Не прилетает благовещий феникс,
Не шлет река предначертаний,
Свершается мой час последний (9.9).
Конфуций не освобождает себя и свой идеал – благородного мужа – от личной ответственности за смуту в обществе. Человек не может считаться совершенным, если остается несовершенным общество, в котором он живет. В этом состоит его изначальная потаенная вина, и она имеет глобальный характер, так как обязывает быть в ответе за все происходящее в мире людей. Чистосердечный приверженец идеала мог рассматривать происходящие с другими людьми беды как смертное наказание, ниспосланное на него самим Небом. Так, после смерти своего любимого ученика Конфуций испытал подлинное отчаяние:
О! Гибну я от Неба! Гибну я от Неба! (11.9)
Таков был один из лейтмотивов жизни первоучителя, явственно прозвучавший непосредственно перед его смертью.
Но значительно чаще он все же находился в другом состоянии духа. Конфуций осознавал себя носителем данной ему Небом добродетели – стремления творить добро и все хорошее людям. Эта добродетельность была для него волей Неба или Небесным повелением, которое совпадало также с предназначением мира. Но тогда в собственных глазах он выступал как судьба космоса и Поднебесной, ставшая его личной судьбой. В этой ипостаси ему как минимум обеспечивались пост правителя и успех в деятельности, основанной на идеальных принципах. В максимальной степени он мог даже рассчитывать на то, что станет государем Поднебесной, – надежда, которая исподволь им руководила и составляла одну из скрытых духовных основ его школы. Но абсолютизм в данном вопросе ему был совершенно чужд. Если в предшествующую эпоху на прямой контакт с Небом имел право только государь – Сын Неба, то Конфуций, по сути, расширял небесную семью, вводя в нее тех, кто мог считаться благородным мужем исключительно по своим достоинствам. Тут все зависело не только от данного Небом, но и от самого человека. По взглядам первоучителя, люди находились во власти Небесной судьбы и не могли ее изменить, но это не делало их рабами судьбы, ибо судьба, необходимость парадоксально совпадала в учении Конфуция со свободой человека.
Вопрос о человеческой свободе прямо ставится в его сравнениях, взятых из области земляных работ:
К примеру, если, насыпая холм, я останавливаюсь, хотя мне надо еще высыпать последнюю плетушку, чтобы завершить работу, то эта остановка зависит от меня. Или, к примеру, если, ровняя землю, я высыпаю сначала лишь одну плетушку, то это будет продвижение вперед, которое зависит от меня (9.19).
При сопоставлении этих слов с его высказыванием о любимом ученике, никогда не занимавшемся земляными работами:
Я видел, как вперед он продвигался, но никогда не видел, чтобы останавливался (9.21) –
станет очевидным глубоко иносказательный характер приведенных им примеров, символизирующих жизненный путь, судьбу человека. Первоучитель не утверждает здесь, что от людей зависит выполнение какого-то дела целиком, ибо оно может быть выше их сил. Но от человека зависит сам процесс его осуществления. Судьба как «путь» (тождественный истине) есть движение, и если достижение определенного конечного пункта может быть кое-кому не под силу, то продвижение по пути доступно каждому. Выполнение человеком своей природной предназначенности находится в рамках его субъективных возможностей и желаний. Первоучитель не утверждает, конечно, абсолютной свободы выбора, т. е. не наделяет людей способностью переменить свою судьбу, избрать другую. Однако и не лишает их совсем свободы выбора, только выбор этот предстает достаточно своеобразным. Он заключается не в перемене судьбы, неизбежной для каждого человека, а в принятии решения по поводу участия в осуществлении собственной судьбы. Перед человеком стоит выбор: либо «продвинуться вперед» – сознательно пойти навстречу судьбе, либо «остановиться», т. е. отказаться от личного участия в ее осуществлении. Эта свобода выбора дается не каждому, ибо для того, чтобы сознательно включиться в осуществление предначертанного, требуется «знание небесной судьбы», которым Конфуций наделяет лишь благородного мужа, а все остальные таким знанием не обладают. Сам первоучитель познал ее лишь в пятидесятилетием возрасте. Благородный муж сознательно идет навстречу своей судьбе и становится ее подлинным хозяином, так как в силах человека вообще быть хозяином собственной судьбы:
Можно с полководцем разлучить солдат.
Но нельзя стремлений у простых людей отнять
В этом контексте и воспринимается несколько загадочный афоризм Конфуция:
Благородный муж не инструмент (2.12),
т. е. не им управляют, не его делают «инструментом», а он сам распоряжается всем, в том числе самым главным – своей жизнью, судьбой. Прочие люди – лишь слепые орудия судьбы. Благородный муж – «великий человек», возвышающийся до уровня судьбы, и его судьба – это «путь», который становится «великим» благодаря активности самого человека:
Человек способен сделать путь великим,
Но великим человека делает не путь (15.29).
