Это своего рода блестящий (в лучшем смысле этого слова) и драгоценный сплав из всего того, что было в римской элегии эпохи Августа… Сплав? Что-то вроде постмодернистской игры? Не знаю. Но могу сказать одно: читать эту книжечку упоительно – аромат счастья действительно разлит на ее страницах. Счастья безоблачного, южного, римского, настоящего, полного. Все действующие лица в этих стихах давно уже умерли, а что касается Фаустины, нельзя утверждать даже то, что она вообще существовала: не забудьте, что faustus по-латыни – это «счастливый», значит, Фаустина – просто «счастливица», «та, что переживает счастье».
В начале второй книги своих Amores Овидий говорит, что читатель в его стихах непременно узнает «собственной страсти черты». И изумленный (miratus) воскликнет, quo… ab indice doctus composuit casus iste poeta meos, «узнав, от какого доносчика пересказал этот (с некоторым оттенком презрения) поэт всё, что происходит со мной». Стихи становятся зеркалом, в котором каждый узнает, а кто-то и с горечью не узнает самого себя.
Но это не просто зеркало. «Римские элегии» как магнит притягивают к себе читателя. Овидий, если быть честным, слишком риторичен, у Гёте этого нет – здесь каждое слово живо, каждое слово на месте, хотя поэт, кажется, не прикладывал к этому никаких усилий, и каждое слово здесь на вес золота. И это при том, что, приехав в Рим, Гёте считал себя скорее не поэтом, а художником. Это Анжелика Кауфманн убедила его, что живопись для него не главное. Каждое слово здесь стоит иных целых романов. Это – поэзия. Будете в Риме, не забудьте навестить Гёте в его квартире на via Corso, 18…
Нужно позвонить в звонок, и вам непременно откроют. Постучите в дверь на третьем этаже, и за ней обнаружите комнаты с видом на внутренний дворик, весь заросший южными растениями, и выставку каких-нибудь чудных пейзажей. Самого господина советника дома вы, увы, не застанете. Он где-нибудь в Caffe Greco пьет кофе и пишет стихи Фaycтинe…
Акварели
«Около четырех часов пополудни, – пишет Диккенс в “Картинах Италии”, – мы въехали в Вечный город через Porta del Popolo». Именно так попадали в Рим все без исключения иностранцы, пока не была построена железная дорога и открыт вокзал Termini. И Гёте, и Стендаль, и Гоголь тоже попали в Рим по этой дороге.
Пройдя через эти ворота, путешественник сразу оказывался на площади с двумя одинаковыми церквями, одна из которых возведена на месте мавзолея Нерона, а затем – на via del Corso, узкой, шумной, ведущей к самому центру города. Corso – улица магазинов, есть здесь и книжный магазин, устроенный под землею, прямо под площадью, на которой стоит колонна Марка Аврелия. Часами тут можно рыться в книгах – стихи, проза, история города, криминальные романы, детская литература, история, лингвистика, путешествия. А дальше? Направо – Пантеон и церковь Santa Maria sopra Minerva, а налево – piazza di Spagna и Caffe Greco.
В стеклах и старых зеркалах длинного зала Caffe Greco, кажется, мелькают тени его завсегдатаев: Гёте, Берлиоза, Стендаля и Андерсена. Последний жил прямо над кафе, а Стендаль, в свой последний приезд в Рим, – в соседнем доме. Да и Гоголь жил неподалеку… Колченогие столики с ножками в виде львиных лап и мраморными досками, официанты во фраках…
Вечереет. Фонтан на piazza di Spagna шумит, и шумят туристы на лестнице, ведущей с площади наверх, к французской церкви Святой Троицы, а здесь – тихо. И дымится горячий капуччино, словно не было двух столетий, отделяющих нас от Гёте. Вечереет и становится холоднее. Извозчик на площади на спину своей лошадки накидывает клетчатый шотландский плед, потому что и ей стало зябко, а здесь, за чашкой горячего капуччино, где Андерсен дописывал свои сказки, здесь, где Гёте задумывал свои «Римские элегии», здесь только слышится susurro – шепот посетителей, уютно болтающих друг с другом…
Вишневого цвета обои, потухшее золото старых рам и изрядно потемневшие картины… Это не стилизация, не «новодел», это не игра в прошлое, это просто то самое кафе… Fugerit invida aetas, или «бежит завистливое время», как говорит Гораций, а в старых зеркалах всё равно отражается насмешливая тень Гоголя и величественный профиль Гёте. Кофе остывает. Лошадка согрелась под пледом и весело побежала домой; только туристов на площади не становится меньше.
Caffe Creco… Susurro… Остывший капуччино и важный англичанин в пальто цвета беж, который, кажется, так похож на посла его величества при Святом Престоле. Но всё это было давным-давно, ушло уже не одно поколение – fugerit invida aetas. Хорошо помечтать иногда под вечер над чашкою кофе, но пора возвращаться домой. Ваш капуччино совсем остыл, господин мечтатель. Suo conto. Buona sera…
Лестница вся в цветах, тысячи туристов, пальмы… Пять пальм на piazza di Spagna как-то особенно напоминают о Юге, об оазисах Туниса или Алжира. Лестница, единственная в мире… А наверху – французская церковь.
