Что же касается Вашего замечания, что Данте – не отец Церкви, то я с Вами охотно соглашаюсь. Великого поэта, которого все знают и многие любят, никто никогда и не пытался назвать отцом или учителем Церкви, увидеть в нем святого и подвижника. Тем не менее, духовный опыт Данте, человека с каким-то действительно особым взором, нам и ценен, и интересен, и нужен.
Мне кажется, что когда говоришь о поэзии, когда говоришь о чувствах живых людей, то везде и во всём искать ересь, везде и во всём искать врага – это какая-то нелепость. Ведь сегодня у нас речь идет не о богословии, а о чувствах живых людей – о чувствах, которые они (а Данте тоже когда-то был живым человеком) испытывали, думая о тех, кто жил прежде них, и о том, что таилось в душах этих людей былых времен. Мне кажется, об этом очень важно говорить, для того, чтобы в каждом из тех людей, которые жили за сто, за пятьсот или семьсот, за тысячу, за полторы тысячи лет до нас, увидеть не носителя тех или иных идей, тех или иных традиций, а живую личность, живого человека с его чувствами, проблемами, страхами и с тем мужеством и дерзновенностью, с которыми этот человек свои страхи побеждал. Думается мне, что очень многое из нашей человеческой нетерпимости происходит именно оттого, что мы в людях видим носителей каких-то идей и взглядов, но не хотим увидеть в Данте, или в Папинии Стации, или в том же Папе Григории Великом, или в любом другом просто живого человека с его личной историей, личной судьбой, с его личными проблемами и личными исканиями. А ведь тогда оказалось бы, что мир безмерно богаче и безмерно больше, чем он представляется нам, когда мы всё сводим к борьбе идей, к борьбе точек зрения и взглядов. Тогда мы бы увидели, что человек, который никогда и не слыхал о Христе и о Библии, как не слыхал о Библии Вергилий, может быть носителем библейской вести, может быть носителем Слова Божия просто в силу того, что он – человек, призванный к бытию из тьмы небытия не кем-то, а Богом, просто в силу того, что сердце в нем горящее и это сердце – от Бога, просто в силу того, что те чувства, которыми он наделен, как раз и составляют существо его души, о которой древние христианские писатели говорили, что она naturaliter Christiana – «по природе христианка». Увидеть это всё представляется мне очень важным, для того чтобы не обеднять мир и не обеднять самих себя, не запирать себя в темной комнате, но почувствовать красоту мира и почувствовать могущество Божие – могущество Того, Кто удивительным образом действует в нас и через всех нас, открывая нам друг через друга Свою красоту и Свое великолепие.
Мне не хочется сейчас говорить на темы догматического богословия. Сегодня мы говорим о Данте. Надо понимать, что «Божественная комедия» – это не отчет о путешествии по подземному миру, не отчет о поездке в Ад, Чистилище и Рай. Надо понять, что это не рассказ о каких-то своих видениях и не плод больного воображения. Надо понять, что это и не богословский трактат, и не книга отца Церкви, как справедливо заметил один из сегодняшних слушателей. Надо понять, что это художественное творчество, что это поэзия, в которой, быть может, и факты имеют какой-то условный характер. Факты действительности не соответствуют – они вымышлены поэтом, но за этим вымышленным антуражем стоит внутренняя истина, истина атмосферы, которую передает поэт.
Поэты – и об этом надо говорить особо, мы мало говорим об этом – умеют чувствовать так тонко, как зачастую не умеем чувствовать мы с вами; но поэты рассказывают о своих чувствах на языке своего времени, и задача читателя заключается в том, чтобы иной раз пройти через это, как через лес. Не случайно Данте начинает свою поэму с того, что говорит: «Я очутился в сумрачном лесу». Я думаю, что даже те, кто не читал Данте, знают этот стих, слышали о selvia oscura – о лесе, среди которого он оказался. Так вот, поэт, когда его читаешь, проводит нас через лес своих образов, через лес своего языка, языка своей эпохи, подчас очень трудного. Но если мы научимся понимать, или, как говорят специалисты по стилистике, декодировать, расшифровывать этот язык, то мы сумеем понять какие-то очень важные вещи, о которых поэт говорит, сумеем прочитать рассказ о том, чтó и как он чувствует.
В поэзии важны не факты, а чувства. В поэзии важен не рассказ о том или ином событии, а рассказ о том, чтó в связи с тем или иным событием переживает живой человек. Если хотите, поэзия – это фотография души: не отчет о событиях, не историческое исследование, не описание факта. Нет, это фотография души, и, быть может, другим способом душу сфотографировать и невозможно. А вот поэты: и Данте в эпоху Возрождения, и Булат Окуджава в XX веке, и многие-многие другие поэты, – делают невозможное: фотографируют нашу с вами душу.
