«Песня моя подойдет к губам твоего сердца» — плохо. А что будет, если песня подойдет к затылку сердца?!
Вы пишете: «Зефир твоей любви». В прошлых веках зефир был воздухом, а в наш век стал кондитерским изделием.
«Улыбка раздвигает губы». Это все равно что сказать: «Мои веки смыкают яблоко глаза».
У вас неопытность поэтическая и жизненная. Поставьте себе сверхзадачу: вот я сел за стол, и вот какое богатство я предложу читателям. Вам сколько лет? Восемнадцать? Не отчаивайтесь, вам жить еще шестьдесят два года.
«Баллада о промахе» — заголовок плохой. Такой же, как если бы вы придумали «Балладу о снижении цен». Баллада — это непрерывное действие. Если есть такая строчка: «Обрывки обоев качает сквозняк», — то баллады уже нет.
У вас балладность мешает, теснит чувство, словно у стиха тесный воротник. Вода в термосе теплая, но сквозь термосную оболочку вашего стиха я не чувствую тепла.
Мне кажется, что вы использовали порочный размер. Важно, в какую одежду вы оденете стихотворение. Если я к вам приду на семинар не в костюме, а в шотландской юбочке, вы удивитесь?!
В стихах нужна живая плоть. Может быть, вы живете на чердаке, где есть запыленный Надсон или Бальмонт?
У меня от ваших стихов такое впечатление, словно я иду в театр не с женщиной, а лишь с ее платьем или ем нарисованную колбасу. Вы увлекаетесь дактилическими рифмами. Этими рифмами вы не удивили не только меня, старика, но и моих молодых слушателей… «Господи, господи — тоже не пес, поди», — я восторгался этим. Нужно ловить не дактилические рифмы, а жизнь, выработать вкус.
Художник — индивидуальность. Если нет индивидуальности, ты просто один из печатающихся граждан. Не спешите печататься. Не идите по этому пути. Идите по пути риска.
«Я вижу в рассказе несколько концов, из них следовало бы выбрать один, чтобы была недосказанность. Казаков будет талантливым прозаиком, но у него еще нет поэтической экономии. Когда в борщ кладут много сметаны, не видно капусты… У Казакова диапазон должен быть шире».
А. Вознесенский
Поэтическая работа — сплошь сомнения.
Ваши стихи страдают литературщиной. Вы пытаетесь «накачивать» поэзию в стихи.
Вы часто употребляете слово «люблю». О любви нужно писать конспиративно. Вместо слова найти суть… Избегайте износившихся слов — этого восточного рахат-лукума. Иначе вы будете молодой древностью.
«Огненное вино» — черт побери! Где достают его?!
А вот строка, которая так и просится на пародию:
«Зачем меня ты, Маша, посылала?» Сразу хочется добавить: «За четвертинкой в магазин».
Кто-то из вас сказал, что в стихотворении есть одна хорошая строка… Дайте мне шестьдесят комнат, я буду жить в одной. Но это не стихотворение, если я буду жить в одной строке.
Душевное богатство поэта — это не сберкнижка, с которой списываешь, это сберкнижка, на которую все время вкладываешь.
Талантливому человеку всегда высказываешь множество пожеланий, а человеку бесталанному — единственное пожелание: не писать.
Как можно оценить и передать чужую печаль или чужую радость? Только перенеся их на себя.
Много написать — нетрудно. Мало и хорошо написать — трудно. Много и хорошо — идеал.
Когда-то я видел на экране Веру Холодную. Весь зал рыдал. А спустя много лет я побывал на вечере старых фильмов. Когда Вера Холодная умирает, в зале дикий хохот… Эстетические нравы меняются…
Нужно быть интересным собеседником или уметь интересно молчать. Быть талантливым человеком, самим собой в поведении, в общении с другими — это тоже очень отражается на стихах.
Обращайте внимание на свою сущность, будьте талантливы' ми людьми, а не только поэтами.
Если говорить о задачах искусства, в частности поэзии, то мне кажется, что Ромео и Джульетта должны быть не менее талантливыми людьми, чем сам Вильям Шекспир. Что это значит? Это значит, что люди, которых создает поэт, получают права гражданства, хотя этих людей до нас и не было. Так Ярослав Смеляков создал «Девочку Лиду».
Поэзия в первую очередь непосредственность. Против «Строгой любви» Ярослава Смелякова никто не может возразить, потому что у него великое качество — непосредственность.
Вы все знаете песню, где ее героя «парни снабжали махоркой». В этой песне показано не только то, что происходило и что происходит, но ясно видно и что произойдет. В ней — считанные строки, но запоминается она на всю жизнь. Это искусство.
В композиции большую роль играет соразмерность каждого члена организма. Поэма — это живой организм: ей нужны голова, шея, торс, ноги.
Единство темы — хорошая вещь, но до тех пор, пока она не становится надоедливой. Если в этом единстве нет переливов, то все стихи будут звучать как одно бесконечно длинное стихотворение.
