Жань Ю ответил:
– Коль Вы желаете, не ждите, что он будет служить Вам как малый человек, и можете тогда позвать.
Кун Просвещенный из удела Вэй, когда решил напасть на Тайшу, попросил Конфуция составить план; ссылаясь на незнание, Конфуций отказался, вышел, приказал закладывать повозку и, перед тем как выехать, сказал:
– Птица знает, на какое дерево ей сесть, как может дерево распоряжаться птицей?
Просвещенный его долго не пускал. Но тут как раз Благодетельный из Младших, прогоняя Гунхуа, Гунбиня и Гунлиня, выехал с подарками ему навстречу, и Конфуций возвратился в Лу.
Конфуций возвратился в Лу спустя четырнадцать лет после того, как ушел оттуда.
Князь Скорбной Памяти из Лу спросил Конфуция о том, в чем заключается правление, и он ответил:
– Правление – в отборе слуг.
Когда Благодетельный из Младших спросил Конфуция о правлении, он ответил:
– Если возвышать прямых и ставить над кривыми, то и кривые станут прямы.
Благодетельный был обеспокоен воровством, и Конфуций ему сказал:
– Коль сами будете скромны в желаниях, не согласятся воровать и за награду.
Но в Лу использовать Конфуция так и не смогли, Конфуций тоже не стремился к службе.
Во времена Конфуция дом Чжоу ослабел, и ритуалы, музыка пришли в упадок, песни и предания оскудели. Конфуций неустанно следовал обрядам трех династий[180], вносил порядок в записи и книги. Он начинал с эпохи Яо и доходил до циньца Мяо, определяя очередность всех событий.
Конфуций говорил:
– Я мог бы рассказать о ритуале дома Ся, да в Ци недостает свидетельств; я мог бы рассказать о ритуале дома Инь, да в Сун[181] недостает свидетельств; а доставало бы, тогда я мог бы подтвердить свои слова.
Обозревая то, что Инь и Ся добавили и сократили в ритуалах, он сказал:
– Что будет после, даже через сотню поколений, вникая то во внешнее, то в суть, постигнуть можно. Дом Чжоу зрел пример двух предыдущих царствований. Какой в нем блеск учености! Я подражаю Чжоу.
Поэтому с Конфуция берут начало «Комментарии к Преданиям» и «Записи о ритуале»[182].
Конфуций говорил со старшим музыкантом из удела Лу:
– А музыку, ее знать можно! Вначале исполняют – как бы слита, затем – как бы без примеси, как бы светла и как бы непрерывно тянется в конце. Когда из Вэй я возвратился в Лу, музыка была исправлена, все оды, гимны обрели свои места.
Песен в древности насчитывалось более трех тысяч; когда же оказались у Конфуция, то он отбросил лишние и выбрал годные для церемоний и обрядов, взял по времени из высших песни Се и Господина Просо, средними поведал о расцвете Инь и Чжоу и дошел до прегрешений Ю и Ли[183].
Зачинают на циновке в спальной, поэтому Конфуций и сказал:
– Начало Нравам положило завершение песни «Крики чаек»; началом Малых од является «Олений зов», начало Великих од – «Царь Просвещенный», начало Гимнов – «Чистый храм»[184].
И все триста пять песен Конфуций распевал, перебирая струны, чтобы достичь созвучия с напевами «Весенний», «Воинственный», мелодиями од и гимнов. С тех пор стала возможной передача ритуалов, музыки и появилось шесть искусств[185] для устроения стези царей.
На склоне лет Конфуций полюбил «Книгу Перемен», определил порядок в ней «Суждений», «Приложений», «Образов», «Истолкования триграмм», «Письмен и слов»[186]. Пока зачитывался «Книгой Перемен», бамбуковые планки с ее записью рассыпались.
Он сказал:
– Если бы у меня было еще несколько лет и я бы по-прежнему занимался «Переменами», то стал бы целостным.
Конфуций учил Песням, Преданиям, ритуалам и музыке. Учеников у него было около трех тысяч, семьдесят два из них постигли полностью все шесть искусств, а тех, кто, подобно Янь Чжоцзоу, усвоил учение, насчитывалось очень много.
Конфуций обучал по четырем разделам: учености, поступкам, честности и преданности. Ему были чужды четыре недостатка: склонность к домыслам, излишняя категоричность, упрямство, себялюбие. Относился бдительно к посту, войне, болезни. Учитель редко говорил о выгоде, судьбе и человечности. Кто не проникнут горестным порывом, тех не просвещал; не повторял тому, кто не способен отыскать по одному углу три остальных.
В своей деревне он казался простодушным и безыскусным в речах, а при дворе и в храме предков говорил красноречиво, хотя и мало. В ожидании аудиенции, беседуя с высшими чинами, он казался твердым, в беседе с низшими чинами – ласковым.
Когда входил в дворцовые ворота, казалось, изгибался весь, спешил вперед, растопырив руки, словно крылья; когда князь приказывал ему принять гостей, он как бы и в лице менялся; если князь приказывал ему явиться, то шел, не дожидаясь, когда для него запрягут коней.
