Ю. Но разве не великолепно, что мы сегодня проникаем в стратосферу, или в область ультразвука, или в космическое пространство, и что у нас есть машины, которые считают быстрее и лучше, чем любой человеческий мозг?
К.Ш. В этом-то слове «мы» и содержится суть вопроса. Ведь все это делает уже не человек как человек, а освобожденная им цепная реакция. Выходя за пределы физической природы человека, она трансцендирует также и любую межчеловеческую меру всякой мыслимой власти человека над человеком. Она опережает также соотношение защиты и повиновения. Власть, еще куда больше, чем техника, выскользнула из рук человека, и люди, которые с помощью таких технических средств осуществляют власть над другими людьми, больше уже не свои среди тех, кто подчинен их власти.
Ю. Но те, кто изобретают и производят современные средства уничтожения, ведь тоже только люди.
К.Ш. Также по отношению к ним власть, причиной которой они являются, представляет собой объективную, развивающуюся по своим собственным законам величину, которая безгранично превосходит весьма ограниченную физическую, интеллектуальную и духовную способность каждого отдельного изобретателя. Изобретая эти средства уничтожения, эти изобретатели одновременно неосознанно работают над возникновением нового Левиафана. Уже современное хорошо организованное европейское государство шестнадцатого и семнадцатого веков было искусственным техническим продуктом, созданным людьми и составленным из людей сверхчеловеком, который в образе Левиафана как большой человек, μἀχρος ἄνθρωπός, с огромным перевесом в силах противостоял производящему его маленькому человеку, отдельному индивидууму, μίχρος ἄνθρωπός. В этом смысле хорошо функционирующее европейское государство Нового времени было первой современной машиной и в то же время конкретной предпосылкой для всех последующих технических машин. Оно было машиной машин, machina machinarum, составленным из людей сверхчеловеком, который возникает в результате согласия людей и, все же, в тот же момент, когда он появляется, тут же превосходит любое человеческое согласие. Именно потому, что речь здесь идет об организованной людьми власти, Буркхардт и воспринимает это злом как таковым. Поэтому в своем знаменитом изречении он ссылается не на Нерона или Чингисхана, а на типичных современных европейских властителей: Людовика XIV, Наполеона и революционные народные правительства.
Ю. Вероятно, последующие научные изобретения смогут все это изменить и привести в порядок.
К.Ш. Это было бы хорошо. Но как они могут изменить тот факт, что власть и безвластие уже не противостоят сегодня друг другу и больше не видимы между человеком и человеком? Человеческие массы, которые чувствуют себя бессильно подверженными воздействию современных средств уничтожения, знают, прежде всего, то, что они бессильны. Действительность власти проходит мимо действительности человека.
Я не говорю, что власть человека над человеком это добро. Я также не говорю, что она зло. Уж тем более я не говорю, что она нейтральна. И мне как мыслящему человеку было бы стыдно сказать, что власть это добро, когда она принадлежит мне, и что она зло, если она в руках моего врага. Я только говорю, что она является самостоятельной действительностью по отношению к каждому, также по отношению к властителю, и втягивает его в свою диалектику. Власть сильнее, чем всякая воля к власти, сильнее, чем любая человеческая доброта и, к счастью, также сильнее, чем любая человеческая злоба.
Ю. Хоть это и утешает, что власть как объективная величина должна быть сильнее, чем вся злоба людей, которые осуществляют власть; но, все же, с другой стороны, остается неудовлетворительным, что она должна быть также сильнее доброты людей. Для меня это недостаточно позитивно. Надо надеяться, вы не макиавеллист.
К.Ш. Я уж точно не макиавеллист. Впрочем, сам Макиавелли тоже не был макиавеллистом.
Ю. Это для меня звучит слишком парадоксально.
К.Ш. Это весьма просто. Если бы Макиавелли был макиавеллистом, то он определенно не писал бы книги, которые выставляют его в плохом свете. Он публиковал бы благочестивые и поучительные книги, лучше всего «Анти-Макиавелли».
Ю. Это, естественно, было бы хитрее. Но ведь должна же быть практическая польза от применения ваших идей. Что нам теперь, собственно, нужно делать?
К.Ш. Что мы должны делать? Вы помните начало нашей беседы? Вы тогда спросили меня: есть ли у меня власть или нет. Вот теперь позвольте мне повернуть это ваше копье острием против вас и задать вам вопрос: есть ли у вас самого власть или у вас ее нет?
Ю. Похоже, вы просто хотите уклониться от моего вопроса о практической пользе.
К.Ш. Наоборот, я хотел только получить возможность для осмысленного ответа на ваш вопрос. Если кто-то задает вопрос о практической пользе в связи с властью, то ведь есть разница, есть ли у него самого власть или нет.
Ю. Разумеется. Но вы же сами снова и снова говорите, что власть – это нечто объективное, и что она сильнее, чем любой человек, который пользуется ею. Так что тут должно быть несколько примеров практического применения.
