ерно в одно с ним время был составлен краткий вариант МЕС — протограф Ерм и Л72. При составлении Ерм он стал ее текстом за период до 1418 г., а последующий текст (после шестилетней лакуны, с 1425 г.) был взят из протографа Сокращенных сводов 90-х гг. XV в. (далее — Сокр) — свода начала 70-х гг.[1284] В Л72 же к краткому варианту МЕС был присоединен текст второй, «новейшей» части свода 1477 г. (при этом выпало первое из дополнительных известий за 6924–6926 гг. — о приезде в Москву двух князей Иванов Нижегородских).
Такая схема позволяет снять сразу два сомнительных допущения: 1) что не сохранился текст МЕС за период после 1417–1418 гг.; 2) что до нас непосредственно не дошел текст свода 1477 г. за период до 1417 г.
«Повесть о убиении Батыя» была, следовательно, создана не позже 1477 г.
Предположение о Пахомии Сербе как авторе «Повести о убиении Батыя» опиралось до сих пор на факт помещения ее вслед за Пахомиевой редакцией Жития Михаила Черниговского. С. П. Розанов предположил, что соединение «Повести» с Житием произошло позже того, как была создана летописная редакция произведения[1285].
«Повесть» помещена вместе с Житием только в Минейной (по терминологии Н. И. Серебрянского) редакции последнего, в двух других — Соловецкой и Архивской — ее нет[1286]. В МС, Ерм и Л72 «Повесть» расположена близко к Житию, но между ними находятся сообщения о смерти великого князя Ярослава Всеволодича в Монголии и о поездке его сына Александра Невского к Батыю (восходит к Житию Александра). При этом в МС известия о Ярославе и Александре и «Повесть» датированы 6755 г., в то время как Житие Михаила — 6754, а в Ерм и Л72 все указанные тексты помещены под 6754 г. Поскольку статьи 6755 г. в Ерм и Л72 отсутствуют, вероятно, первоначальной следует признать датировку МС. Житие Михаила, помещенное в МС, в целом близко к тому, что читается в СI (данная летопись, или ее протограф, напомним, была главным источником МЕС), где использовано Житие в так называемой Распространенной редакции о. Андрея (далее — ЖМЧРА)[1287]. Но оказывается, что текст Жития в МС[1288] имеет много параллелей и с другой редакцией — той самой, что принадлежит перу Пахомия (далее — ЖМЧП).
Текстуальная связь ЖМЧ МС и ЖМЧП несомненна; совпадают, как правило, отдельные лексические элементы, но в некоторых случаях (фрагменты 3, 15, 20, 21) эти две редакции содержат целые фразы, полностью отсутствующие в ЖМЧ СI. Сходству ЖМЧ МС одновременно с ЖМЧ СI и Пахомиевой редакцией может быть два объяснения. Либо в МС использованы здесь СI и ЖМЧП, либо Пахомий пользовался текстами и ЖМЧ РА (т. е. той же редакции, что помещена в СI), и МС. Из приведенных фрагментов нельзя с точностью определить, текст ЖМЧ МС или ЖМЧП является более ранним. Есть три случая, когда в МС наблюдается смешение элементов СI и ЖМЧП в одной фразе (№ 4, 14, 16), но есть и три противоположных — когда в одной фразе ЖМЧП соединены элементы СI МС (№ 11, 12, 20). Такое тесное переплетение лексических элементов разных редакций наводит на предположение, что речь следует вести о двух этапах работы над Житием одного автора, т. е. Пахомия Серба.
Неоднократное обращение к одному и тому же произведению, уже существовавшему в литературе до него, — характерная черта творчества Пахомия. Как правило, при создании первой своей редакции Жития он вносил лишь незначительные изменения в текст имевшегося источника (наиболее заметные — во вступлении и заключении), а впоследствии создавал более распространенные варианты[1289]. В этом плане ЖМЧ МС (где в сравнении с ЖМЧ СI текст подвергся относительно небольшим изменениям, причем наиболее обновленными оказались вступление и заключение) и ЖМЧП выглядят типично как два последовательных этапа работы Пахомия. Но главным свидетельством в пользу как авторства Пахомия, так и первичности редакции Жития, что помещена в МС, по отношению к пространной Пахомиевой редакции, являются совпадения ЖМЧП с тем вариантом ЖМЧ РА, что читается именно в СI.
Если бы, составляя ЖМЧП, Пахомий впервые обратился к Житию Михаила, он, скорее всего, использовал бы внелетописный вариант ЖМЧ РА. Если же первым обращением была работа над редакцией Жития, сохранившейся в МС, то использование СI в ЖМЧП естественно: при работе над ЖМЧ МС Пахомий обращался к тексту, помещенному в этой летописи, так как именно СI была главным источником всего свода (МЕС 1477 г.); задумав новую, распространенную редакцию, он вторично обратился к ранее скопированному им тексту Жития из СI и соединил его текст с текстом своей первоначальной редакции (ЖМЧ МС)[1290].
