Первые ученики стали появляться у Конфуция уже с семнадцати лет. Усиление смуты только способствовало увеличению их числа. Такова, например, ситуация, когда Конфуцию было уже под пятьдесят, а он продолжал оставаться не у дел, пренебрегаемый временщиками, но в то же время «все больше становилось у него учеников, к нему шли издалека, и всех он принимал».
Школа Конфуция действительно была весьма доступной. Чтобы поступить к нему, по его же словам, достаточно было прийти с традиционным знаком приветствия:
Я всем даю советы, начиная с тех, кто мне приносит связку вяленого мяса[139] (7.7).
Отсюда понятен и социальный состав его учеников. Среди них встречались, конечно, и представители знати, но подавляющее большинство имело невысокий социальный статус, в основном «мужи». О многих учениках известно только, из какого княжества они родом, в описаниях и комментариях лишь коротко сообщается: «лусец», «цисец» и т. д.; в некоторых случаях даже такие скудные сведения противоречивы. Так или иначе, многие из них были, в общем, одного социального положения с Конфуцием. И вот он учил их добиваться того же, к чему как бы исподволь стремился и сам. Но представление о школе Конфуция, воплощавшей глубинную суть его устремлений и собственно учения, окажется неполным, если не попытаться, хотя бы вкратце, уяснить его отношение к отшельникам, чье бытие являлось в то время антиподом государственной и общественной деятельности.
Наиболее известна встреча Конфуция с двумя отшельниками, добывавшими пропитание на берегу реки от рук своих – хлебопашеством. Конфуций послал ученика спросить у них, где переправа, но они отказались ответить, осудив первоучителя за то, что он «бежит» не от мира, а лишь от отдельных лиц. Конфуций был этим очень огорчен и возразил:
С кем же мне общаться, как не с этой человеческой толпой? Человек не может жить с животными и птицами (18.6).
Не менее колоритен и другой эпизод:
Безумец из Чу «Встречающий повозки», напевая, проходил мимо Конфуция и сказал:
– О, феникс, феникс!
Как твоя добродетель оскудела!
Нельзя корить за то, что было,
Но то, что будет, еще достижимо.
Избавься же! Избавься же!
Рискует ныне тот, кто занимается правлением!
Конфуций, желая с ним поговорить, слез с повозки, но тот быстро ушел, и Конфуцию поговорить с ним не удалось (18.5).
В этих и подобных им эпизодах проявился прежде всего искренний интерес Конфуция к отшельникам. В первом из приведенных примеров его вопрос «где переправа?» сугубо символичен: он просил «бежавших от мира» людей поведать ему об истине, полагая, что она им известна. Тот же смысл, по сути, в его безуспешной попытке поговорить с «безумцем из Чу». Он не стал бы опускаться до этого, если бы не расслышал в словах «безумного» чусца отзвук истины. Но одновременно Конфуций вполне отчетливо сознает, что он не может полностью принять их выбор и вести отшельнический образ жизни. Эта двойственность объясняется тем, что в нем соединяются в какой-то мере противоположные черты: близость к правде отшельников и стремление осуществить ее среди людей, не покидая человеческого мира. Он обращен к людям, их заботам и чаяниям, устремлен к спасению общества и в то же время необычайно далек от этого, как далека от суетной повседневности вечная истина.
Отшельник в гуще толпы – вот кем был на самом деле Конфуций. И его желание поступить на государственную службу столь же амбивалентно. Не случайно, называя своего самого любимого ученика Янь Цзыюаня «достойным», он относил к той же категории не кого-нибудь, а именно «мужей, бегущих от мира».
Эта позиция Конфуция выражена в «Изречениях» весьма наглядно. Вот как первоучитель подводит итог своему жизненному пути:
В пятнадцать лет я ощутил стремление учиться; в тридцатилетнем возрасте я утвердился; достигнув сорока, освободился от сомнений; в пятьдесят познал веление Неба; в шестьдесят мой слух обрел проникновенность; с семидесяти лет я следую желаниям сердца, не нарушая меры (2.4).
В отличие от конфуцианцев последующего времени, рассматривающих жизнь человека сквозь призму его служебной карьеры, в приведенном высказывании эта сфера деятельности ни разу не упоминается, несмотря на то что приобщенность Конфуция в определенный период его жизни к государственной службе несомненна. Карьеру вытесняет здесь самосовершенствование. Конфуций сознательно подчеркивает это. Он исходит из давней традиции и, в частности, из выраженного в древнекитайском поэтическом своде «Книга песен» представления о небесном избрании в цари за достойное поведение. Самосовершенствование, противостоящее восхождению по служебной лестнице, соединяется с высшей властью идеального царя, который в качестве слуги Неба возвышается над всей земной иерархией и не подчиняется никому на земле. Этот мотив неумолчно звучит в «Изречениях».