К.Ш. Таких примеров бесчисленное множество, как для того, у кого есть власть, так и для того, у кого ее нет. Большим успехом было бы уже то, если бы настоящая власть публично и зримо появилась на политической сцене. Я, например, посоветовал бы властителю, чтобы он никогда не появлялся на публике без министерской или иной соответствующей одежды. Человеку, лишенному власти, я сказал бы: Не думай, что ты хорош уже только потому, что у тебя нет власти. И если он страдает от того, что у него нет власти, я напомнил бы ему о том, что воля к власти столь же саморазрушительна, сколь и воля к удовольствиям или к другим вещам, вкус которых обещает большее. Членам учредительного или конституционного совещательного собрания я убедительно объяснял бы проблему доступа к верхушке, чтобы они не думали, что они смогут организовать правительство своей страны по какой-то схеме как какую-то давно известную работу. Короче, как вы видите, есть очень много практических применений.
Ю. Но человек! Где же остается человек?
К.Ш. Все, что думает или делает человек с властью или без нее, проходит через коридор человеческого сознания и других индивидуальных способностей человека.
Ю. Но тогда человек человеку – человек!
К.Ш. И это тоже. Только, разумеется, всегда очень конкретно. Это значит, например: человек Сталин человеку Троцкому – Сталин, а человек Троцкий человеку Сталину – Троцкий.
Ю. Это будет вашим последним словом?
К.Ш. Нет. Я хотел этим только сказать вам, что прекрасная формула: «Человек – человеку человек», homo homini homo, это не решение, а только начало наших проблем. Я думаю об этом критически, но в совершенно утвердительном смысле, в духе замечательных стихов: «Но быть человеком, всегда остается решением».
Вот это и будет моим последним словом.
РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ВЗГЛЯД НА ХОД БЕСЕДЫ
Исходное положение
1. Старт: Человек – это не волк / и не Бог / а человек
2. Ступень: Согласие вызывает власть / власть вызывает согласие
3. Этап: Вестибюль власти и проблема доступа к верхушке
Интермеццо: Бисмарк и маркиз Поза
4. Простой вопрос: Власть сама по себе есть добро / или зло / или нейтральна?
5. Ясный результат: Власть сильнее, чем доброта / или злоба / или нейтралитет человека
Заключение
ПИСЬМА КАРЛА ШМИТТА ЭРНСТУ ЮНГЕРУ
ЭРНСТ ЮНГЕР КАРЛУ ШМИТТУ(14b) Вильфлинген над Ридлингеном, 17.12.54.
Дорогой Карл Шмитт,
Вчера ночью я прочел Вашу работу, с тем же заинтересованным напряжением, с которым я издавна следил за дискуссиями о власти, собственно, уже с тех пор, как я размышлял над распределением ролей в «Красной Шапочке» и других сказках.
Вы снова внесли в это свой вклад, и некоторые из этих мыслей и основных принципов найдут подражателей, вне зависимости от того, будут ли они ссылаться на автора, или же эти мысли просочатся сами, умалчивая о нем. Последнее – это самый уверенный путь мыслей, и самый могущественный spirit flat ubi vult («дух веет, где хочет»). В то, что Вы так уж совсем безвластны, как вы оговариваете на стр. 7, не верите ни Вы, ни я.
Относительно центральной мысли мне это особенно понравилось, а именно относительно возвышения или трансформации власти до анонимной степени. Из этого момента проистекают два возможных вывода: первый, напрашивающийся сам собой, о том, что власть стали называть злой как раз с того момента, когда ее начали рассматривать как отношение между людьми, и второй, не нужно ли, все же, назвать эту анонимную величину имеющей целостный образ, и что в этом и заключено одно из возможных и полезных решений.
Наверное, это хорошо, что Вы сделали эту работу такой короткой. Но доступ к властителю относится к числу древнейших феноменов и вызывает в памяти бесчисленные примеры не только на политическом, но и на зоологическом и социологическом уровне. Я назову только рыб-лоцманов у акул и домоправительниц в домах католических священников. Так что в вашей работе заключены различные книги. Также то, что Вы пролили свет на маркиза Позу, обрадовало меня. Если осветить такую фигуру, которая всегда рассматривалась под faux jour (в тусклом свете), то она окажется в правильном свете.
Меня порадовала Ваша уверенная, более совершенная манера речи, если учесть, что я тоже уже приближаюсь к моему шестидесятилетию. В этом возрасте человека занимают как опасения, так и надежды. Что касается мелких ошибок, то мне в глаза бросилось, что на странице 22, в строке 8 [стр. 36, строка 15], пожалуй, должно было стоять «в отношении» вместо «с».
Вчера я перевел последнюю максиму Ривароля и закончил на этом работу или скорее удовольствие, которое время от времени занимало меня с 1945 года. Я хотел бы еще написать предисловие, и думаю о том, посвятить ли мне это предисловие одному Риваролю или Риваролю и Бёрку, или же вообще нужно сделать короткий обзор о консервативных усилиях с 1789 года, т.е. о безнадежной борьбе, так как все эти большие умы рассуждают хоть и верно, но исходят из старого представления о власти, подобно представителям классической физики в изменившемся мире.