– Можно было бы идти и побыстрей.
Конфуций им ответил:
– У меня от Неба добродетель. А Хуань Туй? Что может он мне сделать?!
Когда Конфуций прибыл в Чжэн, он и его ученики друг друга потеряли. Конфуций одиноко стоял в предместье у Восточных ворот.
Какой-то чжэнец сказал Цзыгуну:
– Есть у ворот Восточных человек, своим челом напоминает Яо, своею шеей – Гао Яо, плечами схож с Цзычанем[171], но от пояса до низа недостает ему трех цуней, чтоб сравняться с Юем, стоит понурый, как бездомный пес.
Цзыгун потом все передал Конфуцию.
Конфуций этому обрадовался, засмеялся и сказал:
– Внешний облик значит мало, но как верно, как верно он сказал, что я схож с бездомным псом!
Затем Конфуций прибыл в Чэнь и управлял там домом у Сычэна Правдивого[172]. Прошел год с лишним; Фуча, царь У, напал на Чэнь, взял три селения и ушел. Чжао Ян[173] напал на Чжаогэ. Чу окружило Цай, и Цай перенесло столицу ближе к У. У разгромило при Гуйцзи юэского царя Гоуцзяня.
К князю Чэнь на двор сел коршун и издох. Он был пронзен стрелой из прутняка, с наконечником из камня и длиною в одно чи и чжи[174]. Князь удела Чэнь Сострадающий послал гонца спросить об этом у Конфуция.
И Конфуций разъяснил:
– Этот коршун прилетел издалека. Он был пронзен стрелой сушэньцев. Когда в былое время царь Воинственный поверг дом Шан[175], он проложил дорогу ко всем варварам на юге и востоке и повелел им вносить дань богатствами из каждой местности, чтобы они не забывали свои промыслы. С тех пор сушэньцы и вносили дань стрелами из прутняка, с каменными наконечниками и длиною в один чи и чжи. Царь-предок пожелал прославить их высокие достоинства и одарил стрелами сушэньцев свою дочь Дацзи, дал ей в мужья князя Юй Долголетнего и жаловал ему владение Чэнь. Ценя родство, он наделял редкими нефритами своих родных со стороны отца и назначал заведовать далекими краями родичей по женской линии, чтоб не забыли своего предназначения. Так Чэнь было наделено стрелами сушэньцев.
Попробовали поискать их в старой кладовой, и они действительно там были.
Конфуций прожил в Чэнь три года, и тут схватились меж собою царства Цзинь и Чу, попеременно стали нападать на Чэнь, и У вторгалось в Чэнь. Чэнь постоянно подвергалось разорению.
Конфуций сказал:
– Я возвращаюсь! Возвращаюсь! Мои сынки стали необузданны и дерзки; стремясь вперед, не забывайте о своем начале.
И после этого покинул Чэнь.
Приехал в Пу, а там как раз восстал Гуншу и люди Пу не стали пропускать Конфуция. Среди его учеников был Гунлянь Жу, следовавший за Конфуцием с пятью своими повозками. Это был человек выдающихся достоинств, смелый и могучий, и он сказал Конфуцию:
– Я и прежде, сопровождая Вас, познал беду в Куане, и вот теперь здесь новая напасть, уж такова судьба. Мы с Вами подвергаемся опасности вторично, но лучше я умру в бою.
Он дрался очень яростно, в Пу испугались и обратились с предложением к Конфуцию:
– Мы Вас отпустим, если не пойдете в Вэй.
И, заключив с ним договор, выпустили Конфуция через Восточные ворота. Конфуций сразу же поехал в Вэй.
Цзыгун спросил:
– Можно ли нарушить договор?
– Вынужденной клятве духи не внемлют, – был ответ.
Князь Вэй Чудотворный был рад, когда услышал, что пришел Конфуций, и встречал его в предместье.
Он спросил Конфуция:
– Пу можно уничтожить?
– Можно, – отвечал Конфуций.
Князь сказал:
– Мои советники считают, что нельзя. Пу ныне – это то, чем Вэй обороняется от Цзинь и Чу. Но можно ли тогда, чтоб Вэй пошло войной на Пу?!
Конфуций ответил:
– Мужчины Пу готовы умереть, а женщины хотят лишь сохранить Западную реку. И нападавших на меня людей было не больше четырех-пяти.
Князь сказал:
– Прекрасно!
Но нападать на Пу не стал.
Князь был стар, пренебрегал правлением и не использовал Конфуция.
Конфуций тяжело вздохнул:
– Когда какой-нибудь правитель пригласит меня на службу, то у него уже в течение года станет лучше, а через три он обретет успех.
И ушел.
Би Си был управляющим Чжунмоу[176]. Чжао Цзяньцзы напал на Фань, Чжунсин ударил по Чжунмоу. Би Си восстал и послал гонца позвать Конфуция. Конфуций пожелал пойти.
Цзылу сказал:
– Я от Вас, Учитель, слышал: «Кто лично сам вершит дурное, к тому не ходят благородные мужи». Би Си ведь сам восстал в Чжунмоу, так как же Вы желаете к нему идти?!
Конфуций ответил:
– Я это говорил. Но не говорилось ли: «Так тверд, что точишь – и не поддается»?! Не говорилось ли: «Так чист, что пачкаешь – и не грязнится»?! Разве я похож на тыкву?! Как можно не испробовать меня, держа на привязи?!