«Вечером ездил, – пишет в своих записках Порфирий (Успенский), – в женский монастырь, называемый Trinità dei Monti, и тут слышал случайное пение мирских воспитанниц. Между прочим, они пели по-гречески Κύριε ἐλέησον. Напев их я затвердил тут же, так что в бытность мою в Киеве мои певчие точно спели Κύριε ἐλέησον, как они. Воспитанницы, уже взрослые, все в белых платьях, стояли пред алтарем за железной сквозной решеткой и не оборачивались. Посему нельзя видеть было их обличий. <…> Выйдя из церкви, я думал, что умны те родители, которые отдают дочерей своих монахиням для воспитания и обучения. Монахини сеют доброе семя на девственной почве. Что же вырастет? Вера в Бога, любовь к Нему и надежда на Него. Croyez donc, jeunes filles, aimez, espérez et poursuivez votre route en paix».
Так писал полтораста лет тому назад мудрый русский монах и ученый – Порфирий из Костромы, сын псаломщика, ставший архиереем. И продолжать или анализировать тут ничего не нужно…
Лестница вся в цветах… Белая, мраморная и лучистая…
«Здесь Христос предстал на пути своему бегущему наместнику», – так пишет Франческо Петрарка в одном из отправленных из Рима писем, упоминая о том, что ему довелось побывать в церкви, называющейся Santa Maria in Palmis. В церкви, построенной на Аппиевой дороге, на том самом месте, где, как говорят, апостолу Петру, бежавшему было из Рима от верной смерти, явился воскресший Иисус. Quo vadis – «Куда ты идешь?» – спросил Его Петр и услышал в ответ, что Он идет в Рим, чтобы снова быть распятым.
И тогда Петр понял, что ему не следует бежать от казни, и вернулся в Рим, где был распят «стремглав», что значит головою вниз. Quo vadis… Петр был распят на Яникуле, там, где Браманте построит потом чудный маленький Tempietto, а похоронен в низине, близ стадиона Нерона, где впоследствии Константин воздвигнет базилику – базилику, на месте которой теперь возвышается San Pietro.
А в маленькой церкви, стоящей на дороге в город, и сейчас хранится камень, на котором в том момент, когда Он встретил Петра, будто бы отпечатались ступни Иисуса… Ступни по-латыни – palmae, отсюда и название in Palmis. Камень, конечно, довольно поздний, но, вероятно, воспроизводящий более древний и не дошедший до нас оригинал. Камень этот – своего рода икона, зримый и ощутимый наощупь след Воскресшего Иисуса на брусчатке Аппиевой дороги, след, к которому может прикоснуться каждый, верный знак того, что il Signore è veramente risorto, или «воистину воскресе Господь», как говорится в Евангелии от Луки.
Veramente… Veramente… Veramente… Именно так, наверное, перекликаются пасхальным звоном тонкие колокола, когда в руках у молящихся горят пасхальные свечи – Buona Pasqua…
«С высоты Святой Троицы на Горе далекие колокольни и здания предстают словно незаконченные наброски художника», – пишет Шатобриан. Не случайно во все времена его истории в Рим всегда приезжали художники – не только копировать древние статуи и картины великих мастеров, но просто бродить по городу, выбирая наиболее живописные его места для своих набросков.
Одним из таких художников был Гёте. Именно рисовать приехал он в Рим, считая живопись главным делом своей жизни. Это только проницательной Анжелике Кауфманн, у которой близ Piazza di Spagna Гёте регулярно бывал в гостях, живя в Риме, удалось убедить господина советника, что ему надо заниматься литературой. И вот тогда Гёте взялся за «Фауста»…
Миниатюрный слоник с 1667 года терпеливо держит на своей спине египетский обелиск. Он стоит на небольшой площади перед белым фасадом церкви Santa Maria sopra Minerva. Стоя на площади, никогда не подумаешь, что внутри тебя ожидает готический собор, причем единственный в Риме… Когда-то здесь был храм римской Минервы – на его развалинах христиане построили церковь; было здесь и святилище Исиды. А теперь – синее небо в золотых звездах… И уходят острые готические своды в это синее-синее небо, как и наша душа, которая здесь как-то особенно возносится горé, или in alto…
In alto i cuori, или «Горé имеем сердца», – провозглашает священник во время обедни. И действительно, здесь сердца устремляются ввысь, и дышится легко. Есть церкви, пребывание в которых действует удивительным образом освобождающе, – к ним принадлежит и Santa Maria sopra Minerva… Тут же, сбоку от алтаря, там, где находится написанная Фра Беато Анджелико Мадонна, – его могила, того Джованни да Фьезоле, о котором писал наш Гумилёв:
Но всё в себя вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Фра Беато… К мраморной плите на его гробнице прислонены детские рисунки… Детские акварели… Покровитель художников – и детские опыты. Удивительно, но суровые доминиканцы, которые хозяйничают в этой церкви, это разрешают… И вспомнилась мне наша больница и рисунки наших детей… Ксюша Курепина… Женя Жмырко… и другие. А доминиканцы в белых сутанах продают четки и следят за порядком…