На вопрос Цзы-гуна о том, как сделаться гуманистом, Философ сказал: «Ремесленник, желая хорошо исполнить свою работу, должен предварительно непременно оттачивать свои инструменты. Живя в известном государстве, служи его достойным сановникам и дружись с его гуманными учеными».
На вопрос Янь-юаня о том, как устроить государство, Философ сказал: «Руководствоваться счислением времени династии Ся; ездить в колеснице династии Инь; носить шапку династии Чжоу; употреблять музыку шао с пантомимами; исключить чжэнский напев и удалить льстецов, потому что первый сладострастен, а вторые – опасны».
Три династии: Ся, Шан и Чжоу – начинали свой год в разное время. Ся начинала свой год с месяца под циклическим знаком Инь, так как под этим знаком родился человек; Шан – с Чоу, под которым, говорят, появилась земля, и Чжоу – с Цзы, под которым появилось небо. Луна под знаком Цзы приходится на одиннадцатую луну, в которую бывает зимнее солнцестояние. Конфуций отдает предпочтение сяскому времясчислению, потому что время предназначается для деятельности, которая начинается с появлением человека. Иньскую колесницу Конфуций предпочитает по ее простоте и солидности, тогда как при Чжоу ее стали уже украшать золотом и яшмою. Чжоускую шапку он предпочитает, потому что по своему совершенству она более прилична торжественным случаям, при которых она надевалась, и притом, как вещь малая, не разорительна. Музыка шао считается самою прекрасною и совершенною. В объяснении по поводу музыки знаменитый комментатор Конфуция Чэн-цзы между прочим замечает, что «все инструменты Трех династий изменялись сообразно требованиям времени». Но, проповедуя такое совершенно разумное и прогрессивное начало, конфуцианизм до последнего времени являлся противником всякого прогресса и изменения более или менее радикального.
Философ сказал: «Человек, не имеющий дальних замыслов, без сомнения, подвергнется близкой скорби».
Философ сказал: «Кончено, увы! Я не видал, чтобы люди любили добродетель так, как любят красоту».
Философ сказал: «Цзан Вэнь-чжун – ведь он незаслуженно занимал свой пост, потому что он знал о достоинствах Лю-Ся-хуэя[50] и не служил с ним при дворе (т. е. не старался рекомендовать его своему государю)».
Философ сказал: «Если будешь требователен к самому себе и снисходителен к другим, то избавишься от ропота».
Философ сказал: «Если человек во всяком деле не спрашивает себя „как же быть, как же быть?“, то и я не знаю, как с ним быть (как ему помочь)».
Толкуют, что если человек поступает без зрелого размышления, наобум, то с таким сам мудрец не может ничего сделать. Так как успех всякого дела зависит от внимательного к нему отношения, а неуспех – от небрежности, то во всяком деле человек сначала должен спрашивать себя: «Как же я должен поступить?» Если он этого не делает, то сам мудрец не в состоянии помочь ему.
Философ сказал: «Трудно тем, которые, проводя целые дни в компании, не обмолвятся словом о делах долга, а только любят пробавляться своим хитроумием».
Отсутствие разговоров о долге ведет к распущенности и безнравственности, а хитроумие научает искусству строить оковы и добиваться успеха в жизни незаконным путем.
Философ сказал: «Благородный муж, признавая справедливость за основу своей деятельности, проводит ее при помощи правил и церемоний, проявляет ее в уступчивости и завершает ее искренностью. Вот это – благородный муж».
Другой перевод: «Благородный человек, признавая справедливость за основу, поступает по церемониям; в жизни проявляет уступчивость и совершенствуется посредством искренности».
Философ сказал: «Благородный муж болеет о своей неспособности, а не о том, что люди не знают его».
Философ сказал: «Благородный муж скорбит, что по смерти его имя не будет прославлено (потому что это показало бы, что он не сделал ничего, заслужившее внимания)».
Философ сказал: «Благородный муж ищет причины своих неудач в себе самом, а подлый человек ищет их в других».
Философ сказал: «Благородный муж важен, но не сварлив, общителен, но не партиозен (ни с кем не идет на сговор)».
Философ сказал: «Благородный муж не рекомендует людей из-за их хороших слов и не отвергает хороших слов из-за людей (т. е. потому, что они были сказаны людьми нехорошими)».
Цзы-гун спросил: «Есть ли слово, которым можно было бы руководствоваться всю жизнь?» Философ сказал: «Это – снисходительность; чего сам не желаешь, того не делай другим».
Философ сказал: «В моих отношениях к людям – кого я поносил и кого превозносил? Если кто и был превознесен мною, то не без испытания. Современный народ тот же, что и народ Трех династий, который посему также поступает по присущему ему закону справедливости».
Конфуций хочет сказать этим, что в своих похвалах и порицаниях он беспристрастен.
Философ сказал: «Я еще застал, как историки оставляли сомнительные места в стороне (для исследования и исправления) и как люди, имевшие лошадей, одалживали их другим для езды, – но теперь этого нет».
Философ сказал: «Льстивые речи запутывают добродетель, а маленькое нетерпение расстраивает великие замыслы».
Философ сказал: «Когда все ненавидят или любят кого-либо, необходимо подвергать это проверке».
Только гуманный человек, как свободный от всякого пристрастия, может правильно любить и ненавидеть.
Философ сказал: «Человек может расширить истину, но не истина человека».
Истина, или закон, вместилищем которой в ее скрытом виде служит человек, сама по себе инертна, и оттого самодеятельность человека может развить ее до полной ее нормы.
Философ сказал: «Ошибки, которые не исправляются, – вот настоящие ошибки!»
Философ сказал: «Я целые дни проводил без пищи и целые ночи – без сна, но нашел, что одни размышления бесполезны и что лучше учиться».
Одни только пустые размышления без прочных реальных основ, которые даются наукой, признаются не только бесполезными, но даже опасными.
Философ сказал: «Благородный муж заботится об истине, а не о насущном хлебе. Вот земледелие, но и в нем скрывается возможность голода; а вот – Учение, в котором скрывается и жалованье. Благородный муж беспокоится о том, что он не достигнет познания истины, а не о том, что он беден».
Философ сказал: «Если, достигнув знания (истины, законов), мы не в состоянии будем хранить его при помощи гуманности, то по приобретении непременно потеряем его. Если знание достигнуто и мы можем хранить его при помощи гуманности, но будем управлять без соблюдения внешнего достоинства, то народ не будет уважать нас. Но если и знание достигнуто, и мы сможем хранить его при помощи гуманности, и будем управлять с достоинством, но не будем вдохновлять народ при помощи обрядовых правил, то это нехорошо».
Одни теоретические познания без практического применения их, т. е. без постоянной и непрерывной практики в гуманизме и подавления своекорыстных желаний, останутся мертвым капиталом.
Философ сказал: «Благородный муж иногда может не знать мелочей, но может нести важные обязанности; между тем как мелкий человек не может нести важных обязанностей, но он может проявить свое знание в малых делах».
Другой перевод: «Благородный муж едва ли может показать себя в мелочах, но он в состоянии нести важные обязанности. Ничтожный же человек не может нести важных обязанностей, но может показать себя в малых делах». Ничтожный человек, несмотря на узость своей натуры, конечно, может обладать одной какой-либо способностью.
Философ сказал: «Народ нуждается в гуманности более, чем в огне и воде; я видел людей, умиравших от огня и воды, но не видел умиравших от того, что они были гуманны».
Философ сказал: «В гуманности не уступай и Учителю».
Философ сказал: «Благородный муж прям и непоколебим, но не упрям».
Философ сказал: «Служа государю, заботься о своем деле, а потом уже о жалованье».
Философ сказал: «Для Учения нет категорий (ни добрых, ни злых)».
Так как задача Учения заключается в возвращении к добру людей, добрых по природе, но испорченных привычками и влияниями, то оно не делает разницы между добрыми и злыми, а тех и других одинаково ведет к возвращению потерянного добра.
Философ сказал: «Люди, идущие различными путями, не могут работать вместе».
Разумеется путь истины и путь неправды и зла.
Философ сказал: «От слов требуется только то, чтобы они были понятны».
Когда учитель музыки капельмейстер Мянь, представляясь Конфуцию, приблизился к крыльцу, то Философ сказал: «Здесь крыльцо». Когда музыкант подошел к рогожке, на которой обыкновенно сидел Конфуций, он сказал ему: «Здесь рогожка». Когда оба сели, Философ объявил ему: «Здесь такой-то, а здесь такой– то». Когда слепой музыкант ушел, Цзы-чжан спросил: «Следует ли так говорить со слепым музыкантом?» «Да, это непременное правило для того, кто ведет слепого», – отвечал Философ.
Глава 16Цзи-ши
Когда фамилия Цзи намеревалась сделать нападение на феодальное владение Чжуань-юй[51], Жань-ю и Цзы-лу, явившись к Конфуцию, сказали: «Цзи намерены вступить в войну с Чжуань-юй». Тогда Конфуций сказал: «Цю, на самом деле, не твоя ли это вина? Ведь чжуань-юйский владетель сделан был владетелем горы Дун-мэн в старину прежним царем, кроме того, владение его находится в пределах княжества Лу и владетель его есть подданный сюзеренного двора. С какой же стати нападать на него?» На это Жань-ю сказал: «Наш господин желает этого, а мы оба не желаем». Конфуций сказал: «Цю, Чжоу-жэнь[52]