Не ел несвежих рыбы или мяса, неправильно разделанного мяса. Он не садился на циновку, постланную криво. Когда ел вместе с человеком в трауре, то никогда не наедался досыта. В тот день, когда Учитель плакал, он не предавался пению. Встречая человека в траурной одежде иль слепца, пускай бы это даже был подросток, неизменно проявлял к нему глубокую почтительность.
Конфуций говорил:
– Я непременно нахожу себе наставника в каждом из двоих моих попутчиков. Я испытываю печаль, когда не улучшают нравы, не уясняют то, что учат, а зная долг, не могут ему следовать и не стремятся устранить порок.
Если кто-либо искусно пел, он просил его начать сначала и затем к нему присоединялся.
Учитель не высказывался о чудесном, силе, смуте, духах.
Цзыгун сказал:
– Можно изведать просвещенность нашего Учителя, но слов о пути Неба и судьбе, природе человека от него не услышишь.
Янь Юань вздохнул печально и сказал:
– Смотрю – оно все выше, вникаю – все сокрытей, гляжу – передо мною, то вдруг уж позади. Учитель сразу все не раскрывает, умеет завлекать людей. Он всесторонне просвещает нас и сдерживает ритуалом. Мне это не отбросить, даже если пожелаю. И вот когда все мои силы на исходе, оно как будто уж возвышается вблизи. Я хочу следовать за ним, но не могу этого сделать.
Житель улицы Состоятельных сказал:
– Как велик Конфуций! Его ученость необъятна, вот только не сумел ни в чем прославиться.
Учитель, услышав об этом, сказал:
– Чем же мне заняться? Заняться ли управлением колесницей? Заняться ли стрельбой из лука? Займусь-ка управлением колесницей!
Лао[187] сказал:
– Учитель говорил: «Я умею много, так как не был испытан на службе».
Когда правлению князя Скорбной Памяти из Лу пошел четырнадцатый год, весной князь совершал объезд земель в Дае. Чушэн, каретник Суня Среднего, поймал зверя, подумали, что не к добру.
Конфуций посмотрел на зверя и сказал:
– Это Линь – единорог.
И единорога взяли.
Конфуций же воскликнул:
Когда умер Янь Юань, Конфуций сказал:
– Гибну я от Неба!
Увидев при объезде западных земель единорога, заметил:
– Пришел к концу мой путь!
Вздохнул печально и сказал:
– Увы! Никто меня не знает.
– Но почему же Вас никто не знает? – спросил Цзыгун.
Учитель ответил:
– Не ропщу на Небо, не виню людей, занимаясь низшим, высшее постиг, не Небесам ли и известен я?!
Конфуций говорил:
– Старший Ровный с Младшим Равным были людьми, которые не отказались от своих стремлений и не опозорили себя.
Он сказал о Милостивом из Люся и Шао Лине:
– Они отказались от своих стремлений и опозорили себя.
Он отозвался также о Юйчжуне и Ии:
– Они в своем уединении сохранили себя в чистоте и проявили гибкость, удалясь от мира. Но что касается меня, то я, в отличие от них, не предрешаю, как мне можно поступить и как нельзя.
Учитель сказал:
– О нет! Только не это! Благородный муж страшится, что умрет он и не будет его имя прославляться. Путем моим не следуют. Как я смогу себя увидеть в поколениях потомков?
И на основе записей хронистов создал он летопись «Весна и осень». В глубине времен достиг князя Уединившегося[189], а завершил четырнадцатым годом правления князя Скорбной Памяти, охватив правления двенадцати князей. Основой сделал Лу, близко касался Чжоу, поэтому вовлек в свое повествование три династии. Все выражения его были очень сдержанны, но глубоки по смыслу. Так, государи У и Чу себя звали царями, а в «Весне и осени» из осуждения о них просто сказано: «мужи». На съезд в Цзяньу Сын Неба чжоуской династии на самом деле был приглашен, а в «Весне и осени» об этом не упоминается, но говорится:
– Небесный царь совершал объезд земель в Хэяне.
Наталкивал на эти сравнения, чтобы исправить современников. Впоследствии отдельными царями смысл принижения был извлечен, раскрыт; когда же этот смысл «Весны и осени» стал широко известен, то все сановники-бунтовщики и сыновья-отцеубийцы устрашились.
По долгу службы разбирая тяжбу, Конфуций никогда один не принимал решений, если можно было это сделать вместе с кем-либо другим. Но при создании «Весны и осени» он коль писал, так уж писал, коли вычеркивал, то уж вычеркивал; ученики ему помочь были не в силах ни в единой строчке. Когда ученики уже прочли «Весну и осень», Конфуций им сказал:
– Последующие поколения будут знать меня благодаря «Весне и осени», но станут осуждать меня тоже за «Весну и осень».
На пятнадцатом году правления князя Скорбной Памяти в Вэй умер Цзылу. Конфуций расхворался, а Цзыгун попросил его принять.