Эти слова Конфуция можно считать девизом открытой им эпохи.
Понятие «великого пути» – судьбы «великого человека» органически соединяется у первоучителя с представлением о смутном времени, которое выявляет отличие благородного мужа от остальных людей:
Становится известно, как стойки сосна и кипарис,
Лишь с наступлением холодного сезона (9.28).
Конфуций отмечает, что пути «под Небесами нет уже давно», и он ставит своей целью добиться «перемены», усматривая в ней главное содержание того безвременья, в котором ему приходится жить. «Перемена» видится ему в переходе от смуты к порядку, в результате чего неизбежен конфликт между тенденцией к беспорядку – признаком внешнего мира, и тенденцией к порядку, предстающей как субъективно ощущаемая в качестве свободной воля человека и его судьба.
Внутренняя свобода, которая в то же время есть необходимость, толкает благородного мужа на действие независимо от того, какой будет результат, и даже вопреки явным признакам обреченности задуманного дела. Красноречива характеристика, данная Конфуцию человеком, названным в «Изречениях» привратником:
Не тот ли это, кто продолжает делать то, в чем, как он знает, ему не достичь успеха? (14.38)
В одном из тяжелейших испытаний, описанных Сыма Цянем, когда ученики начали роптать, не вынеся постоянных угроз врагов и голода, Конфуций, сохранявший полную невозмутимость, предложил им своего рода «экзамен» на преданность идеалу, задавая каждому один и тот же вопрос:
Почему мы здесь? Мы выбрали неверный путь?
И только его лучший ученик, отвечавший последним, сказал то, что пришлось учителю по душе:
Ваш путь весьма велик, поэтому никто под Небесами его принять не в силах. Пусть так, но Вы его проводите, распространяете. Какая ж в том беда, что его не принимают?! Ведь лишь когда не принимают, и появляется благородный муж!
Этой концепции героизма Конфуций следовал сам, стараясь на личном примере убедить в ее судьбоносном значении своих учеников и последователей.
Таким образом, Конфуций утверждает свободу воли, активность жизненной позиции человека, сознающего обреченность того дела, за которое он борется. Добровольная устремленность навстречу своему суровому финалу придает личности первоучителя трагический характер. «Великий путь» благородного мужа оказывается не чем иным, как обреченностью в свободе.
Этим объясняются духовные метания Конфуция между крайностями уверенности и отчаяния. Невозмутимость и скорбь составляют две стороны одной медали, имя которой – трагический героизм. Чувство горечи не умаляет в Конфуции мужества и геройства, а, напротив, даже усиливает их. Это чувство, вызванное такими причинами, как смерть любимого ученика, отсутствие совести у современников и т. п., относится к внутренней нравственной сфере и служит своеобразным катарсисом, очищением перед очередным подвигом. Человек обнаруживает, что по-прежнему несовершенен, и, предаваясь учению, действует с новой силой. Конфуций не случайно с такой страстностью всю жизнь «любил учиться», находя в этом свое главное отличие от остальных людей. Но его предсмертная скорбь кажется безысходной: ни к каким новым героическим попыткам она уже не могла привести «зачахшего мудреца».
И все же это не так. Конфуций, как известно, отождествлял Небесное повеление, судьбу и истину с «путем», а в нем и цель, и то, что к ней ведет, совпадают. Следовательно, продвигаясь по «пути», он все время находился в его конечной точке, с которой не сошел и после смерти. Первоучитель говорил:
Благородный муж страшится, что умрет он и не будет его имя прославляться (15.20).
Чтобы «увидеть» себя «в поколениях потомков», Конфуций посвятил последние годы своей жизни сбору и передаче древнего культурного наследия. Его судьба и учение пережили тысячелетия, и он до настоящего времени остается в духовном ареале человечества самым известным китайцем.
С современной точки зрения это прекрасный пример духовной славы в веках. Но, по взглядам Конфуция, духовное не может отрываться от физического и сливается с представлением о Небе, которое выступает высшей действительностью, более реальной, чем весь изменчивый мир отдельных вещей.
Попытаемся теперь осмыслить в целом тот тип мудрости, который открыл в Древнем Китае Конфуций. Он жил в одну из самых творческих эпох китайской истории. Это был ее переломный момент, когда произошло первое великое духовное прозрение китайцев и они сумели создать тот архетип, который во многом определил дальнейшее культурное развитие Китая. Учение Конфуция стало одним из выдающихся проявлений этого перелома.