Итак, мы с вами вспоминали того римского поэта, о котором сегодня знают очень мало, которого сегодня не читают (хотя, повторяю, теперь появилась его поэма «Фиваида» на русском языке), поэта, которого Данте очень любил, ценил и почему-то сделал христианином: мы вспоминали Папиния Стация.
Поэты – люди особые, поэты часто чувствуют то, чего не видят и не слышат другие. Мне представляется, что Папиний Стаций уже почувствовал новую атмосферу, которая еще почти не давала о себе знать, но ему уже была видна – новую христианскую атмосферу. Он почувствовал новую христианскую Европу и как-то «сфотографировал» эти свои чувства в стихах, которые Данте любил, читал и как благодарный читатель в какой-то момент подумал: «А не был ли этот поэт, который увидел Рим глазами уже не язычника, а христианина, христианином сам?..»
Беседа вторая18 июля 1997 года
Не так давно в одной из передач кто-то из звонивших упрекнул меня за то, что я ссылаюсь на Данте Алигьери, тогда как он не является отцом Церкви. Тем не менее, Данте – это один из самых больших поэтов в истории человечества, и, более того, Данте – это личность, с которой связано что-то очень важное, касающееся человеческой совести. Тó нисхождение в преисподнюю, о котором говорит Данте в «Божественной комедии», тó путешествие по Чистилищу и Раю, которое он представляет нам в своей поэме, – это, конечно же, путешествие человека в глубинах его собственной души и выход в те высокие сферы веры, куда душа наша всегда стремится, но далеко не всегда прорывается. Поэтому говорить о Данте, наверное, и нужно, и важно. Данте – один из тех поэтов, христиан, богословов, которые помогают своим творчеством каждому и каждой из нас понять самих себя. Это, наверное, самое важное и самое главное.
Про Данте, который жил на рубеже XIII и XIV веков, обычно говорят, что он был последним поэтом Средневековья и первым – Нового времени. И вот возникает вопрос: почему? Почему его, Данте Алигьери, можно назвать первым поэтом Нового времени? Неоднократно в «Божественной комедии» он говорит о том, что проповедники, богословы, духовенство вообще всё больше размышляют о каких-то богословских тонкостях, всё больше изучают церковное право и церковные древности, всё больше занимаются каким-то неопределенным богословским красноречием и – забывают о Евангелии. Выдумывают, как говорит он, то, о чем в Евангелии не говорится:
Иной гласит, что вспять луна шагнула
В час мук Христовых и сплошную сень
Меж солнцем и землею протянула, —
И лжет, затем что сам затмился день:
Как лег на иудеев сумрак чудный,
Так индов и испанцев скрыла тень.
Христос наказа первым верным не дал:
«Идите, суесловьте!», но Свое
Ученье правды им Он заповедал,
И те, провозглашая лишь ее,
Во имя веры подымали в схватке
Евангелье, как щит и как копье.[6]
Отсутствие Евангелия в жизни христианина – это одна из любимых тем Данте: Евангелие – книга, которая забыта, книга, которая почему-то оказалась не в центре нашей духовной жизни, книга, к которой необходимо вернуться; Евангелие – и щит, и копье христианина, и больше ему никакого оружия не нужно. Так рассуждает Данте в «Божественной комедии». Но, до предела смелый и дерзновенный человек, он задает вопрос, который многие просто даже боятся задавать себе: а где доказательство того, что это действительно Слово Божие? Как доказать, что эти древние тексты – не просто рукописи, доставшиеся нам от апостолов и их первых учеников? Как доказать, что обращенное к нам Слово Божие «живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого»[7]?
«…В ветхом или в новом
Сужденье – для рассудка твоего
Чтó ты нашел, чтоб счесть их Божьим словом?»
Я молвил: «Доказательство того —
Дела…»[8]
Вот что доказывает нам, что и Евангелие, и Ветхий Завет – это действительно Слово Божие: дела. Дела, которые совершаются верующим человеком.
Ответ гласил: «А в том, что это было,
Порука где?..»[9]
Как доказать, что Библия рассказывает нам о том, что имело место действительно? Как доказать, что это не легенды, не приукрашенная поэтика, не мифы? Как доказать, что это то, что было на самом деле? И Данте на этот вопрос отвечает:
«Вселенной к христианству переход, —
Сказал я, – без чудес, один, бесспорно,
Все чудеса стократно превзойдет»[10].
Он обращается к апостолу Петру и говорит:
«Ты, нищ и худ, принес святые зерна,
Чтобы взошли ростки благие…»[11]
Вот оно – доказательство того, что мы имеем дело не с простым текстом, а со Словом Божьим. Простые и почти безграмотные галилейские рыбаки сумели передать это Слово всему миру, сумели сказать людям нечто такое, что действительно перевернуло жизнь миллионов и миллионов людей.