Если мы не переводим Библию на современный русский язык, не обедняем ли мы русский язык? Может быть, перевод Библии на русский язык поднимет наш русский язык на качественно новую ступень?
Вы говорите об очень важной вещи. Об этом же неоднократно писалось применительно к гомеровской «Илиаде», переведенной Гнедичем: что перевод его поднял русский язык на новую ступень. Об этом можно много говорить и, в общем, много уже говорилось применительно к филаретовскому Синодальному переводу Священного Писания. Он поднял русский язык на новую ступень. Совершенно ясно, что некогда язык древних славян на принципиально новый уровень поднял кирилло-мефодиевский перевод. Поэтому Вы совершенно правы. Тот перевод Библии, который бы делался и, в общем, делается, конечно, в разных местах теперь, – это не в последнюю очередь подарок современному русскому языку. Потому что переводчик-библеист, передавая или пытаясь передать оттенки библейских слов средствами современного русского языка, обнаруживал бы в нем те ресурсы, о которых мы часто не подозреваем. Вообще надо сказать, что переводчик, и переводчик Священного Писания в первую очередь, но также и переводчик Данте, и переводчик Шекспира, и переводчик Гомера, всегда очень много делает именно для развития современного языка, переводя на него текст, над которым работает.
Я очень благодарна Вам за то, что Вы говорите о Данте. У меня есть только один перевод «Божественной комедии» – это перевод Михаила Лозинского. Как Вы его оцениваете?
Когда появился перевод Лозинского, все его встретили с восторгом и огромным воодушевлением. Правду говоря, за одним исключением. Исключением этим был академик Шишмарёв[17], знаменитый итальянист, блестящий знаток Данте, которого смутило в переводе Лозинского очень многое. Но я думаю, что всё-таки, сравнивая с остальными переводами, надо сказать, что перевод Лозинского лучший. Поэтому я советую читать Данте по-русски в переводе Лозинского. Если достанете перевод Бориса Зайцева, сравнивайте Лозинского и Зайцева. Это Вам даст очень много. Вообще я уже говорил об этом неоднократно, и давайте скажем об этом и применительно к Данте: когда не знаешь какого-то языка, очень важно иметь одну книгу в разных переводах. Те из нас, кто не знает греческого – а всё-таки в большинстве своем люди не знают древнегреческого языка, – чтобы постичь Евангелие вполне, могут сопоставлять разные переводы, вооружаться Синодальным и славянским текстом, переводом под редакцией владыки Кассиана (Безобразова) и современным переводом Валентины Николаевны Кузнецовой, другими переводами Нового Завета. Сличая эти переводы между собой, мы докопаемся до оригинала, даже не зная греческого языка. То же самое можно сказать и о Данте, то же самое можно сказать о Шекспире. Старайтесь сравнивать разные переводы, и Вы тогда обязательно увидите то, чтó при чтении текста по одному переводу ускользает от наших глаз.
При входе в аудиторный корпус Московского физтеха в асфальт вдавлены белые камушки и по-итальянски набиты слова Данте «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate» – «Оставь надежду всяк сюда входящий»[18].
Ну что ж, это типично для студентов Физико-технического института, которые всегда очень много знают, которые всегда знают какие-то нестандартные вещи и которые, в общем, понимают, что учиться там, на Физтехе, чрезвычайно трудно, которые понимают, что, придя туда, они обрекли себя на совершенно особую жизнь, понимают и, в общем, гордятся этой жизнью. И, знаете, как Данте прошел через круги Ада в своей поэме и вывел в конце концов читателя на свет, так и каждый из нас, кто осилит первую треть Дантовой поэмы, на самом деле пройдет через круги того ада, который внутри нас, как говорил об этом у Достоевского старец Зосима, пройдет через круги собственного Ада и выкарабкается к солнечному свету. Это чтение – не просто погружение в поэтический мир, это чтение – не просто любование древними стихами, это чтение имеет какой-то духовный смысл. Данте проводит каждого из нас через круги собственного нашего, внутреннего Ада и выводит на свет, помогает выбраться к солнцу, помогает выбраться к Богу. Это чтение действительно духовное, потому что поэт помогает читателю видеть его, читателя, собственный Ад.
У Данте очень яркие описания Ада и всяких мук грешников. Но в свете современного христианского сознания, которое, вероятно, изменяется с историей и с процессом богопознания, следует ли признавать Ад? Или современное христианское сознание уже отказалось от этого понятия? Иногда просто трактуют это в том смысле, что человек после смерти отторгнут от Бога.
Начнем с того, что тот Ад, о котором говорит Данте в своей поэме, – это не тот Ад, в который, быть может, мы попадаем после смерти. Это тот Ад, через который необходимо пройти при жизни, это те муки совести, которые абсолютно необходимо пережить каждому из нас, чтобы стать действительно человеком. Повторяю, чтение Дантовского «Ада» – это чтение духовное. Оно как лестница. Потому что Данте помогает нам именно теми яркими картинами, которые он рисует, иногда даже физиологически грубыми. Поймите, что это человек, который жил на заре Возрождения. Этими картинами он помогает нам заглянуть в глубины собственного «я», возненавидеть ту грязь, которая есть у нас внутри, и выкарабкаться из нее, выйти навстречу свету.
