Туда, где в камне лестница вела.[33]
Всё выше и выше ведет путников – Данте и Вергилия – ангел:
Он, обмахнув нас перьями, прибавил,
Что те, «qui lugent», счастье обрели,
И утешенье, ждущее их, славил.[34]
Qui lugent – «кто плачет»… Плачущие из еще одного стиха Нагорной проповеди: «Блажени плачущии, яко тии утешатся». Дорога идет всё выше и выше:
Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами.[35]
Еще от одного греха очистился Данте.
И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt» – и только – в речи той.[36]
Beati, «блаженны»… Дальше звучание латинской речи растворяется в итальянском оркестре, и слышно только одно слово: sitiunt – «которые жаждут». Разумеется, Данте здесь цитирует слова Иисусовы: «Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся».
И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало.[37]
Дальше, выше и выше поднимается Данте:
…Меркнул день, сгорая,
Когда Господень ангел встретил нас.
«Beati mundo corde!» воспевая
Звучней, чем песни на земле звучны,
Он высился вне пламени, у края.[38]
Beati mundo corde! – «Блаженны чистые сердцем». Блаженства, евангельские блаженства, начало Нагорной проповеди – вот программа духовного роста. Не всякий читатель «Божественной комедии» это заметит. Но все, если сконцентрируют свое внимание, в конце концов увидят, что здесь, в «Чистилище», упомянуты все девять блаженств из Нагорной проповеди. Так или иначе, но процитировано всё ее начало, весь тот удивительный псалом, который нами поется в начале Божественной Литургии перед Малым входом. Это как раз тот текст, который задает тональность всему остальному, что есть во второй части «Божественной комедии», всему остальному, что есть в «Чистилище». Это тот стержень, вокруг которого вырос монолит центральной части Дантовой поэмы.
Есть еще одно несомненно литургическое место во второй части «Божественной комедии», в «Чистилище». Это начало XI песни, представляющее собой перевод молитвы «Отче наш» – Pater noster. Двадцать строк включают в себя практически весь текст молитвы Господней на итальянском, но близком к латинскому тексту языке. И текст этот сопровождается постоянным оркестром. К нему, к простому древнему тексту, Данте прибавляет свои молитвенные воздыхания уже на чистом итальянском:
О, наш Отец, на небесах царящий,
Не замкнутый, но первенцам Своим
Благоволенье прежде всех дарящий,
Пред мощью и пред именем Твоим
Да склонится вся тварь, как песнью славы
Мы Твой сладчайший дух благодарим!
Да снидет к нам покой Твоей державы,
Затем что сам найти дорогу к ней
Бессилен разум самый величавый!
Как, волею пожертвовав своей,
К Тебе взывают ангелы «Осанна»,
Так на земле да будет у людей!
Да ниспошлется нам дневная манна,
Без коей по суровому пути
Отходит вспять идущий неустанно!
Как то, что нам далось перенести,
Прощаем мы, так наши прегрешенья
И Ты, не по заслугам, нам прости!
И нашей силы, слабой для боренья,
В борьбу с врагом исконным не вводи,
Но охрани от козней искушенья!
От них, великий Боже, огради…[39]
Это латинско-итальянское песнопение, эта в основе своей написанная почти на латыни молитва, включенная в итальянский стих, в удивительно звучные Дантовы терцины, звучит как голос на фоне мощного органа. Вообще, не только здесь, но в «Божественной комедии» в целом очень большую роль играет музыка. В другом месте Данте говорит:
Я поднял взор, когда она взгремела,
И услыхал, как сквозь отрадный гуд
Далекое «Те Deum» долетело.
И точно то же получалось тут,
Что слышали мы все неоднократно,
Когда стоят и под орган поют,
И пение то внятно, то невнятно.[40]
Церковь во время Обедни. Все встают для пения, звучит орган, и латинские слова молитвы то слышны, то почти растворяются под звуки органа. Так слышится нам в стихах Данте и начало Нагорной проповеди, и молитва «Отче наш», и Gloria in excelsis – начало Великого славословия, которое, согласно римскому обряду, поется в начале Обедни, и Te lucis ante terminum – вечерний гимн, который звучит ежедневно во время вечернего богослужения, как наша молитва «Свете тихий»: Te lucis ante terminum – «Перед закатом солнечным Тебе, Создатель, молимся», и Agnus Dei, который поется в самом конце Литургии, уже после «Отче наш», перед причащением, и Salve, Regina – молитва, обращенная к Матери Божьей, которая обычно поется уже после отпуста, когда Литургия закончена, подобно тому как мы поем после Всенощной «Взбранной Воеводе победительная».