Так, в них не приводится никаких конкретных сведений о служебной карьере Конфуция. Его должность не указана даже в главе 10, где он изображен как официальное лицо. Невнимательность в данном вопросе тем более удивительна, что она сочетается с чрезвычайно детализированным описанием внешней стороны жизни первоучителя. Сам он говорит о своем положении крайне неясно. Это можно объяснить, конечно, и тем, что Конфуция «не используют», т. е. не привлекают к государственной службе. Даже если считать данную ситуацию определяющей, то она тем не менее не мешает ему противопоставлять свое положение в зрелые годы «худородству», в каком он находился в молодости. Определить его статус затрудняются и властители того времени. Правитель княжества Ци, например, долго колеблется, не зная, как принять пришедшего к нему Конфуция. Поставить гостя на один уровень с высшим аристократическим кланом княжества Лу кажется ему невозможным, поэтому он решает встретить его по рангу среднего из трех знатнейших луских родов. Это сомнение князя весьма красноречиво.
Итак, хотя Конфуций изображается важным должностным лицом, но его пост точно не указывается. Когда же он находится не у дел, занимаемое им положение представляется достаточно высоким. И в том и в другом случае восприятие Конфуция как важной, даже в какой-то мере исключительной персоны сочетается с неопределенностью его фактического места в государстве. Словно идеальный царь прошлого, он оказывается вне земной иерархии. Такова цель, которой исподволь добивается первоучитель. Путем к ее осуществлению и становится созданная им школа.
Она предстает своеобразным государством в государстве. В ней наставник и правитель, ученик и слуга оказываются совершенно слитными, тождественными понятиями. В главе 10 «Изречений», где Конфуций – придворный, его ученикам нет места именно потому, что как правитель он без школы является учителем нижестоящих. В другом случае, когда основатель конфуцианства, по всей видимости, изображается правителем, появляются и ученики, но здесь они уже как бы и не ученики, а должностные лица. При этом он остается их учителем, ибо действует не угрозами и приказами, а советом и наставлением (6.3; 6.4). Оставаясь же не у дел, Конфуций использует своих учеников как слуг. Один из них выступает, например, за кучера. Не занимая никакого официального поста, Конфуций сурово отчитывает своих учеников-правителей, служащих у высшей знати, за потакание агрессивным замыслам. Одному из находящихся у власти учеников первоучитель делает строгое замечание за опоздание; происходит явное смешение школьных дел с государственным управлением.
Как и в государстве, в школе Конфуция собрались люди самых разных способностей и интересов. В ней есть и беззаветные моралисты, достойные высшей власти, и узкие политики-практики, и военные организаторы, и эрудиты и т. д. Каждому ученику отводится здесь определенное место. Сам же их учитель претендует на роль равного Небесам бездеятельного правителя[140]. Об этом еще будет речь, здесь же лишь отметим, что он выражал поразительное в устах учителя желание стать бессловесным, по образу Неба, предпочитая словам личный пример.
Учитель сказал:
– Я хотел бы не говорить.
– Что же тогда мы сможем передать, если Вы не будете говорить? – спросил Цзыгун.
Учитель ответил:
– А говорит ли Небо что-нибудь?
Но чередуются в году сезоны,
Рождается все сущее.
А говорит ли Небо что-нибудь? (17.19)
Это намек на идеал наставника и правителя в одном лице.
Положение Конфуциевой школы в политической жизни того времени соответствует авторитету ее основателя. Она не относится к государственным учреждениям, но, как и в Конфуции, в ней порой усматривают серьезную политическую силу. К его школе начинают с опаской относиться в различных правительственных кругах, считая ее грозным соперником в борьбе за власть. Противники Конфуция не сомневаются в том, что, став правителем, помощниками он назначит своих учеников. (Один из ярких эпизодов, описанных Сыма Цянем, характеризует эту изначальную особенность школы Конфуция.)
Подобные опасения имели под собой реальную основу. Конфуций рассматривал современную ему правящую элиту как видимость власти. Однажды у него спросили мнение о тех, кто «в наши дни занят правлением», т. е., по сути, о правящей верхушке, и услышали убийственный для нее ответ:
А… мелкие людишки! Они не могут идти в счет! (13.20)
Три главных аристократических рода княжества Лу он пренебрежительно называл «измельчавшими» (16.3). Но цель первоучителя – не отрицание существующей иерархии и создание новой. Он не посягал в принципе на власть аристократии – известно, например, его неприятие направленных против нее попыток ввести закон вместо обычного права. Но Конфуций не мог безоговорочно согласиться и с таким положением, когда место человека в политической структуре полностью определялось его родословной. К этому подталкивали первоучителя собственное происхождение и весь обретенный им опыт. Не случайно он, когда наконец-то был привлечен к государственной службе, по свидетельству Сыма Цяня, говорил о себе: