О конфуцианстве писалось на Западе и в России немало. Самобытны и глубоки труды выдающихся русских китаеведов XIX в. Н. Я. Бичурина и В. П. Васильева, личностей незаурядных, в значительной мере определивших облик российского китаеведения того времени и его дальнейшее развитие. Никита Яковлевич Бичурин (1777–1853), возможно, более известный как монах о. Иакинф, многие годы возглавлял Российскую духовную миссию в Пекине (первоначальный «питомник» наших китаеведческих кадров), оставил уникальные сочинения по Китаю и другим азиатским странам. К мнению о. Иакинфа прислушивались крупнейшие западные синологи, его творчество высоко ценил А. С. Пушкин, с которым его связывали дружеские отношения. Василий Павлович Васильев (1818–1900) в качестве профессора Петербургского университета и декана его восточного факультета продолжил развитие российского китаеведения уже на университетском уровне. Его научная деятельность, воспитанная им плеяда выдающихся русских востоковедов и китаистов, как и труды о. Иакинфа, составили гордость нашей науки о Китае. То, что ими создано, тоже несет печать их личностей и времени. Не со всем в их наследии можно сейчас бесспорно согласиться. Давно отмечались, например, скептицизм В. П. Васильева, его излишняя критичность в подходе к источникам. Но это не умаляет непреходящей ценности их трудов. Внешняя «научная» объективность ничего не стоит, если слово ее мертво. О. Иакинф и В. П. Васильев сказали свое творческое слово о конфуцианстве, живой нитью связавшее столь далекие эпохи и столь разные культуры.
Такое слово о Конфуции и конфуцианстве уже редко встречается в наш век, хотя мировое китаеведение не оставляет эту тему и выпускает все новые исследования и переводы. К настоящему времени в понимании Конфуция сложился определенный стереотип, который уточняется в деталях, но в целом остается неизменным, переходя из одной работы в другую. Его учение сводят, как правило, к рационалистической философии либо искусству жизни, гуманистической этике, психологии и политике; в нем подчеркиваются индивидуализм, «позитивный дух», отсутствие мистики. Исключения из этого стандарта выглядят особенно примечательно.
Одно из таких исключений – книга о Конфуции американского философа Герберта Фингаретта, опубликованная в 1972 г. И хотя в ней не все бесспорно, в целом она углубляет наше понимание китайского мудреца. Фингаретт относит себя к известному новейшему течению западной мысли – философии лингвистического анализа, но в Конфуции находит то откровение и глубину, которые в полной мере не обнаруживает в современных философских изысканиях. В наше рационалистическое время китайский первоучитель по-новому, вполне самобытно напоминает ему о значении религиозного духовно-нравственного начала в бытии людей, о присущей этому началу магии слова и поведения, о важности для человека, развивающего свое личное, «внутреннее», не быть в отрыве от целого, всеобщего.
Для понимания Конфуция важны также философские прозрения некоторых выдающихся мыслителей XIX – XX вв., например К. Ясперса, относившего первоучителя к эпохе, названной им «осевой», и находившего в нем глубины религиозности: «Общение людей, которое привело все созданное на земле в соприкосновение друг с другом и принуждает к его все более интенсивному сообщению, открыло нам помимо Библии две другие важные сферы религии: Упанишады и буддизм в Индии, учения Конфуция и Лаоцзы в Китае. Мыслящему человеку с открытой душой не может остаться недоступной исходящая оттуда глубина истины, где бы она ни звучала. Душа стремится расшириться, достигая безграничного»[196]. Многому в понимании Конфуция может помочь русская религиозная философия. Так, А. Ф. Лосев еще в 20-е годы в работе «Философия имени» дает глубокую диалектическую разработку магии слова (предваряя «открытия» Г. Фингаретта, исходящего из совершенно других философских позиций) в таком, например, высказывании: «Когда я зову своего собеседника, называя его имя, и он идет ко мне, это – тоже магия»[197].. Цельность мышления, на которую ориентируется русское религиозное миропонимание, является одним из важнейших подходов к постижению того, чему учили великие мудрецы древности, и среди них – Конфуций.
Л. Н. ТолстойИзложение учения КонфуцияВеликая наука[198]
Сущность китайского учения такая: истинное (великое) учение научает людей высшему добру – обновлению людей и пребыванию в этом состоянии.
Чтобы обладать высшим благом, нужно (1) чтобы было благоустройство во всем народе. Для того чтобы было благоустройство во всем народе, нужно (2) чтобы было благоустройство в семье. Для того чтобы было благоустройство в семье, нужно (3) чтобы было благоустройство в самом себе. Для того чтобы было благоустройство в самом себе, нужно (4) чтобы сердце было чисто, исправлено. (Ибо где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше.) Для того чтобы сердце было чисто, исправлено, нужны (5) правдивость, сознательность мысли. Для того чтобы была сознательность мысли, нужна (6) высшая степень знания. Для того чтобы была высшая степень знания, нужно (7) изучение самого себя (как объясняет один комментатор).
Все вещи имеют корень и его последствия; все дела имеют конец и начало. Знать, что самое важное, что должно быть первым и что последним, есть то, чему учит истинное учение. Усовершенствование человека есть начало всего. Если корень в пренебрежении, то не может быть хорошо то, что должно вырасти из него.
Когда ясно определена цель, к которой должно стремиться, можно, откинув другие ничтожные цели, достигнуть спокойствия и постоянства. Достигнув спокойствия и постоянства, можно ясно обдумать предмет. Ясно обдумав предмет, можно достигнуть цели.
