В перечне упомянут ряд князей, чья идентификация вызывает сложности.
Santopolkus, несомненно, передает имя Святополк[604]. Он прямо не назван князем, но имя Святополк на Руси было исключительно княжеским. Считается, что после Святополка Окаянного оно стало малоупотребительным, а позже середины XII в. вовсе перестало использоваться[605]; из русских источников известно еще только три Святополка — Святополк Изяславич († 1113 г.), Святополк Мстиславич, внук Владимира Мономаха, и Святополк Юрьевич, сын туровского князя середины XII в. Юрия Ярославича (внука Святополка Изяславича). Но свидетельство Плано Карпини позволяет заключить, что имя Святополк не вышло из употребления и в XIII столетии. Упомянутый в «Истории монголов» Святополк, неизвестный русским источникам, скорее всего — один из князей Турово-Пинской ветви, для которой это имя было именем родоначальника (Святополка Изяславича).
Князь Роман, вероятнее всего, это не сын Даниила Романовича «Галицкого»[606], а Роман Михайлович Брянский, сын убитого в 1246 г. в ставке Батыя Михаила Всеволодича Черниговского. Освобождение черниговского стола требовало урегулирования именно княжений Черниговской земли, и в сочинении Плано Карпини упоминается посол нового черниговского князя, вместе с которым францисканцы въехали летом 1247 г. из Половецкой степи в Русь; могли быть вызваны к Батыю и другие князья черниговской ветви.
Под князем Olaha, несомненно, имеется в виду Олег[607]. Это может быть рязанский князь Олег Ингваревич, пребывавший у монголов до 1252 г.[608] Но не исключено, что речь идет об одном из князей Черниговской земли, среди которых имя Олег было распространенным[609].
В князе Ярославе комментаторы обычно видят великого князя владимирского Ярослава Всеволодича[610]. Однако с Ярославом Всеволодичем Плано Карпини общался в Монголии, о чем подробно рассказано в его сочинении[611]. Этот же Ярослав встретился францисканцам во время нахождения у Батыева полководца Моуци, т. е. между Днепром и Доном. П. Пелльо отметил несоответствия, возникающие при трактовке «князя Ярослава» как Ярослава Всеволодича[612]. Действительно, Ярослав Всеволодич и его кончина в Монголии упомянуты в перечне свидетелей выше; на обратном пути Плано Карпини его встретить не мог, — Ярослава тогда уже не было в живых, между тем, перечень разворачивается в хронологическом порядке, и упоминание пребывания у Моуци относится именно к обратному пути[613]. Вопрос разрешается при допущении, что речь идет о другом Ярославе. Им мог быть князь из волынской ветви Ярослав Ингваревич, упоминаемый Галицко-Волынской летописью в рассказе о событиях второй половины 1220-х гг.[614]; возможно также, что имеется в виду Ярослав Ярославич — сын Ярослава Всеволодича[615].
Перечень позволяет раскрыть состав окружения Ярослава Всеволодича — тех, кто сопровождал его в Монголии. Среди этих лиц один (Темер) определен как miles, трое как servientes и один как clericus (духовное лицо). Выше в «Истории монголов» термином miles назван приближенный убитого в ставке Батыя Михаила Всеволодича, погибший вместе с ним[616]. Из русских источников мы знаем, что этого человека звали Федор и он был боярином[617]. Следовательно, и Темер, определенный тоже как miles, скорее всего, являлся боярином Ярослава. Его имя указывает на тюркское происхождение[618] (очевидно, он был родом из половцев или «черных клобуков»). Servientes же явно соответствует русскому обозначению менее знатных членов княжеского двора — слуги[619].
Сангор — человек Ярослава, находившийся в ставке Батыя, несомненно, тождествен «Ярославлю человеку Сънъгурови», упомянутому галицким летописцем в рассказе о поездке к Батыю Даниила Романовича[620]. Плано Карпини прямо указывает на его половецкое (comanus) происхождение. Тюркским считается имя еще одного связанного с Ярославом лица — Cocceleban[621].
Определенную загадку представляло имя, в переводе А. И. Малеина звучащее как «Дубарлай». Подобный русский антропоним неизвестен, и можно было бы предполагать либо тюркизм, либо некое нелицеприятное прозвище, принятое францисканцами за имя[622]. Но дело в том, что ни в одном из трех списков пространной редакции «Истории монголов» «Дубарлая» нет. В них присутствует чтение Dubazlaus[623]. Ошибка возникла из-за того, что в издании М. д'Авезака вместо z было напечатано r[624] (по причине сходства написания этих букв в Лейденском списке). Dubazlaus же — это славянское имя с элементом — слав: аналогично Ярослав передается Плано Карпини как Ierozlaus. Поскольку имя «Дубослав» источниками не зафиксировано, очень вероятно, что перед нами искаженное Доброслав[625]. Персонаж с таким именем известен в ту же эпоху. Это галицкий боярин Доброслав Судьич, в 1241 г. вызвавший гнев князя Даниила Романовича и «изоиманный» по его приказу[626].
Еще один человек Ярослава, отправленный к нему женой и Батыем, в переводе А. И. Малеина фигурирует как Угней. Такое имя может произвести впечатление очередного тюркизма[627], но в текстовой реальности его не существует. В Лейденском списке читается Ligneum[628]: в издании М. д'Авезака сочетание букв Li из-за слитного написания было принято за U[629]. Но при этом Ligneum — чтение неверное: в Кембриджском и Вольфенбюттельском списках — Coligneum[630] (т. е. в Лейденском списке произошел пропуск слога). А Coligneum (в им. п. Coligneus) — это, вероятнее всего, славянское имя с элементом — гнев[631]: Коли(?)гнев.
Как еще одна загадка в отечественной историографии рассматривалось имя «киевского сотника» — «Монгрот». Комментаторы обычно отмечали отсутствие подобного имени среди древнерусских[632]. Было также высказано мнение, что в данном случае перед нами принятое Плано Карпини за имя тюркское название Киева — Манкерман[633]. Однако Mongrot — это ошибочное чтение Лейденского списка. В Кембриджском списке — Nongrot, в Вольфенбюттельском — Nongreth. Такое имя также не поддается интерпретации, поэтому вероятной является конъектура, предложенная П. Пелльо (и принятая в издании Э. Менесто) — Hongrot. В этом случае перед нами имя, соответствующее монгольскому родоплеменному названию конграт / хонкират[634].
Но если данное лицо являлось монголом, встает вопрос, почему Хонгрот определен как киевский сотник[635]. Из текста следует, что он пребывал не в Киеве, а в улусе Куремсы — ближайшей к Киеву монгольской административной единице. Рассказывая выше в гл. 9 о пребывании у Куремсы, Плано Карпини пишет, что там «нам дали лошадей и трех татар, которые были десятниками, а один — человек Бату», которые сопровождали францисканцев до ставки Батыя[636]. В перечне же свидетелей как спутники францисканцев по пути от Куремсы к Батыю называются сотник Хонгрот и его товарищи. Очевидно, что речь идет об одних и тех же лицах: десятники подчинены сотнику, который и есть «человек Бату». Таким образом, киевский сотник находился в ближайшем к Киеву степном улусе и был подчинен непосредственно Батыю. В связи с этими данными, уместно вспомнить вызвавшее серьезные споры в историографии летописное известие о монгольской переписи 1257 г. в Северо-Восточной Руси: «Тое же зимы приехаша численици, исщетоша всю землю Сужальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Ворду»[637].
Историки разошлись во мнениях в отношении того, кем были упомянутые представители администрации — темники, тысячники, сотники и десятники: монголами[638]