От чувствования до чувства — грандиозное расстояние, хотя они кажутся рядом.
Прозаизм, введенный в стихотворение, должен звучать в ряду поэзии, а не как случайно подслушанное слово. Прозаизм в поэзии — это ее подъем, а не спад.
Есть люди, которые любят коммунизм в себе. И есть люди, которые любят себя в коммунизме. Это надо различать. Тот поэт, который хочет, чтобы ему было хорошо, не стоит полкопейки.
Творчество — мучительный процесс. Таким же оно будет и в золотом веке коммунизма.
Слушаем соло ветров…
Если «ветров», то это уже не соло.
Сердце бьется, как колокол…
Если бы мое сердце билось, как колокол, у меня был бы инфаркт.
Угомонились в барачных сумерках
Такие ж, как он, сыновья, оторванные от матерей.
Только и слышно, зуммер как
Выговаривает: точка… точка… тире…
Очевидно, вы обрадовались необыкновенной рифме: «сумерках — зуммер как». Но ведь Минаев делал такие рифмы не хуже Маяковского, а поэтом все же был маленьким.
Я был в тот вечер светлоглазым…
А в другой вечер каким вы были?
И весенней радугой смеется
Вымытая рожица окна.
Если бы вы написали так все свои стихи, им не было бы цены!
У нас часто говорят с Маяковским языком Маяковского, а Маяковский не стал бы слушать. Как только я вижу стихотворение, написанное под Маяковского, я перестаю читать это стихотворение. Зачем мне сто плохих Маяковских, когда есть один хороший.
Я понимаю, как сейчас волнуется Метаксе[12]. Но полагаю, что оснований для беспокойства у нее нет. Диплом она защитит. А вместе с тем радуюсь, что она волнуется, потому что волнение — первый признак молодости, и это вполне нужно перенести в стихи.
Я с ней занимался несколько лет. Много горя она хлебнула от занятий со мной. Дело в том, что у меня свой метод воспитания молодого поэта. Когда говоришь ему, что это можно, а это нельзя, то он чувствует себя школьником, внимательно смотрит на тебя, но не воспринимает.
Мне думается, что самый лучший способ воспитания — это высмеивание недостатков, преувеличение их. Тогда видна каждая клеточка этих недостатков.
С Метаксе произошло то же самое. Когда она увидела свои недостатки в преувеличенном виде, она сделала скачок и начала писать гораздо лучше.
Считаю это своим достижением. Откуда я взял этот метод? Ко мне Маяковский относился хорошо, но если бы вы знали, как он высмеивал меня! И мне все становилось ясным.
Опыт своего учителя мне хотелось передать своим ученикам.
Что осталось у Метаксе несделанным? У нее есть так называемая красивость чувств, которая сильно мешает. Она часто бумажные цветы любви поливает одеколоном и думает, что так пахнет любовь. Это неверно…
Очень трудно понять естественный запах природы человека. Для этого надо быть мастером. Метаксе еще не мастер, хотя и достойна диплома.
Она еще не понимает, что воздействие искусства на жизнь происходит длинным путем, а не прямым попаданием. Метаксе еще неопытный, хотя и, безусловно, способный человек.
Если идти только от потребительского значения литературы, тогда нам нельзя было бы издавать Достоевского, — начали бы подражать Раскольникову, и в Советском Союзе не осталось бы ни одной живой старухи.
Значит, Метаксе нужно научиться всесторонне освещать жизнь, а не одним прямым светом…
«Я тебя люблю», — говорят тысячи лет. Но это не значит, что нужно перестать любить или перестать говорить это. Но это нужно сказать так, чтобы было видно, что ты поэт. Это я и говорю как напутствие молодой поэтессе Армении.
Товарищ Р-ский диплом защитит. Но у него есть много опасностей. Когда поэт что-то говорит, то люди узнают новое, биографию того или иного человека или еще что-нибудь.
Р-ский сразу хочет получить результаты. Он не понимает, что они приходят, когда человек много переживет, много поработает. Р-ский увлекается красивостью…
У меня дома двести книг молодых писателей. И многих из них я не читаю. Не хочу, чтобы так случилось и со стихами Р-ского. Хочу, чтобы он был не тем человеком, который может состряпать книжку, а тем, который может стать властителем дум. Для этого нужно много перемучиться, а он не любит мучиться…
Мне один переводчик как-то сказал: «Искусство — это умение ходить по лезвиям». Некоторые же не любят ран, а любят ордена.
Советую вам, Р-ский, стремиться к тому, чтобы мир входил в вас, а не вы — в мир…
Вы владеете текстом, но не владеете подтекстом. Когда мы читаем: «И звезда с звездою говорит», — вы думаете, что идет собрание звезд?
У вас сказано: «Где зелень оттеняет мрамор», — это же рядом лежит. Если бы я писал каждый день такие стихи, то легко зарабатывал бы большие деньги.