Учение середины
Небо дало человеку свойственную ему природу. Следовать своей природе есть истинный путь человека. (Я есмь жизнь, путь и истина.) Указание этого пути и дает учение.
Путь следования своей природе таков, что всякое отступление лишает жизни, и потому мудрый человек старается узнать путь прежде, чем он видит вещи, и боится сбиться с пути прежде, чем слышит о них, потому что нет ничего важнее того, как то, что невидимо, и то, что незаметно. В то время как человек находится вне влияния удовольствия, досады, горя, радости, он находится в состоянии равновесия и в этом состоянии может познать самого себя (свою природу и свой путь). Когда же чувства эти возбуждены в нем после того, как он познал самого себя, то чувства эти проявляются в должных пределах и наступает состояние согласия. Внутреннее равновесие есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния; согласие же есть всемирный закон всех человеческих деяний. Только бы состояния равновесия и согласия существовали в людях, и счастливый порядок тогда царствовал бы в мире, и все существа процветали бы. И потому мудрый человек внимателен к себе тогда, когда он один, и всегда держится равновесия и согласия. И хотя его не знает мир и не уважает, он не жалеет о том. То, что он делает, совершает тайно, но достигнет самых далеких пределов.
Поступки его просты в отношениях с людьми, но в последствиях своих они неизмеримы. Знать же, как достигнуть этого совершенства, человек может всегда. Вытесывающий топорище имеет всегда образец перед собой. То же и с совершенствованием: образец совершенства человек находит всегда в себе и себя же творит по этому образцу. Если человек на основании своей природы понимает, что не должно делать другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, то он близок к истине. Добродетельный человек исправляет себя и ничего не требует от других, так что для него не может быть ничего неприятного. Он не ропщет на людей и не осуждает Небо.
И потому добродетельный человек спокоен и тих, сообразуясь с предписаниями Неба, тогда как низкий человек, ходя ложными путями, всегда тревожен, ожидая счастливых случайностей. Человек, чтобы быть добродетельным, должен поступать так же, как поступает стрелок из лука: если он промахивается, то ищет причину неудачи не в цели, а в себе. Человек совершенствующийся подобен путнику, который должен всегда сначала пройти близкое расстояние и всход на гору должен начинать снизу.
Небо действует сознательно. Человек должен стремиться к достижению сознательности. Тот, кто обладает сознательностью, тот без усилия знает, что справедливо, и, понимая все без усилия мысли, легко вступает на путь истины. Тот, кто достиг сознательности, избирает то, что хорошо, и твердо держится того, что избрал. Для достижения же сознательности нужно изучение того, что добро, внимательное исследование этого, размышление о нем, ясное различение его и серьезное исполнение его. Пусть человек делает это, и, если он был глуп, он станет умен, и, если он был слаб, он сделается силен.
Если у человека есть разум, вытекающий из сознательности, это должно приписать природе; если же у него есть сознательность, происшедшая от разума, то это должно быть приписано учению. Будь сознательность – и будет разум. Будь разум – и будет сознательность.
Только тот, кто достиг высшей сознательности, может дать полное развитие своей природе. А коль скоро он сможет дать полное развитие своей природе, он сможет дать полное развитие и природе других людей, природе животных, природе всего существующего. Когда он достиг этого, он делается посланником Неба. Близок к этому тот, кто развивает в себе ростки добра. Посредством их он может достигнуть высшей сознательности. Сознательность в нем становится явной; становясь явной, становится блестящей; становясь блестящей, влияет на других. Так что только тот, кто обладает высшей сознательностью, может обновлять людей. Тот, кто обладает такой сознательностью, не только восполняет себя, но и других людей. Себя он восполняет добродетелью, других он восполняет знанием. Добродетель и знание суть свойства природы человека. И таким образом совершается соединение внешнего и внутреннего. От этого сознательности естественна бесконечность. Сообщаясь другим, она не прекращается. Она делается явной; делаясь явной и не прекращаясь, достигает самых дальних пределов; достигая же дальних пределов, она становится бесконечной, истинно существующей. Так что и тот, кто обладает ею, становится бесконечным и истинно существующим.
Будучи такова по своей природе, сознательность без выказывания себя становится явной, без движения производит перемены и без усилия достигает своих целей.
Путь Неба и земли может быть выражен в одном изречении: «В них нет двойственности, и потому они производят вещи непостижимым образом».
Пускай невежественный человек судит о вещах, не зная их; пускай гордый человек приписывает себе власть решать вопросы своим суждением; пускай человек, живущий в современности, возвращается к тому, что исповедовалось в прошедшие века, – все, поступающие так, теряют жизнь. Добродетельный же человек, не упуская никаких мелочей и самых незаметнейших проявлений своей природы, старается довести ее во всех направлениях до высшего совершенства. Он дорожит своими старыми знаниями и постоянно приобретает новые. Тогда как низкий человек, все более и более уходя в погибель, старается приобрести как можно больше известности, добродетельный человек предпочитает скрывать свою добродетель по мере того, как она становится все более и более известной.
Забота добродетельного человека одна: рассматривать свое сердце, чтобы там не было ничего дурного.
То, в чем никто не может сравниться с добродетельным человеком, – есть то, чего другие люди не могут видеть. Действия Неба не имеют ни света, ни звука, ни запаха. Таковы же действия добродетельного человека.