Да, наверное, так. И не случайно сегодняшний разговор о Данте вывел нас на размышления о современной ситуации. Потому что Данте – это как раз такой поэт, который пытался при помощи творчества, чисто поэтическими средствами ответить на вопросы о смысле жизни, о сущности бытия – на вопросы, которые мучили его современников, которые всегда мучают людей и на которые в то время не находили ответа богословы.
Сторонники духовного образования только по святым отцам, видимо, считают себя настоящими православными христианами. Хотелось бы напомнить, что в новом коммунистическом законе о свободе совести[19], в статье «О ликвидации религиозного объединения», одним из оснований для ликвидации является препятствование обязательному образованию, и при благоприятных условиях коммунисты этим воспользуются и запретят Православную Церковь.
Я согласен с Вами. Действительно, это существенный момент, на который многие, мне кажется, как-то не обратили внимания. Действительно, там говорится о том, что тот, кто препятствует образованию, ставит свое религиозное объединение под угрозу: оно может быть из-за этого закрыто. А мы, увы, сегодня видим, что многие люди, особенно недавно пришедшие в Церковь, почему-то утверждают, что не нужна ни литература, ни музыка, ни живопись. Хотя, что касается отцов первых веков, особенно Златоуста, и Василия Великого, и Григория Богослова, и многих других, они были потрясающими, тончайшими и блестящими знатоками древнегреческой литературы. А латинские отцы, в свою очередь, блестяще знали древнеримскую литературу – так, как сегодня не снилось ни одному филологу-классику, ни одному специалисту в области античной литературы. Так знали ее Златоуст или Амвросий Медиоланский, Василий Великий или Августин. Вот это тоже надо учесть и иметь в виду. А то получается, родные мои, что мы очень обедняем нашу веру, обедняем те способы, пользуясь которыми можно прикоснуться к Богу.
Беседа третья22 июля 1997 года
Сегодня мне хочется продолжить тот разговор, который мы начали в одной из прошлых бесед – разговор о Данте Алигьери и о его творчестве, о его жизни, о его вере.
Трудно, а вернее, невозможно, говоря о Данте, не сказать о Беатриче. В возрасте девяти лет он, будущий поэт, впервые увидел девочку Беатриче, которой тоже было тогда девять лет. В 1290 году, в возрасте двадцати пяти лет, она умерла. Тогда Данте в течение года сочинял печальные канцоны, оплакивал ее в стихах и прозе, а потом написал так: «Если соблаговолит Тот, Кем всё живо, чтобы жизнь моя продлилась еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя <…> вознесется и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беатриче, созерцающей в славе своей Лик Того, “qui est per omnia saecula benedictus”»[20], то есть «Кто благословен во вся веки».
Смерть Беатриче пробуждает в молодом поэте, которому тоже, как и ей, только исполнилось тогда двадцать пять лет, сильнейшее религиозное чувство. «Богом живо всё», – утверждает он в заключение «Новой жизни», своего трактата в стихах и прозе. Присутствие Божие пронизывает весь мир. В глубинах беспредельной скорби и горя рождается в сердце поэта новое вúдение мира. Данте говорит, что его ум, как паломник, восходит горé и, покинув свою родину, теперь остается в горних пределах. Он теперь уже не просто верит, нет, он твердо знает, что Беатриче жива в Боге, что она жива у Бога – много более жива, чем жив сейчас он сам.
За сферою предельного движенья, —
пишет он в одном из своих сонетов этого времени, –
Мой вздох летит в сияющий чертог.
И в сердце скорбь любви лелеет Бог
Для нового Вселенной разуменья.[21]
Об этом новом разумении Вселенной он расскажет потом, через много лет, в «Божественной комедии». «После этого сонета, – говорит Данте, – явилось мне чудесное виденье, в котором я узрел то, что заставило меня принять решение не говорить больше о благословенной, пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно»[22]. Так рождается замысел поэмы, которая будет написана только через ряд десятилетий, к концу жизни.
Поэты всегда воспевали своих возлюбленных: Катулл говорил о Лесбии, Проперций – о Кинфии, Овидий – о Коринне. И в эпоху Возрождения – то же самое: поэты возвращаются к этому античному обычаю. Петрарка воспевал Лауру, потом о своих возлюбленных будут говорить в стихах Пьер де Ронсар и другие поэты всех эпох. Другое дело – Данте. В его жизни и творчестве Беатриче занимает совершенно особое место. Это не просто возлюбленная, тем более что мы, на самом деле, не знаем, каковы были отношения между Данте и Беатриче на земле, при жизни. Это его водительница к Богу, это его спутница на дороге евангельской. Беатриче, умершая, но живая, становится совестью поэта. Именно она отправляет его в путешествие по кругам Ада. Именно она проводит его через Чистилище, именно она выводит его к высотам Рая.
