Беседа — страница 33 из 57

Я убежден, что у вас сейчас очень урожайная юность в поэзии. Учтите опять-таки, что я говорю это не в смысле декадности. Дай бог счастья этим поэтам. Я хочу, чтобы они меня помнили и любили. В этом у меня свой эгоизм.

1958

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ДЕКАДЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ТАДЖИКИСТАНЕ

Я хочу обратиться к молодым поэтам Таджикистана. Поговорить по вопросу жанра. Это было давно, тогда, когда я только начинал писать. И вот при встрече с Маяковским он мне сказал: «Я читал ваши стихи, и они мне не понравились». Он был ужасно требователен. Я сказал тогда ему, что как умею, так и пишу. Он был в то время прав абсолютно. Бывает так, что человек сразу не находит своего призвания, а потом уже на практике это выявляется. То есть я говорю о жанре. Надо каждому молодому писателю определить свой жанр. Вопрос этот абсолютно серьезный, и вам надо на него обратить внимание по-настоящему.

И второе. Вот часто наблюдаешь, когда начинает писатель писать вещь, он обязательно пишет, что до революции жизнь была плохая, а после революции стала лучше и т. п. Ведь для того, чтобы это сравнить, не надо даже иметь на плечах головы. Это же страшная вещь, тут не нужно головы вообще. Тут нужна одна ручка.

Надо поднимать жизненно важные темы, которые порою у вас лежат рядом, мы с вами взрослые люди, и это должны не только понимать, но и различать. Нужно на жанр обратить серьезное внимание. Когда будете старыми, уже будет поздно, нужно определить себя молодым.

ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЙ НА ТВОРЧЕСКИХ ВСТРЕЧАХ, СЕМИНАРАХ, ЗАСЕДАНИЯХ ЭКЗАМЕНАЦИОННОЙ КОМИССИИ ЛИТЕРАТУРНОГО ИНСТИТУТА

В спорте, как вы знаете, есть институт тренеров. Это вовсе не значит, что тренеры играют, например, в футбол лучше, чем тренируемые, или что в борьбе тренер сильнее, чем борец; напротив, хороший борец может положить своего тренера на лопатки. Но дело в том, что тренер знает приемы.

Я буду работать с вами в качестве старшего тренера.

Как мы будем вести наши занятия? Мы будем импровизировать. Не ждите от нас пощады… Мы будем подходить к вам с точки зрения того, что каждый из вас обязан быть классиком. Только при таком подходе можно найти то, чем вы владеете, и выяснить, чего у вас не хватает. Мы будем к вам требовательны, как к себе. Это обязательно…

У меня подобрался коллектив моих товарищей — талантливых людей, и мы примерно люди одного вкуса. Поэтому у нас не будет разнобоя в оценках. Не потому, что мы будем заранее сговариваться, а потому, что по многолетней совместной работе мы знаем, любим друг друга. Несомненно, что и у нас с вами установятся такие же взаимоотношения.

Я не люблю вести семинар так, что сидят «старенькие» и сидят «молоденькие», что вот, мол, мы мудрые, мы вас научим. Мы также в состоянии говорить и делать глупости, но все же наш возраст и стол позволяют нам делать суровую и справедливую оценку.


Поэт — это не человек, который пишет стихи. Поэт — это явление.


Дело вовсе не в том, что мы разберем какое-то стихотворение. Мы собрались не для этого, а для общения. Общение — великое дело. Общение поэтов должно быть пожизненным.


Любого культурного человека я берусь в три месяца научить печататься. Но научить его быть поэтом я не могу.


Многие молодые поэты считают, что чем книга толще, тем лучше. На деле же между печатанием и поэзией колоссальная пропасть, и чертовски трудно навести над ней прочные мосты.


Никто из вас во время обеда не скажет: «Сегодня обед с хлебом», потому что если к обеду хлеб — это обычно. А если хлеб очень вкусный, тогда говорят: «Сегодня обед с необыкновенно вкусным хлебом». Так вот, поэзия — это «необыкновенный хлеб».


После каждого стихотворения читатель должен быть обогащенным. Если я не получаю нового, выраженного с резкой поэтической страстью, мне незачем читать.


Надо, чтобы стихи прилипали; чтобы вы шли по улице, а из головы не выходили строки, такие, к примеру, как у Есенина:

Я не скоро, не скоро вернусь!

Долго петь и звенеть пурге.

Стережет голубую Русь

Старый клен на одной ноге.

А стихи многих современных поэтов прилипают к книжной полке так, что их не оторвешь от нее — не хочется читать их.


Станиславский говорил, что на сцене надо играть для одного зрителя в самом заднем ряду.

Не думайте, что поэту просто, легко войти в народ. Если народу нравится, а нам не нравится — это плохо. Если нам нравится, а народу не нравится — это тоже плохо.

У народа большая жажда. От жажды он может пить и мутную воду. А наш долг — давать народу только чистую воду, процеженную сквозь фильтры высокой квалификации.


