Он изводил Годелота насмешками и колкостями, раззадоривая того и заставляя делать ошибку за ошибкой, а потом сурово распекал за неумение плюнуть на длинный язык врага и сосредоточиться на схватке.
Новобранец знал за собою эту слабость… Его отец тоже легко выходил из себя и тогда становился бешеным и неуправляемым, словно ужаленный слепнем жеребец. Но после нескольких позорных провалов, когда исцарапанный и запыленный юнец падал на одно колено, а полковник наносил ему символический укол в шею или грудь, отмечая свою победу, Годелот придумал оригинальный способ держать себя в руках.
Хьюго, знавший бесчисленное множество старинных шотландских баллад, часто пел их сыну вместо колыбельных. Он утверждал, что мужчине, пусть и маленькому, не пристало слушать только материнские песенки об овечках и прочей сентиментальной ерунде. Терезия лишь прятала усмешку, а Хьюго сочным баритоном распевал баллады, памятные ему с детства, и наслаждался ими не меньше, чем сынишка.
Теперь, по прошествии добрых двенадцати лет, Годелот почти не помнил отцовских песен, да и английский язык уже зиял в его памяти основательными прорехами, но одна из тех старых баллад, «Битва при Оттербёрне» [19], отчего-то крепко засела где-то в уголке разума. Витиеватый текст, пестрящий плохо понятными словами, припоминался не без труда, но Годелот быстро научился погружаться в мысленную ритмичную декламацию, превосходно отвлекавшую его от вредоносных вспышек ярости.
И все же, несмотря на все трудности, шотландец любил уроки командира, и не только за их практическую пользу.
В эти стремительно проносящиеся часы бесстрастный и безупречный кондотьер отступал, скрадываясь в тени, и на его место приходил ветеран в пыльных сапогах и взмокшей рубашке. Он часто обращался к Годелоту по имени, а не по фамилии, давал десятки советов, бранился и язвил. С ним можно было спорить, орать и даже дерзить, но его не получалось опасаться. Он будто поворачивался к ученику какой-то потаенной стороной характера, обычно укрытой от глаз, и Годелот почти боготворил его в эти минуты, настойчиво и тщетно напоминая себе, что за человек стоит перед ним…
…Вечером, готовясь к заступлению на караул, Годелот услышал стук в дверь: на пороге стоял лакей с короткой запиской: «Рядовой Мак-Рорк, ваш испытательный срок завершен, и я нахожу результаты удовлетворительными. Начиная со следующей недели вы получаете право покидать резиденцию ее сиятельства герцогини Фонци в будние дни с разрешения капрала и с условием возвращения не менее чем за два часа до караула. Капитан Ромоло».
Прочтя это послание, Годелот усмехнулся. Ну да, мой капитан, вы, несомненно, нашли удовлетворительными мои достижения. Драку, дуэль и четырехдневный арест, не считая мелких стычек. Образцовый солдат, что и говорить.
Но это неважно. Важнее другое: полковник предоставляет ему возможность выходить в город, хотя за месяц новобранец успел нарушить уйму правил. А значит, Орсо все же ничего не удалось узнать в воскресенье. Ему нужно, чтобы Годелот мог снова искать встречи с другом и делал это до тех пор, пока полковник не дотянется до неуловимого Пеппо. Сам же Орсо лично тренирует новобранца, обучает собственным приемам, открыто ему покровительствует и при других обстоятельствах уже снискал бы самое горячее преклонение своего ученика.
Но собственная прозорливость ничуть не ободрила Годелота. В прошлый раз он ускользнул от шпика, однако тот, несомненно, будет таскаться за ним и дальше. И не исключено, что в следующий раз их окажется уже несколько.
Годелот выругался и жадно припал к кувшину с водой. Похоже, он превращается в мнительную старушенцию, повсюду видящую заговоры ненавистных соседей и козни невидимых злоумышленников.
А хуже всего, что он не в силах даже передать другу письмо. Едва ли можно всерьез предполагать, что рядом с Пеппо найдется кто-то грамотный и при этом достаточно надежный. Что же придумать? До нового воскресенья остается не так уж долго…
Пеппо в сотый раз ощупал распиленную ладанку и осторожно разомкнул ее на половинки. Он уже знал каждый завиток на грубой гравировке и каждую зазубрину на шве разреза.
С каким трепетом он раскрыл ее в первый раз! Охваченный одновременно суеверным страхом и неистовым любопытством, он готов был даже к тому, что из серебряной скорлупы собственной персоной выскочит сам Сатана. Хотя, пожалуй, это эффектное появление кончилось бы для прародителя Зла разочарованием. Выбравшись на волю из тесного вместилища в кромешной темноте перед слепым свидетелем, помятый лукавый должен был постараться, чтобы доказать свою личность.
Но из ладанки никто не появился и не раздалось никаких потусторонних голосов. Приободренный Пеппо отложил одну из половинок корпуса и осторожно коснулся пальцами содержимого.