Итак, Данте и музыка, Данте и литургическое пение, Данте и этот звук органа, смешивающийся с латинским песнопением, которое он слышал в церкви Saint-Julien-le-Pauvre на берегу Сены, в Париже. Данте прокладывает дорогу не только для поэзии, но и для музыки, и для богословствования, свободного от наследия средневековой схоластики, и для философии. И еще – для живописи. Ни Джотто, ни Фра Беато Анжелико еще не родились, а их фрески уже существуют на страницах «Божественной комедии»! Только не в виде богословия в красках, а в словесной форме: в Дантовых терцинах, таких удивительных и таких ни на что другое не похожих.
Благовещение, X песнь «Чистилища»:
Тот ангел, что земле принес обет
Столь слезно чаемого примиренья
И с неба вековечный снял завет,
Являлся нам в правдивости движенья
Так живо, что ни в чем не походил
На молчаливые изображенья.
Он, я бы клялся, «Ave!» говорил
Склонившейся Жене благословенной,
Чей ключ любовь в высотах отворил.
В Ее чертах ответ Ее смиренный,
«Ессе ancilla Dei», был ясней,
Чем в мягком воске образ впечатленный.[41]
Вот всего лишь четыре терцины, но в этих терцинах так изображается Благовещение, что ясно: не было бы этой странички в «Божественной комедии» – не было бы и того Благовещения Сандро Боттичелли, которое теперь мы можем видеть в Москве, в Музее изящных искусств, не было бы того удивительного Благовещения Фра Беато, которое, к счастью, часто публикуется в книгах, посвященных его творчеству, не было бы, наверное, и многих других фресок итальянского Возрождения. Данте и тут оказывается первопроходцем.
Очень большое место в размышлениях Данте во время его восхождения по горе Чистилища занимают молитвы об усопших. Король Манфред, который правил в Неаполе, просит поэта передать его дочери Констанце, чтобы она молилась о своем отце. «От тех, кто там, вспомога здесь большая», – говорит Манфред Данте. Это какая-то очень важная тема, тема, которая проходит в качестве ключевой через всю кантику, посвященную Чистилищу. Один из усопших, одна из теней, говорит:
Я, первый здесь взывая к состраданью,
Прошу тебя: когда придешь к стране,
Разъявшей землю Карла и Романью,
И будешь в Фано, вспомни обо мне,
Чтоб за меня воздели к небу взоры,
Дабы я мог очиститься вполне.[42]
Так что же такое молитва об усопших? Нужна она или нет? Данте сам еще не может окончательно ответить на этот вопрос и спрашивает Вергилия:
Я начал так: «Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой».[43]
Данте имеет в виду стих из VI песни «Энеиды» Вергилия, где римский поэт говорит: «Властную волю богов преклонить не надейся мольбами»[44]. Итак:
«Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?»
Он отвечал: «Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно».[45]
Горение живых – foco d’amor, горение сердец, – это то главное, чего ждут от нас усопшие. К такому выводу приходит в VI песни «Чистилища» Вергилий. И эта мысль становится особенно дорогой для Данте. В поэтической форме, доверяясь своей интуиции поэта и верующего, поэта и христианина, Данте объясняет нам, людям XX века, смысл нашей панихиды, смысл заупокойного поминовения усопших – молитвы, которую они там так ждут и которая так необходима как усопшим, так и живым.
Во второй кантике «Божественной комедии» огромное место занимает латинский литургический стих, латинская литургическая поэзия и вообще латинская молитва. Если же мы откроем третью кантику, о которой говорили в прошлый раз, если мы обратимся к терцинам Дантова «Рая», то увидим, что там латыни уже почти нет. Там слова наших молитв уже не нужны – там нет ни цвета, ни слова: там только свет.