Таким образом, к моменту составления ЖМЧ МС, т. е. к моменту составления протографа МС и Ерм — МЕС в 1477 г., ЖМПЧ еще не существовало. Соединение его с «Повестью о убиении Батыя» произошло, следовательно, позднее; возможно, это сделал сам Пахомий уже при создании ЖМЧП, но «Повесть» писалась не в качестве приложения к последнему, она возникла ранее него. Помещение «Повести» в летописях под 1247 г. следует объяснять не связью с ЖМЧ, а тем, что к этому году в одном из источников МЕС — летописи, близкой к Троицкой, — относилось краткое сообщение о смерти Батыя: такое известие читается в восходящих к Троицкой летописи Владимирском летописце (под 6755 г.) и Рогожском летописце (под 6756 г.)[1291]. Следует предполагать обратную последовательность действий: соседство в тексте МЕС 1477 г., ЖМЧ и «Повести» побудило к тому, чтобы рассматривать эти произведения в единой связи (гибель Батыя — возмездие за его злодеяния, в том числе за убийство Михаила Черниговского), из-за чего «Повесть» и стала помещаться вместе с Житием.
Такие выводы способны, казалось бы, усилить сомнения в том, что автор «Повести» — Пахомий. Но в пользу его авторства говорят, во-первых, тот факт, что первоначальный вариант «Повести» — в МЕС 1477 г. — все-таки соседствовал с Житием Михаила пера Пахомия, только не распространенным, а тем, текст которого сохранился в МС; во-вторых — сходства в лексике между «Повестью» и ЖМЧ в редакциях МС и пространной (ЖМЧП): с первой «Повесть» сближают определения Батыя как «окаянного» и «безбожного»[1292], со второй — именование татар «варварами» (несвойственное русской литературе до XVI в., но как раз для Пахомия характерное[1293]), а Батыя — «безбожным», «мучителем» и «злочестивым»[1294]. Дошедший до нас вариант «Повести» Пахомий составил не позднее 1477 г. В этом году в создававшийся великокняжеский свод были помещены «Повесть» и написанная Пахомием редакция ЖМЧ. Пахомия, следовательно, надо признать участником работы над «исторической частью» свода 1477 г.
Обстоятельства составления «Повести о убиении Батыя». Политические идеи свода 1477 г.
Есть основания полагать, что появление в своде 1477 г. повести о поражении и гибели основателя Орды было тесно связано с историческими обстоятельствами, в которых этот свод создавался.
Летом 1472 г. хан Большой Орды (главного наследника былой единой ордынской державы) Ахмат, признававшийся сюзереном московского великого князя, попытался совершить поход на Москву. Причиной гнева хана было, по-видимому, приведение Иваном III в предыдущем году в покорность Новгорода, поскольку Ахмат поддерживал претензии на сюзеренитет над Новгородской землей правителя Польско-Литовского государства короля Казимира IV. Силы Ивана III выступили к Оке, и хан, не сумев с ходу переправиться на ее левый берег, принял решение отступить. Неудача Ахмата вкупе, по-видимому, с оценкой его действий московской стороной как несправедливых, предпринятых без какой-либо вины со стороны великого князя (так как Новгород издавна считался отчиной московских князей и Орда прежде всегда это признавала), побудила московские правящие круги в конце 1472 г. или самом начале 1473 г. прийти к решению о фактическом прекращении отношений зависимости. Была остановлена выплата дани и начаты переговоры о союзе с крымским ханом Менгли-Гиреем, врагом Ахмата[1295].
В 1473–1476 гг., несмотря на фактическое невыполнение вассальных обязательств, Иван III стремился не обострять отношений с Ахматом: происходил обмен посольствами с Большой Ордой. Но когда пошел (в 1476 г.) уже пятый год неуплаты «выхода», посол хана Бочюка приехал в Москву, «зовя великого князя ко царю въ Орду»[1296] (подобного вызова не было со времен Тохтамыша). Иван III не подчинился этому требованию, и новый военный конфликт стал неизбежен[1297]. Его оттяжка до 1480 г. была связана с занятостью Ахмата в 1477–1478 гг. на восточных, среднеазиатских пределах его владений, а 1479 г. ушел на переговоры хана о союзе с Литвой[1298]. Но в Москве после отъезда Бочюки 6 сентября 1476 г.[1299] о предстоящей отсрочке, естественно, не знали и должны были ожидать похода Ахмата в ближайшее удобное для него время. По аналогии с 1472 г. и предшествующими татарскими походами, таким временем было лето