У Исайи присутствуют те же самые образы, что всплывут в четвертой эклоге Вергилия. О том, как наступит эта reversio, или возвращение Золотого века, говорит еще один римский поэт – Альбий Тибулл: «Мир наступил, и блестят с мотыгою плуг, а доспехи мрачные тихих бойцов в темном ржавеют углу». Итак, мотыга и плуг заменяют печальные мечи сурового воина. Так пишет поэт, воспевая эпоху, когда в Риме закончились гражданские войны, но если мы всмотримся в эти строки, то, конечно, узнаем того же Исайю и слова о том, как «перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы»: у Тибулла действительно поминаются и «орала», и «серпы» (bidens vomerque); он говорит, что bidens, то есть плуг с двумя зубцами, и vomer, то есть серп, блестят (nitent), а оружие ржавеет.
Но, мало того, этот же образ можно найти и у Вергилия, правда, в другом контексте. Он, наоборот, говорит о том, как вспыхивают кругом войны, после убийства Юлия Цезаря, по всей империи: «Нет уже плугу должной чести, поля засыхают с уходом хозяев прежних, и серп кривой на меч прямой перекован».
Если у Исайи перековываются мечи на орала, здесь, наоборот, серп перековывается на меч. Понятно, что один образ настолько близок к другому, что это уже никак не может быть простым совпадением. Далее оказывается, что поэт уверен: скоро наступит время, когда «согнутым плугом своим борозду прорезающий пахарь дротики в почве найдет, изъязвленные ржою шершавой, тяжкой мотыгой своей наткнется на шлемы пустые». Это означает, что опять наступит время, когда место воина займет пахарь. Тот же образ из того же места – из пророчества Исайи. Поэтому закономерно возникает вопрос: а читали ли Вергилий с Тибуллом Исайю или нет? Нет, не читали. Более того, они ничего не знали о Библии, а иудеев считали простодушным восточным народом, находящимся в плену каких-то нелепых суеверий.
Credat iudeus Apella («Пусть в это верит иудей Апелла»), – восклицает Гораций, имея в виду, что только иудеи могут поверить во всякую чепуху, в которую римляне давно уже не верят. Это говорит не простой римлянин, но Гораций, который, скорее всего, сам был ближневосточного, если не иудейского, происхождения.
Однако и Вергилий, и другие его римские современники прекрасно знали александрийскую поэзию на греческом языке, стихи и ученые дидактические поэмы, созданные в III, II и I веках до н. э. Стихи, написанные в эллинистической Александрии – в Египте, в устье Нила, в том самом городе, где появился на свет перевод Семидесяти, «Септуагинта», – греческий Ветхий Завет. А эти поэты, жившие в Александрии, использовали в своих стихах Исайю. Вергилий же и его современники просто брали материал у них, то есть прикасались к библейским текстам через посредство этих авторов, которых мы в большинстве знаем только по именам, потому что Александрийская библиотека сгорела и их сочинения погибли.
Из Исайи, прочитанного посредством его александрийских читателей, античный мир узнаёт о том, что Золотой век, то есть время, когда человек будет в состоянии практиковать верность правде (fidem rectumque) сам собой, без закона, может возвратиться на землю. Но при каком условии будет это возможно? Для античного мира этот вопрос остается как бы за кадром, античный мир на этот вопрос не отвечает, хотя Вергилий почти цитирует стих Исайи «Се Дева во чреве приимет и родит сына» (Ис 7: 14), потому что он говорит iam redit et Virgo – «вот уже Дева грядет». Именно так перевел это место Владимир Соловьёв, как бы подчеркивая то, как видели это место средневековые читатели и комментаторы.
Не случайно поэтому изображение Вергилия можно найти среди фресок на одной из стен Благовещенского собора Московского Кремля, среди святых. Также и Данте в «Божественной комедии» именно его делает своим проводником во время странствия по аду именно из-за этого текста. Однако на самом деле Вергилий говорит не «грядет Дева», но «возвращается Дева». И имеется в виду, конечно, не Дева библейского пророчества, о которой «радуется всякая тварь, ангельский собор и человеческий род», но Астрея, то есть античная богиня справедливости, воплощенная справедливость древнего мифа – справедливость, о которой Овидий говорит в «Метаморфозах», описывая наступление Железного века: «И дева Астрея, последняя из небожителей, покинула загрязненные убийством земли».
Таким образом, для античного мыслителя – и для Овидия, и для Вергилия, и для многих других писателей, поэтов, философов – речь идет не о наступлении чего-то нового, но о возвращении старого, о возвращении того прекрасного и не замутненного грехом и пороком прошлого, с чего начиналась некогда человеческая история. Итак, человек, переживая минуты озарения, просветления, надеется на восстановление древней справедливости и того особого и безгрешного миропорядка, память или представление о котором каким-то образом сохранились практически у всех народов.