Когда мне было шестнадцать лет, я уже печатался, хотя и писал очень плохо. Первое мое выступление в одном из клубов прошло под аплодисменты. Но не мог же я всю свою дальнейшую работу строить на аплодисментах комсомольцев…

Не верьте аплодисментам! Вчера я видел спектакль, где все сработано на старых приемах… В конце пьесы шесть свадеб. Это что-то невероятное по безвкусице. Но представляете, с какими горящими глазами выходили зрители из театра! Разве на это мы должны ориентироваться? Демагогией куда легче взять, чем настоящим художественным вкусом. Давайте условимся: мы пишем для народа, но написанное нами пропускаем через фильтр, который представляем мы: я, он, вы, все. Тогда вы увидите, насколько все станет чище, благороднее и без всякой демагогии.


Одно стихотворение — не показатель творческого состояния поэта… Надо проанализировать по меньшей мере десять стихотворений одного поэта, чтобы понять и оценить его, помочь ему.


Для слабого поэта рифма — затруднение, для хорошего — первый помощник. Она сближает разные понятия и создает ассоциации. Вот почему писать белым стихом куда труднее, чем рифмованным, в белом стихе мыслям не помогает рифма.


У меня есть три настоящих стихотворения. Считают, что это немало… Если в Союзе писателей тысяча поэтов и каждый из них напишет по три хороших стихотворения, то получилось бы то, чего не было даже в великолепном девятнадцатом литературном веке.


Года два назад вышла моя книга. Однажды в трамвае я увидел, как один пожилой человек читал ее. Первое мое желание было спросить у него: «Ну как, интересный я собеседник?» Но, конечно, я не сделал этого.

Обязанность поэта — быть интересным собеседником.


Юмор не шуточки, не анекдоты, не смешные события. На мой взгляд, нет ничего печальнее на свете, чем юмор. Вспомните Чехова «Толстый и тонкий». Это трагедийно, но это юмор. А Чаплин, а гоголевская «Шинель»?!


Поэт не только вдумчивый и переживающий человек. Он еще главным образом мастер. Труд — первое условие для создания художественного произведения. Не все то, что сразу пришло в голову, передавайте бумаге. Нужно воспитывать в себе чувство отбора.


У вас сил на поэму не хватило и не могло хватить. Это все равно, что я, имея двести рублей в кармане, пошел бы покупать «Победу».



В. Солоухин.


Вы знаете, сколько за девятнадцатый век было написано поэм? За самый богатый литературный век — всего с десяток поэм. А Советской власти еще не исполнилось полвека (это для нас много, а для истории пустяк). За эти годы не было написано десяти таких поэм, которые захватили бы нас. Я пытался писать поэму, но это было стихотворение, а не поэма…

Поэма — это колоссальное здание, вроде здания Московского университета. Вот так надо ее строить. У нас есть примерно шесть высотных зданий, а университет — один. Дай бог нам создать такую поэму.


За поэму вам не надо было браться. Нужно запастись большим количеством продуктов, чтобы не проголодаться, пока прочитаешь ее до конца. Но есть в ней хорошие строчки:

Звезды зажглись понемножку,

Их столько сегодня друг к другу прижалось,

Что кажется, все их собрали к окошку

И больше вокруг ни одной не осталось.

Очень хорошо: скопище звезд в окне.

Или:

Когда застилают девичьи постели,

Не место здесь даже небесным светилам.

Правильно, никто не имеет права видеть, как раздевается девушка.

А вот плохие строчки:

То станет подушка холодной, как льдина,

То вдруг — не притронешься, так горяча.

Наташа, Наташа, родная дивчина,

Ты что это плачешь одна по ночам?

Вы меня щекочете, хотите, чтоб я заплакал — очень это нехорошо.

Женские руки

Сильны, незлобивы.

Какою тяжелой дорогою шли вы.

На руках ходят, но только в цирке.


Если два человека сделают мне одинаковое замечание, я задумаюсь.


Надо уметь беспощадно выкидывать блестящие строфы, если они мешают хорошим стихам. Нужно, чтобы был живой организм, а не медуза. Медуза — тоже организм, но какой-то расплывчатый.


Великолепное четверостишие:

Мечтал ты о ракетном корабле,

Чтоб звезды проносились чередой,

И навсегда остался на земле

Под холмиком с фанерною звездой.

Эти строки сразу завоевывают, а меня трудно завоевать: я человек сложный.


Ты повернешь свое лицо

Под свежий ветер улицы.

Лицо не поворачивают, поворачивают голову, а лицо подставляют.


Я знаю, что солнце почетным жильцом

В квартирах уютных навечно пропишется.

Здесь хохмачество, а не образ, который дан изнутри. Это остротка, снижающая авторитет стихов.


И ты в душе моей, как елка,

Живешь зеленою всегда.

Отчего ваша любимая позеленела? Довели, значит?.. Я нашел точные слова, связанные с елкой: «Ты не линяешь никогда».