Данте писал о путешествии человека по стране его собственного греха. Данте в своем «Аде» создал нечто вроде зеркала, в котором мы можем увидеть собственные пороки, превратил «Чистилище» в лестницу, по которой мы можем из них выкарабкаться, и в конце концов довел нас до «Рая», для того чтобы показать нам словесную икону Преображения Господня.
Я бы хотел сделать два замечания. Во-первых, Михаил Лозинский, по свидетельству Анны Ахматовой, начал свой перевод в больнице, когда он уже, по свидетельству врачей, должен был скоро умереть. И занимался этим долго, и фактически силой своего духа победил болезнь. Это сила воздействия высокого искусства на жизнь человеческую. А второе замечание такое: тем, кто будет читать эту поэму, может быть, стоит начать с самой последней песни, XXXIII песни «Рая» – она совершенно удивительная.
Эта вторая Ваша мысль – действительно замечательная: начать с этого песнопения в честь Матери Божьей:
О, Дева-Мать, Дочь Своего же Сына
Смиренней и возвышенней всего,
Предызбранная промыслом вершина,
В Тебе явилось наше естество
Столь благородным, что его Творящий
Не пренебрег твореньем стать его.
В Твоей утробе стала вновь горящей
Любовь, чьим жаром райский цвет возник,
Раскрывшийся в тиши непреходящей.
Здесь Ты для нас – любви полдневный миг;
А в дольном мире, смертных напояя,
Ты – упования живой родник.[26]
Безусловно, давайте попробуем послушаться совета нашего слушателя и начать читать «Божественную комедию» с последней песни «Рая».
Что касается Михаила Лозинского, который, переводя Данте, побеждал свою собственную болезнь, то это путь не только его одного. Мне рассказывала вдова одного профессора-хирурга, которому самому пришлось перенести хирургическую операцию во время войны, причем без наркоза, что на ее вопрос, как же он сумел выдержать такую боль, он ей ответил: «А я на операционном столе, лежа, пока меня резали, читал Данте». Она спросила его: «На каком языке?» Он улыбнулся чуть-чуть насмешливо, чуть-чуть надменно, чуть-чуть грустно и сказал: «Я ни на каком другом языке, кроме итальянского, Данте никогда не читал и не знаю».
Так вот, это тоже, как мне кажется, очень важное свидетельство. Эти стихи помогли человеку преодолеть ту нечеловеческую боль, которую испытывает всякий, кого на операционном столе режут без наркоза. Думаю, что это свидетельство не единственное. Эта поэзия действительно совершенно особая. Эта поэзия действительно поднимает человека из такой бездны, из таких глубин ужаса и мрака и возводит так высоко, в такие беспредельные области сияния и света, куда очень трудно подняться даже самому чистому верующему, даже самому чистому в жизни человеку.
Повторю мысль, которую уже высказал сегодня: читать Данте бесконечно радостно и бесконечно больно. Больно, потому что каждый стих его касается твоего сердца, и, читая его, становишься абсолютно беззащитным, становишься абсолютно открытым. Но, наверное, если бы не было таких поэтов, каким был Данте Алигьери, наша жизнь была бы бесконечно беднее. Если бы не было таких поэтов, как Данте, мы бы с вами были много мрачнее, много безжалостнее, много суше и скупее. Эта поэзия освобождает нас от сухости, освобождает нас от скупости, эта поэзия открывает перед нами абсолютно новые возможности. Эта поэзия действительно делает из нас каких-то новых людей. И надо сказать, что сам Данте знал об этом, потому что он неоднократно обращается к читателю со словами: остановись, читатель, задумайся над тем, чтó я говорю, попытайся применить это к себе – не только выучи, но почувствуй. Данте был очень большим поэтом. Но Данте был и человеком очень большой и глубоко личной веры в Бога.
Данте жил не в самую лучшую эпоху для Католической Церкви, для той Церкви, к которой он принадлежал. Данте жил в ту эпоху, когда католические епископы и прелаты и даже Римские Папы принимали активное участие в политике, боролись за политическое влияние, за церковное имущество, когда люди Церкви не скрывали своих страстей и земных пристрастий, когда поведением своим они отталкивали от Церкви людей, и действительно люди очень часто видели в Церкви вертеп разбойников, а совсем не Дом Божий. В эту эпоху Данте не отвернулся от Бога, не отвернулся от Евангелия, от веры. Наоборот, он сумел рассказать об опыте веры таким потрясающе личным образом, что книга его стала возвращать людей, ушедших было от Христа, в Церковь, в Дом Божий, который ни при каких обстоятельствах не должен превращаться в вертеп разбойников. Удивительная книга, которую читать радостно и больно. И я уверен, что спутником нашим Данте будет столько же веков, сколько еще будет существовать человечество. Как он рассказывает о том, что вели его сначала Вергилий, потом Стаций, святой Бернард и Беатриче, так и мы теперь можем рассказать о том, что нас по жизни, как спутник и провожатый, ведет Данте Алигьери.
