м «всея Руси», несмотря на отсутствие под его властью Киева.
Есть ли основания говорить о «принятии» Михаилом титула «великий князь всея Руси»? Такое суждение было бы правомерно, если бы, начиная с него, великие князья владимирские последовательно именовались с определением «всея Руси». Однако этого не произошло. Сам Михаил именуется таким образом лишь один раз; он не назван с определением «всея Руси» ни в летописных известиях, ни в своих договорах с Новгородом, ни в Житии, написанном его духовником игуменом Александром. Преемники Михаила на великокняжеском столе Юрий Данилович (1317–1322), Дмитрий Михайлович (1322–1326) и Александр Михайлович (1326–1327) не именуются «великими князьями всея Руси» ни разу. В отношении Ивана Калиты (великий князь в 1328–1340 гг.) встречаются четыре случая такого определения[317] (при этом в его духовных грамотах оно отсутствует), в отношении его соправителя в 1328–1331 гг. Александра Васильевича Суздальского — ни одного. Семен Иванович (занимал великокняжеский стол в 1340–1353 гг.) именуется «великим князем всея Руси» восемь раз[318], Иван Иванович (1354–1359) — четыре раза[319], Дмитрий Константинович Суздальский (великий князь владимирский в 1360–1362 гг.) — ни разу. Таким образом, из восьми князей, занимавших владимирский стол между Михаилом Тверским и Дмитрием Донским, с определением «всея Руси» в сохранившихся источниках именуются лишь трое, т. е. менее половины[320], и те в относительно редких случаях; обычным продолжал оставаться титул «великий князь»[321].
Официальным, т. е. обязательным в документации, исходящей из великокняжеской канцелярии, титул «великий князь всея Руси» стал только в 80-е гг. XV в., при Иване III[322]. В предшествующие эпохи это не титул в собственном смысле данного понятия, а определение, на которое имели право князья, признававшиеся главными («старейшими») на всей Руси. В домонгольский период это князья киевские. С середины XIII столетия право на именование князьями «всея Руси» получили великие князья владимирские — поначалу благодаря обладанию Киевом. Таким образом, никакого «принятия титула» Михаилу Ярославичу не требовалось: получив от ордынского хана ярлык на великое княжение, он приобретал право называться «князем всея Руси».
Тем не менее, княжение Михаила Ярославича — весьма существенная веха в истории определения «всея Руси» по отношению к князьям. Во-первых, он является первым великим князем владимирским, который поименован «князем всея Руси», не будучи одновременно обладателем киевского стола. Общерусское княжеское «старейшинство» полностью отрывалось, таким образом, от княжения в Киеве; завершился переход статуса «общерусской» столицы от Киева к Владимиру[323]. Во-вторых, с эпохи Михаила Ярославича прослеживается «слияние» эпитетов «всея Руси» и «великий» в единую формулу — «великий князь всея Руси», по-видимому, именно благодаря окончательному перенесению понятия об общерусском политическом верховенстве — княжении «всея Руси», ранее связывавшемся с обладанием киевским столом, на владимирское княжение, именовавшееся «великим».
О старом и новом «скептицизме» в вопросе о подлинности «Слова о полку Игореве»[324]
Дискуссия о подлинности «Слова о полку Игореве», возникшая после утраты его единственного списка в результате московского пожара 1812 г., в прошедшем XX в. шла практически беспрерывно в течении почти пяти десятилетий, с 1930-х по 1970-е гг. Начало ей положило появление концепции А. Мазона о создании «Слова» в конце XVIII в.[325], а новое ускорение придало выдвижение в начале 1960-х гг. совпадающей с ней в основном тезисе концепции А. А. Зимина[326]. Последняя четверть XX в. стала временем «затишья» в спорах об аутентичности памятника. Однако именно в этот период был сделан ряд наблюдений, подтверждающих древность «Слова». Остановлюсь вкратце[327] на тех из них, которые, на мой взгляд, носят «необратимый» характер, т. е. не могут получить никакого объяснения с точки зрения представления о написании «Слова» в XVIII столетии.