Скажите, пожалуйста, можно ли спастись, читая только отцов Церкви, а Данте не читать и в Ад с ним не спускаться?
Преподобный Серафим Саровский не читал Данте и даже, наверное, не слышал об этом поэте. Поэтому, мне кажется, ответ на Ваш вопрос однозначен. И блаженная Ксения тоже Данте не читала. Но тот же преподобный Серафим Саровский говорил, что учиться необходимо. Потому что одно дело – когда человеку не было дано, а совсем другое – когда человек сознательно отталкивает то, что ему было дано. Одно дело – когда человек стал простецом, потому что родился в деревне и был до тридцати лет безграмотным, другое дело – когда человек сознательно делает из себя квазипростеца, тем самым только потакая своей лени.
Мы восхищаемся духовным опытом старца Силуана, человека, который родился в деревне, прожил там свою юность и в течение всей жизни так и остался деревенским человеком на афонской горе. Конечно же, он Данте не читал. А ученик его, архимандрит Софроний, который пришел к своему авве из среды культурной, из среды людей образованных, безусловно, и читал Данте, и спускался с ним по кругам его Ада. У каждого из нас свой путь.
Если человеку не дано культуры, в этом нет никакой беды и трагедии и в этом нет никакой его личной вины. Но когда возможность дается, а мы сознательно отталкиваем от себя эту возможность, тогда мы становимся нравственными уродами, как тот князь Егорушка, которого изобразил Антон Павлович Чехов в «Цветах запоздалых»: человек, которому всё было дано, но он этим всем не воспользовался, а предпочитал бездельничать.
Нас с вами поджидает очень большая опасность – стать именно оттого нравственными инвалидами, что мы сознательно отказываемся от чтения, сознательно отказываемся от музыки, сознательно отказываемся от живописи, хотя всё это нам дается. Искусственно поставить себя в положение старца Силуана или преподобного Серафима нельзя. Уж раз мы живем в XX веке, раз мы живем в такой среде, где доступны и книги, и музыка, и живопись, мы с вами должны понять, чтó это такое. Потому что и через уста поэта, и через кисть художника, и через мысль композитора с нами говорит Бог. И затыкать уши, когда Он обращается к нам, нельзя. Для христиан это непростительно. Поэтому не будем с вами затыкать уши, когда к нам обращается этот удивительный итальянский поэт, первый из европейцев, который понял, что культура принадлежит не только тем избранным, которые сумели выучить латинский язык. Нет, она принадлежит всем тем, кто говорит только на своем родном volgare, на своем родном просторечье. И поэт, и богослов, и мыслитель должны этот простонародный язык освоить, для того чтобы обращаться не только к элите, но ко всем и к каждому.
В бытность мою на Физтехе (это было тридцать лет назад) я занимался лыжным спортом, лыжными гонками, и аналогия у нас была такая: пройти к райскому состоянию души, минуя культуру, – это как у лыжников срезать угол: вообще-то сжульничать. Надо пройти всю дистанцию, в том числе и культуру.
Честно говоря, я очень боюсь вот этой тенденции, которая сейчас заявляет о себе: подняться к Богу, минуя поэзию, минуя литературу, минуя живопись, отвергнуть искусство как языческое. Я этого очень боюсь. Потому что через искусство, через культуру с нами говорит Бог. Через уста поэта Он Сам зачастую обращается к нам, особенно когда молчат богословы. А таковой как раз была эпоха Данте – эпоха, когда богословы вели ученые диспуты в университетах, когда богословы писали многотомные трактаты, исследуя одно какое-нибудь слово или один богословский термин, когда богословы и религиозные мыслители создавали науку друг для друга, забывая о том, что Христос пришел не на богословский факультет, а к простым галилейским рыбакам, к их женам и детям, для того чтобы возвещать правду Божью всем и каждому, а не только избранным, не только элите.
«Правда Божья» – это выражение, которое очень дорого Данте и как поэту, и как христианину. Конечно, повторю еще раз, невозможно в краткой беседе рассказать о творчестве такого удивительного поэта достаточно полно и содержательно. Моя сегодняшняя цель заключалась не в этом. Она была в том, чтобы поставить вопрос о Данте как о христианине, как о верующем человеке, который свидетельствует о своей вере в Бога и о своей любви к Евангелию.
Не кажется ли Вам, что те сегодняшние тенденции, о которых Вы упомянули, заключаются в том, чтобы оторвать, отделить Церковь от народа, загнать ее в какие-то резервации, оторвать ее от творческой интеллигенции, которая через свое творчество пытается найти ответ на вопросы о смысле жизни? И вот в этом разделении, отделении Церкви от народа я вижу суть всех попыток политизации, идеологизации, отрыва от культурного наследия.