Увы, жгучая надежда на немедленную разгадку тут же истаяла. В ладанке помещалась самая обычная для этого предмета начинка: свиток, намотанный на толстый стержень и с обоих концов залитый воском. Библейский текст. У матушки Алессы была почти такая же неуклюжая ладанка на дешевой цепочке, только поменьше. В ней на таком же стерженьке прятался какой-то из библейских стихов, поверх которого была обвита прядь волос самого Пеппо. По вечерам мальчик слышал, как Алесса молится перед распятием, затем раздавался тихий звук поцелуя, звяканье цепочки, и он знал, что матушка молилась о нем…
Стержень оказался тяжелым, а свиток – сухим и шершавым. Это была не бумага. Вероятно, пергамент, хотя Пеппо плохо знал на ощупь этот материал. Он шелестел под прикосновениями, края восковых печатей были слегка неровными, словно их долго и старательно выглаживали пальцами, не доверяя лопатке.
Пеппо поднес пергамент к лицу, и по спине прокатилась невольная дрожь: свиток пах стариной. Подросток не мог бы точно сказать, что именно это за запах. Но отчего-то знал: именно так и пахнет время.
Однако все эти открытия не принесли вожделенной ясности. Пеппо еще долго вертел в руках свиток, но все его размышления заводили в тупик: он может до мозолей ощупывать свой трофей, это бесполезно. Свиток нужно рассмотреть. Несомненно, все дело в том, что именно в нем написано. Но показать его можно лишь одному зрячему в мире – Годелоту. А значит, все равно необходимо найти способ встретиться. В своей записке Пеппо опрометчиво назначил встречу на том же месте. Он еще не знал, что за Лотте так дотошно следят.
Задумчиво наматывая на палец шнурок, тетивщик зашагал от стены к стене и вдруг застыл, чувствуя, что идея уже трепещет на самом краешке разума, как бабочка на зубце стены. Протяни руку – и поймаешь, только не спугни.
Минуту спустя тетивщик уже рылся в кошельке, карманах и на дне сумы. Ему только вчера заплатили за неплохой заказ.
Пересчитав монеты, Пеппо кликнул Алонсо. Тот охотно примчался на зов, полыхая энтузиазмом: от Риччо он всегда ожидал каких-то новых выдумок и приключений.
Еще через четверть часа маленький слуга воинственно шагал вниз по лестнице. Он был глубоко задет ничтожностью своей новой роли и даже попытался возмущаться. Но все одно затеи Риччо были куда занятнее чистки котлов…
Пеппо же, на два часа отлучившись, вернулся в тратторию, запер дверь и положил на стол мягкий объемистый сверток. А затем подошел к окну.
На узком подоконнике лежала Библия Годелота, слегка запылившаяся от неупотребления. Пеппо взял ее в руки, оглаживая ладонью, и на лице его отразилась нерешительность, граничащая с испугом. Поколебавшись, подросток отложил Библию, отер вдруг вспотевшие руки о рубашку и отошел от окна. Побродив по комнате, он вернулся к подоконнику, положил на книгу ладонь и едва слышно прошептал:
– Прости меня. Я должен сделать ужасную вещь, но это очень важно. Клянусь, я все потом исправлю. Аминь.
С этой неуклюжей, но по-настоящему искренней молитвой Пеппо медленно расстегнул позеленевшие медные застежки и раскрыл жалобно затрещавший старинный переплет. Пролистал вперед много страниц, осторожно, будто поглаживая больного зверька. А потом глубоко вдохнул и с видом отчаянной решимости выдернул из середины книги одну страницу.
Несколько секунд подросток стоял с вырванным листом в руке, словно ожидая, что его немедля поразит гром. Но все было мирно, и Пеппо решил, что Господь либо понял его и простил, либо уже попросту махнул на него рукой.
Тетивщик отложил лист и провел кончиком пальца по торчащей меж страниц кромке на месте обрыва, словно боясь почувствовать на пальцах кровь. А потом закрыл книгу и попытался снова замкнуть застежки. Те поддавались неохотно, и Пеппо взял Библию, чтоб для удобства переложить на стол. Внезапно он услышал сухой шелест. Неужели он повредил переплет и теперь другие страницы тоже сыплются с места? Вот черт!
Торопливо положив многострадальную книгу на табурет, Пеппо нашарил на полу упавший лист. Он был всего один, с ровными краями. А бумага была тонкой и плотной, совсем другой, нежели библейские страницы. Удивленный тетивщик осторожно ощупал лист, ощутив едва заметные шероховатые стежки рукописных строк. Письмо… Помнится, Годелот говорил, что прежде это была личная Библия его покойного пастора. Стало быть, нужно немедля положить его назад, чужие письма – совсем не его дело.
Пеппо снова старательно уложил лист меж страниц Библии, с трудом застегнул обложку и принялся за воплощение своей новой затеи.
Меж тем Годелот тоже готовился к грядущему воскресенью. Право, он свалял непростительного дурака, сгоряча отдав нищему свой старый колет. Сейчас та жалкая одежонка могла бы послужить маскировкой в толпе. Однако Пеппо знает о слежке и непременно снова что-то выдумает, в этом шотландец не сомневался. Но, если по части новой импровизации Годелот вполне полагался на друга, то сам тоже мог внести свой вклад.
У него теперь водились деньги, которые на полном довольствии ему были почти не нужны. Более того, жалованье Годелоту платил их общий враг. Поэтому шотландец решительно положил в карман три серебряных дуката, собираясь заставить Пеппо их принять, даже если придется снова швырнуть в него подсвечником.