Во-первых, это изучение истории «Слова о полку Игореве» от его обнаружения до издания в 1800 г. (работы О. В. Творогова, Л. В. Милова, В. П. Козлова)[328]. Оно показало, что и владелец рукописи А. И. Мусин-Пушкин, и те, кто с ним сотрудничал на разных этапах работы со «Словом», смотрели на это произведение как на подлинное и испытывали серьезные сложности с прочтением и пониманием текста, преодолеваемые путем длительных трудов и так до конца и не преодоленные. Открытием стало обнаружение В. П. Козловым наиболее раннего свидетельства знакомства с рукописью «Слова» — цитаты из него в «Опыте повествования о России» И. П. Елагина, в котором отразился более ранний этап работы кружка А. И. Мусина-Пушкина над произведением, чем те, которые фиксируют Екатерининская копия и издание 1800 г. (этап, на котором сохранялся ряд трудностей с прочтением текста, позже преодоленных). Эти выводы противоречат построениям «скептиков», согласно которым издатели (или, по меньшей мере, А. И. Мусин-Пушкин) знали о поддельности поэмы.
Во-вторых, это изучение языкового строя «Слова» с помощью математических методов. Коллектив авторов во главе с Л. В. Миловым задался целью проверить гипотезы о написании «Слова» летописцем XII в., чьи тексты дошли в составе Ипатьевской летописи (т. н. «Петром Бориславичем»), и Кириллом Туровским. Использовался метод анализа частоты парной встречаемости грамматических классов слов. В итоге названные гипотезы подкрепления не получили, но исследование дало «побочный» результат: выяснилось, что «Слово о полку Игореве», статьи Ипатьевской летописи за 1147 и 1194–1195 гг. (привлекавшиеся для сопоставления) и произведения Кирилла Туровского имеют определенную общность в структуре языка повествования. Спустя века подделать это не выявляемое без применения современных математических методов структурное сходство, разумеется, было невозможно[329].
В-третьих, это сопоставление «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» при помощи математико-статистического подхода. В тексте «Задонщины» (около половины которого составляют фрагменты, сходные с текстом «Слова») были выявлены определенные закономерности в распределении параллельных со «Словом» фрагментов по объему: преимущественно крупные фрагменты в начале, значительное падение объема фрагментов в середине произведения (в описании Куликовской битвы) и некоторое новое повышение к концу. Эти закономерности находят свое объяснение в особенностях содержания «Задонщины» — колебания объема заимствованных фрагментов могли быть следствием стремления ее автора приспособить текстовой материал «Слова» для целей создаваемого им произведения (в первую очередь, необходимостью выйти из затруднения, которое было вызвано недостаточным объемом текстов «Слова», посвященных собственно сражению). Было проведено также статистическое сопоставление параллельных текстов, исходящее из допущения первичности «Задонщины» по отношению к «Слову»: в результате него, закономерности в распределении фрагментов по объему не обнаружилось. С точки зрения математической статистики, такой результат изучения соотношения параллельных фрагментов двух памятников может быть интерпретирован только как свидетельство влияния «Слова» на «Задонщину», а не наоборот. Это лишает «скептическую» точку зрения ее краеугольного камня: утверждения, что «Задонщина» послужила источником «Слова о полку Игореве»[330].
Первые годы нового, XXI столетия отмечены новым всплеском дискуссии о времени создания «Слова». Во-первых, появилась очередная развернутая концепция, относящая создание поэмы к концу XVIII в. Во-вторых, наконец «обрело плоть» высказывавшееся время от времени (начиная с первой половины XIX столетия)[331] в общей форме предположение о «Слове» как памятнике средневековой литературы, но созданном не вскоре после описываемых в нем событий, а несколько веков спустя, в XV в.[332]
С обоснованием точки зрения о создании «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. выступил американский историк Э. Кинан (некогда сделавший себе имя на отрицании подлинности переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским[333]). По мнению Э. Кинана, автором «Слова» является чешский славист Йозеф Добровский. За время своего пребывания в России (пять месяцев с августа 1792 г. по январь 1793 г.) он сумел ознакомиться с пятью списками «Задонщины», Ипатьевской летописью и Псковским Апостолом 1307 г. (основными источниками «Слова», по Э. Кинану). После этого Й. Добровский составил два варианта заметок на древнерусском языке, не предполагая их публикации в качестве цельного произведения. Эти заметки попали сначала к И. П. Елагину, а после его смерти — к А. И. Мусину-Пушкину и А. Ф. Малиновскому, которые стали их обрабатывать с целью выдать за подлинный древнерусский текст. После издания 1800 г. Й. Добровский не узнал в «Слове» своих заметок, поскольку страдал душевной болезнью, и стал поэтому всерьез изучать «Слово». Мусин-Пушкинский сборник, в состав которого входило «Слово», на самом деле никогда не существовал