Беседа четвертая25 июля 1997 года
В Париже, напротив Собора Парижской Богоматери, только на другом берегу Сены, есть маленькая греческая церковь Saint-Julien-le-Pauvre – святого Юлиана Бедняка. Известно, что туда ходил Данте, когда он жил в Париже. В этой церкви он исповедовался, в этой церкви он причащался. И сегодня, продолжая разговор о творчестве Данте Алигьери, продолжая разговор о его «Божественной комедии», я бы хотел именно на церковную сторону жизни Данте, на литургическую сторону его жизни и творчества, обратить особое внимание.
Данте отправляется в Чистилище, потому что этого страстно желает Беатриче, прежде всего ради себя самого, чтобы там он – еще при жизни, еще до смерти – сумел очиститься от своих грехов. В XXX песни, уже в самом конце рассказа о Чистилище, он говорит об этом, только устами Беатриче. Она восклицает:
«Он устремил шаги дурной стезей,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья – лишь посул пустой.
Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву, чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда».[27]
Поэтому она отправляет его сначала в Ад, а потом дает возможность подняться в Чистилище. Значит, речь здесь идет о мысленном путешествии на крутую гору, ибо именно как гора изображается у Данте Чистилище. Это гора с крутыми склонами. Иногда наверх ведет лестница, иногда приходится карабкаться по почти отвесной тропинке всё выше и выше. Данте в этой второй части своей поэмы рисует нам путь наверх, путь, который живо напоминает «Лествицу» преподобного Иоанна.
В «Чистилище» у Данте во множестве присутствуют латинские литургические тексты. Первый из них – In exitu Israel – «Когда выходил Израиль»[28] (из Египта). Напомню, что в одном из писем Данте приводит именно этот псалом, говоря, что здесь в аллегорической форме речь идет о том, как душа от тягости греха переходит к блаженному состоянию. Вот это путешествие души из страны греха к свободе и изображается в «Чистилище», во второй части «Божественной комедии». Это путь. Путь от рабства, из страны греха, который ведет на свободу. «Нет ничего дороже, чем свобода», – восклицает Данте в своем трактате «Монархия», быть может, вспоминая цицероновское O dulce nomen libertatis! – «О сладкое имя свободы!»[29], а быть может, просто от сердца, из глубины души.
Путь его сейчас ведет наверх. Иногда этот подъем бесконечно труден, иногда он вдруг становится легким. И это значит, что еще один грех уже преодолен, что еще один грех уже побежден. Все тридцать три песни второй части его «Божественной комедии» как внутренний стержень пронизывает один текст. Это начало Нагорной проповеди из латинского Евангелия от Матфея – Заповеди блаженства, к которым Данте обращается с самого начала и практически вплоть до конца своего восхождения по горе Чистилища:
Так здесь к другому кругу тесный след
Ведет наверх в почти отвесном скате;
Но восходящий стенами задет.
Едва туда свернули мы: «Beati
Pauperes spiritu», – раздался вдруг
Напев неизреченной благодати.
О, как несходен доступ в новый круг
Здесь и в Аду! Под звуки песнопений
Вступают тут, а там – под вопли мук.[30]
Beati pauperes spiritu – «Блаженны нищие духом», – «раздался вдруг напев неизреченной благодати». И дальше, через несколько страниц:
Уже мы подымались, и «Beati
Misericordes!» пелось нам вослед
И «Радуйся, громящий вражьи рати!»
Мы шли всё выше…[31]
Beati misericordes – «Блаженны милостивые». Листаем текст «Божественной комедии» дальше:
…И мы вступили в тень
Высокой лестницы, свернув налево;
И я, взойдя на первую ступень,
Лицом почуял как бы взмах обвева;
«Beati, – чей-то голос возгласил, —
Pacifici, в ком нет дурного гнева!»[32]
«Блаженны миротворцы»… Хор по-латыни сопровождается оркестром итальянского стиха. И так звучит эта удивительная музыка Дантова «Чистилища», в основу которой положены Заповеди блаженства.
Вдруг раздалось: «Придите, здесь ступени», —
И ласка в этом голосе была,
Какой не слышно в нашей смертной сени.
Раскрыв, подобно лебедю, крыла,
Так говоривший нас наверх направил,