Конфуций бил в каменный гонг. Какой-то человек с плетушкой за плечами, проходя мимо ворот, сказал:
– Как тяжело на сердце у того, кто так играет на гонге! Как мелки эти звуки и назойливы! А всего-то только – что тебя никто не знает!
Конфуций обучался у наставника Возвышенного игре на лютне. Десять дней не отходил.
Возвышенный сказал:
– Можешь изучить и глубже.
Конфуций ответил:
– Я уже знаю эту музыку, но не постиг еще ее искусства.
Спустя немного времени Возвышенный сказал:
– Уже постиг ее искусство, можешь изучить и глубже.
Конфуций ответил:
– Я не постиг еще того, к чему в ней человек стремится.
Спустя немного времени Возвышенный сказал:
– Уже постиг его стремление, можешь изучить и глубже.
Конфуций ответил:
– Я не постиг еще, какой это был человек.
Спустя немного времени Конфуций впал в благоговение, глубокую задумчивость, стал весел, преисполнился высоких устремлений и далеких помыслов и сказал:
– Знаю, что за человек он был; внутри него полный мрак и темнота, стоит он высокий и великий, со взглядом, устремленным вдаль, как властелин над всеми странами. Кто может это быть, как лишь не Просвещенный царь?!
Возвышенный слез с циновки, дважды поклонился и сказал:
– Наставник говорит, должно быть, о «Мелодии для лютни Просвещенного царя».
Не добившись, чтоб его использовали в Вэй, Конфуций выехал на запад к Чжао Цзяньцзы. Когда достиг реки, узнал о смерти Доу Минду и Шунь Хуа и, вздохнув, сказал:
– Прекрасны эти воды! Как широки они! Я их не перейду, уж такова судьба!
Цзыгун приблизился поспешно и сказал:
– Позвольте Вас спросить, что это значит?
Конфуций ответил:
– Доу Минду и Шунь Хуа – достойные сановники из Цзинь. Когда Чжао Цзяньцзы не достиг еще, чего хотел, то ждал их, чтоб затем вершить правление; когда же он, верша правление, достиг, чего хотел, то их убил. Я слышал, что там, где вытравливают плод и губят юных, Цилинь-единорог не появляется; коль осушают водоем для сбора рыбы, то водяной дракон не чередует холода и жара; когда выбрасывают гнезда и бьют яйца, то фениксы[177] не прилетают. А почему? Благородный муж страшится навредить себе подобным. Ведь даже птицы, звери помышляют избежать того, что делать не пристало, тем паче я!
И тогда Конфуций возвратился отдохнуть в селение Цзоу и там создал в честь скорбной памяти погибших Доу Минду и Шунь Хуа «Мелодию для лютни Цзоу». Затем вернулся в Вэй и принял управление над домом Цюй Воюя.
Когда князь Чудотворный спросил Конфуция однажды, как построить войско, тот ответил:
– Я знаю, как расставить жертвенные чаши и сосуды, но как построить войско, – этому пока не обучился.
На следующий день, беседуя с Конфуцием, князь увидел в небе пролетающих гусей и, запрокинув голову, принялся за ними следить, а на Конфуция уж больше не глядел. Конфуций сразу же ушел и снова прибыл в Чэнь.
Летом князь Чудотворный скончался, взошел на трон его внук Чжэ; то был князь Вэй Выдающийся. В шестой луне Чжао Ян вернул наследника князя Чудотворного, его сына Куайвая, в Ци. Ян Ху заставил Куайвая облачиться в траурное платье, восемь человек, как бы из Вэй, в траурных одеждах, его притворно встретили и, плача, провели и поселили в Ци. Зимой в уделе Цай перенесли столицу в Чжоулай. Тогда шел третий год правления князя Скорбной Памяти удела Лу, Конфуцию же было шестьдесят. Цисцы оказали помощь Вэй при окружении поселения Ци из-за того, что там был Куайвай, наследник Вэйского престола.
Летом в Лу сгорел храм князя Ли, внука Столпа; Наньгун Почтительный тушил пожар. Конфуций находился в Чэнь и, когда услышал о пожаре, то спросил:
– Пожар, должно быть, в храме князя Ли?
В действительности так и было.
Осенью занедужил вельможа Столп из Младших; сидя в повозке, он взглянул на стены Лу, вздохнул печально и сказал:
– В былое время это княжество едва не стало процветающим и лишь из-за моей вины перед Конфуцием не достигло процветания.
Он оглянулся и сказал своему наследнику Благодетельному:
– Когда умру, то непременно будешь в Лу главным из советников, а станешь им, то непременно пригласи Конфуция.
Прошло несколько дней, и он скончался. Благодетельный занял его место; когда же завершились похороны, решил позвать Конфуция. Но Гун Чжиюй сказал:
– В былое время наши предки – государи – его использовать не стали до конца, и их в конечном счете все князья подвергли осмеянию. Коль ныне вновь использовать его не сможем до конца, то нас уже вторично все князья подвергнут осмеянию.
– Кого же тогда можно пригласить? – спросил его Цзи Канцзы.
И тот ответил:
– Надо пригласить Жань Цю.
Тогда отправили гонца позвать Жань Цю. Когда же уезжал Жань Цю, Конфуций так ему сказал:
– Тебя призвали в Лу не ради малого, а для великого.