ногами плитах пола.
– Ступай, помолясь, – кивнула настоятельница, и монахиня вышла из кабинета под неодобрительный перещелк четок, все еще хмурясь.
– Нет! – Паолина стояла перед сестрой Инес, потупившись и сжав губы. Порывисто бросив это «нет», она сжалась, словно ожидая удара за дерзость, но монахиня молчала, и девушка несмело подняла глаза:
– Сестра… Я еще не сильна в чтении, а Писание надобно читать умело. Я не смогу. Пожалуйста, упросите мать Доротею.
– Паолина, не части, – суховато, но мягко проговорила монахиня, – я тоже была удивлена решением матери настоятельницы, но ей виднее. Оставь пустые пререкания. Завтра утром Джузеппе придет за ответом. Я освобождаю тебя от часа работы в общем зале, и не запамятуй начинать и заканчивать чтение молитвой. Ступай.
…Едва дождавшись окончания вечерней молитвы и оказавшись в своей келье, Паолина заперла дверь, сорвала с головы чепец и бросила его на топчан. Да что же за напасть! Почему ненавистный падуанец преследует ее с такой изобретательной настойчивостью?
Девушка раздраженно разворошила волосы и вдруг поглядела на сжатые в пригоршне черные пряди, будто видела их впервые. Перевела взгляд на смятый чепец, лежащий поверх грубого одеяла.
Гордыня от лукавого. И лукавый этот теперь не отстает от нее ни на шаг. Как иначе объяснить назойливое вторжение падуанца в и без того опротивевшую ей жизнь? Когда безумец Таддео хрипло визжал проклятия, ее трясло от отвращения и ноги сами понесли ее избавить Джузеппе от той ужасной сцены. А может, несчастный был прав? Говорят, умирающие наделены особой прозорливостью. Сегодня хитрец в два счета добился от строгой матери Доротеи немыслимой вольности: визитов к прислужнице, обладающей дурным характером и еще худшей репутацией. Его слепота вызывает у сестер снисхождение.
А ведь именно она – его главная сила, ключ, открывающий двери, недоступные для обычных зрячих.
Паолина потерянно вздохнула, садясь на топчан. А все же Таддео действительно радуется угощению. Еще в первый раз девушка что-то пролепетала о благотворителе из отставных офицеров, что пытается на свои скудные средства поддерживать старых солдат. Но Таддео почти не слышал ее, держа в руках сверток и глядя на него со странным выражением недоверия и тоскливой жадности. А потом развернул полотняный лоскут, ел, медленно жуя, а руки дрожали от нетерпения. Покончив с едой и бережно собирая с ткани крошки, он вздохнул глубоко и прерывисто, совсем как ребенок после долгого плача.
– Благодарствуй, сестра… – прошептал он, и в его голосе не было обычной горькой желчи. Затем отвернулся к теплой растрескавшейся стене, сжался в комок, точно над ним подняли плеть, и забормотал молитву, запинаясь и путаясь в словах, которые, похоже, много лет не вспоминал.
Сегодня, увидев новое послание, он отчего-то испугался. Долго сидел, то откладывая сверток, то беря в руки и теребя перевязывающую его бечевку. Вдруг быстро и жадно развернул, на сей раз поглощая еду торопливо, оглядываясь, будто украл ее у соседа. И снова долго и прерывисто бубнил, глядя воспаленными глазами на капеллу в углу, а в хрипловатом шепоте прорывались нотки искренней мольбы.