Чистилище у Данте, как мне думается, не должно пугать русского читателя. Более того, это Чистилище очень мало связано с тем представлением о Чистилище, которое в Средние века сложилось у христиан Запада. Чистилище Данте предназначено не для тех теней, которые описывает там поэт. Нет, оно предназначено для него самого и для его читателя. Освободиться от греха еще при жизни зовет его самого, а следовательно, и каждого его читателя Беатриче, главная героиня «Божественной комедии». Смысл этой поэмы, смысл «Божественной комедии» именно таков. Это не отчет о том, чтó происходит там, в царстве смерти, в загробном мире. Нет, это что-то вроде географической карты для каждого из нас – своего рода атлас, пользуясь которым человек должен выбраться из того мрака, в котором он живет, и подняться к свету.
В одном из своих писем Данте напишет: «Чтобы понять излагаемое мною, необходимо знать, что смысл этого произведения непрост. Более того, оно может быть названо многосмысловым, имеющим несколько смыслов. Первый называется буквальным, второй – аллегорическим или моральным. Подобный способ выражения, чтобы он стал ясен, можно проследить в следующих словах: “Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова из народа иноплеменного, Иуда сделался святынею его, Израиль – владением его”[23]. Таким образом, если мы посмотрим лишь в букву, то увидим, что речь здесь идет об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея. В аллегорическом смысле здесь речь идет о спасении, дарованном нам Христом. Моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию, анагогический – переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических»[24].
Вот такой аллегорический смысл призывает нас увидеть в своих стихах Данте. Ясно, что это письмо имеет очень большое значение. Оно направлено не только одному из чиновников тогдашней Вероны, которого звали Кан Гранде делла Скала (Can Grande della Scala), – оно направлено всем нам и помогает нам понять, для чего же написана «Божественная комедия». Именно для того, чтобы каждая душа, душа каждого читателя, при помощи этой книги освободилась от рабства нынешнего своего существования во грехе и перешла «к свободе вечной славы».
К Богу, говорит нам Данте буквально на каждой странице своей поэмы, приводит только очень личное чувство. Не общественный пафос, не идеология, не стремление помочь своей родине, хотя этим стремлением Данте был очень озабочен (я бы даже сказал, одержим) в течение всей своей жизни. Нет, не они, не мировоззренческая боль, а именно личное, очень личное чувство приводит человека к Богу.
У Данте всегда было очень много читателей, хотя среди этих читателей находились и критики, причем критики очень строгие. Так, например, знаменитый Шатобриан – французский романтик начала XIX века, писатель, которого мы знаем плохо, хотя на всех нас он оказал очень большое влияние, но только через посредство других писателей XIX века, которые его читали, повторяли его мысли, пересказывали его взгляды в своих книгах, статьях, поэмах и т. д., – так вот, говоря о Данте, Шатобриан утверждал, что «Рай» у него, в отличие от «Ада», не получился. А я берусь утверждать обратное. Именно «Рай» получился у Данте хорошо как ничто другое. Да, здесь, в третьей части его поэмы, нет конкретных образов, но сам поэт говорит, что la memoria, памятью, невозможно проникнуть в те глубины, до которых доходил он умом, intelletto. Только отблеск того, что он пережил, сохранила его душа. И этот отблеск наполняет поэму. В «Рае» у Данте нет законченных картин, но всё здесь полно света, который переходит в любовь – любовь, которая «движет солнце и светила»[25]. И любовь, которой наполнена поэма, трансформируется здесь в свет, сияющий и пронизывающий собой всё.
Мне представляется, что чувство Бога нигде более не передано так точно и так глубоко, как здесь, в «Божественной комедии» Данте. Читать Данте, именно его «Рай», бесконечно радостно и так же бесконечно больно. Каждый стих как бы пронзает тебя до самого сердца. Каждый стих, словно ланцетом хирурга, раскрывает твою грудь и делает сердце абсолютно беззащитным. Когда читаешь эти стихи, видишь свою душу, свою совесть, свой ум и сердце свое как на рентгеновском снимке и понимаешь, что снимок этот видит сейчас каждый, кто находится рядом с тобой, каждый, кто тебя знает, а не только ты сам.
В одной из своих старых статей я как-то говорил о том, что в церковной латинской поэзии IX–XII веков при очень скудном словарном запасе невероятно много слов, обозначающих свет и его сияние. Но если взять эту лексику, связанную с понятием и представлением о свете у латинских церковных поэтов, и сравнить с тем, чтó мы находим у Данте, то мы увидим, что на самом деле там этих слов совсем немного, а вот у Данте – да, действительно, у Данте их бесконечно много. Свет и его лучи, его сияние Данте обозначает самыми разными словами, причем не только при помощи существительных, как делали это средневековые поэты, но и посредством глаголов, что придает его образу света особый динамизм. Когда читаешь «Божественную комедию», то кажется, что этот свет так и лучится, так и льется, так и струится со страниц книги, которую держишь в руках.