Однако в реальности всё происходит по-другому. «Не видел того глаз, – повторяет вслед за Исайей апостол Павел (Ис 64: 4; 1 Кор 2: 9), – не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его». Осуществляется не восстановление старого, но в жизнь входит новое, в мир приходит Христос. «Ныне, – говорит апостол Павел, – независимо от закона (это греческое выражение абсолютно равно sine lege – “без закона” Овидия) явилась, (причем не вернулась, как было бы у Вергилия, но именно явилась) правда Божия» (Рим 3: 21). Но только не δίκη, не богиня справедливости Дике или Астрея древнего мифа, но δικαιοσύνη Θεού, правда Божия, о которой, как говорится у апостола Павла, «свидетельствуют закон и пророки» (дословно – «которая ранее засвидетельствована была законом и пророками»). «Правда Божия, – повторяет это выражение Павел во второй раз, – через веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих, ибо нет различия» (Рим 3: 22). Так в мире начинает действовать благодать.
В чем различие между δίκη и δικαιοσύνη? Δίκη – это справедливость, выраженная в решении суда, а δικαιοσύνη – это та же справедливость, но воплощенная в жизни человека. Δίκη, справедливость, о которой говорят античные поэты, – это та справедливость, что выражена в мудром, правильном решении суда и существует как бы вне человека и независимо от него на пергаменте, на папирусе, высеченной на каменной стеле и т. д., но как бы помимо человеческой личности. Δικαιοσύνη – это та же самая справедливость, но только воплотившаяся в реальной жизни живого и конкретного человека. Там – норма, здесь – реальность, воплощенная в конкретной жизни сначала Сына Человеческого, затем тех, кто по Его слову идет вслед за Ним. Именно в этом, возможно, заключается сила и главная особенность христианства – его жизненности и воплощенности в конкретном опыте, в конкретном пути живого человека. В отличие от той нормативности, которую предлагают практически все без исключения учения, которые накопились у человечества за тысячи лет его истории.
Иисус входит в мир как воплощенная Тора, воплощенный Закон, как Завет, сконцентрированный в личности Сына Человеческого; поэтому выполнение Закона заменяется следованием за Христом и жизнью в благодати Божией, если использовать термин апостола Павла в Первом послании к Коринфянам – «подражанием Христу». Живой диалог с Воскресшим заменяет собой необходимость знать Тарияг, то есть каждое из шестисот тринадцати положений Закона. Дух диалога, что так неожиданно и так выпукло был некогда провозглашен в Десятисловии введением в него прямого обращения Бога к человеку: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской» (Исх 20: 2), дух диалога, так потрясающе выраженный в слове «тебя» в первой заповеди, торжествует окончательно. Так наступает Царство благодати.
При этом, однако, Закон не отменяется: об этом прямо говорит Нагорная проповедь; не отменяется, но как бы уходит в тень и приобретает новое назначение. Он начинает играть роль своего рода ориентира или дорожного знака, который предупреждает об опасности, когда красный свет запрещает нам переходить через улицу. Это делается не для того, чтобы торжествовала норма, и не потому, что это грешно, бесчестно или нечестиво – переходить улицу на красный свет. Хотя иногда милиционеру кажется, что, именно чтобы торжествовала норма, установлено правило не двигаться, пока горит красный свет. Нет, светофор загорается прежде всего по той причине, что перебегать улицу, когда движется по ней поток машин, опасно для человека, для жизни его, для окружающих, для водителей на дороге и т. д. Когда написано: «Осторожно, гололед», – то эта надпись ничего не запрещает, но тоже указывает на опасность. Так Закон в том мире, где царствует благодать, – Закон, который уже не царствует, – указывает на те опасности, которые повсюду подстерегают нас. Ясно, что соблюдение правил уличного движения ни при каких обстоятельствах не может стать смыслом жизни, но когда вы начинаете их нарушать, то последствия бывают зачастую и непредсказуемыми, и ужасными.
Так же обстоит дело с Законом в царстве благодати: он существует, но только как знак предупреждения на дороге. Тогда как жизнь христианина строится уже на основе личных, уникальных и удивительных отношений, которые устанавливаются у каждого и у каждой со Христом, о чем так глубоко говорит в своих проповедях митрополит Сурожский Антоний.
Беседы о Данте
Беседа первая25 июня 1997 года
В «Божественной комедии» Данте поэта проводит через Ад и через Чистилище Вергилий, древний римский поэт – поэт, которого Данте очень высоко ценил. Да и не один только Данте. Вергилия вообще очень ценили в Средние века и считали его почти святым за то, что в одной из своих небольших поэм, в IV эклоге, он упомянул о Деве и Младенце, которые вот уже посылаются в мир – и начинается новое время:
Век последний уже пришел, по пророчествам Кумским.
Снова великий веков рождается ныне порядок.
Дева приходит опять, приходит Сатурново царство.