[56]. Данте в ранней юности был послушником в братстве святого Франциска. И когда он умер, то его родственники и друзья узнали, что он был францисканским терциарием, то есть членом Третьего ордена меньших братьев.
В связи с тем, что Вы вторую передачу подчеркиваете роль Беатриче в рассмотрении Данте всех этих вопросов бытия, я хотела бы спросить у Вас, не сравнивал ли кто-нибудь его с другим поэтом: с нашим Пушкиным, для которого Наталия Гончарова была то же самое, что Беатриче для Данте? Только здесь семья состоялась, даже семья с детьми. А у Данте не состоялась: девушка умерла молодой. Однако и в том и в другом случае взрослый мужчина оценивает вопросы мироздания, а они как бы отражаются у него от личности юной женщины. Другое дело, что Пушкину пришлось заплатить своей жизнью и тем самым показать, как это на самом деле бывает в жизни, а у Данте имеет место исключительно литературное произведение.
Спасибо. Я понимаю Вашу мысль, но я бы всё-таки не пошел сегодня этим путем. Конечно же, в жизни очень многих художников – не только в жизни Данте или Александра Сергеевича Пушкина – огромную роль играет и огромное место занимает любовь: личные отношения с девушкой, с невестой, с женой. Или как у Данте с Беатриче, которую он встретил девяти лет. Это совершенно ясно. Но у Данте Беатриче занимает какое-то совершенно особое место. Он неоднократно говорит о том, что он погибал и уже почти погиб, что грех его уже засосал, как ледяная трясина в глубинах Ада. Но Беатриче решила спасти его и спасла.
Поэтому Беатриче, с момента смерти которой к тому времени, как Данте начинает «Божественную комедию», прошло уже десять лет, занимает в творчестве Данте совершенно особое, уникальное место. Быть может, второго такого случая в истории мировой литературы нет вообще.
Почему при Вашем уровне знаний о Данте Вы не хотите рассмотреть образ Беатриче как прототип Прекрасной Дамы? Вспомнить Владимира Соловьёва, католиков, к которым и Вы, православный священник, неравнодушны? И поэтому поговорить о разнице между православным исповеданием Девы Марии и экстатической формой ее восприятия у католиков?
Спасибо Вам. Но что касается Беатриче, то она не Матерь Божья, она не Богородица. И Данте постоянно подчеркивает эту разницу. Более того, образ Марии, Пречистой Девы, Матери Божьей занимает совершенно особое место у Данте в «Божественной комедии», и мы об этом с вами говорили и даже читали в переводе Лозинского ту замечательную молитву, которая приводится в «Божественной комедии» и с которой Данте обращается к Матери Божьей.
Что же касается Беатриче как Прекрасной Дамы, то тут и говорить не о чем. Совершенно естественно, что Беатриче – это Прекрасная Дама поэзии Данте. Как у каждого поэта того времени, так и у Данте была та Дама, которую он воспевал. Об этом он очень подробно рассказывает в «Новой жизни». Что же касается Прекрасной Дамы, скажем, в стихах Блока, на которые Вы, вероятно, делали намек, то всё-таки напоминаю Вам, что Блок был православным человеком.
Наконец, Владимир Сергеевич Соловьёв, когда говорил о Вечной Женственности, да, он, вероятно, в чем-то шел вслед за Данте. И один из его учеников и последователей, отец Сергий Булгаков, кстати говоря, протоиерей – не католик, а православный, временами очень резко высказывавшийся в адрес католического богословия, – вот отец Сергий Булгаков как раз видит в Данте именно софийный образ. Для него «Божественная комедия» тем и дорога, что в своей поэме Данте уже говорит о том, чтó потом назовет словом «софийная» отец Сергий.
Сегодняшняя передача близка к практике обычного христианина: и обратная связь между живыми и умершими, как между Данте и Беатриче, и то, что самый страшный грех – ненависть к ближнему. Это новозаветное нам напоминание. Спасибо, что Вы помогли это увидеть в Данте.
Вы абсолютно правы. И мне кажется, если в «Чистилище» речь идет о молитве живых за усопших, то здесь, в первой кантике, основная тема – это молитва усопших праведников о живых грешниках, та молитва, которая помогает живым грешникам преодолеть свой грех, свою греховность еще при жизни. И, конечно же, Вы правы, что Дантова концепция греха основана не на схоластической науке Средневековья, а именно на новозаветном тексте – на непосредственном обращении поэта к Новому Завету, о котором его старый биограф говорит, что Данте еще в детстве его полюбил.
Как Вы оцениваете оперу Рахманинова «Франческа да Римини» и одноименную симфоническую поэму Чайковского?
Я, честно говоря, не очень хорошо помню «Франческу» Рахманинова. Что же касается «Франчески да Римини» Чайковского, то разговор, конечно, особый совершенно, а времени у нас мало. Но мне кажется, что музыка Чайковского значительно мрачнее, значительно трагичнее и безысходнее, чем та часть кантики, которая посвящена Паоло и Франческе у Данте. У Данте, несмотря на трагизм «Ада», всё-таки то, что говорится о Паоло и Франческе, пронизано каким-то особым светом. К Чайковскому, кажется, это не относится. Вообще, Чайковский много трагичнее, чем мы с вами привыкли считать. Вслушайтесь в его «Манфреда», вслушайтесь в Шестую симфонию. Когда-то Игорь Глебов написал, что вся музыка Чайковского говорит о том, что он не верит в Воскресение[57]. Музыка Чайковского – о трагедии конца человеческой жизни, о трагедии смерти, которая непобедима. Данте же говорит нам совсем о другом: он говорит о победе над смертью, он говорит о Воскресении. Вся поэма Данте пронизана верой в Воскресшего, Который не только Сам воскрес, но Своим Воскресением воскрешает и нас – и всех нас приводит к новой жизни.
Как совместить «вечные муки» и то, что энергия зла (по святым отцам) не может быть бесконечной? Ведь если есть «вечные муки», тогда есть второй Бог?
Вот это действительно очень важный вопрос, потому что есть вечность Ада. Это не чье-то частное мнение, а это нечто, о чем прямо говорится в Евангелии: «Тогда скажет им в ответ, – говорится в 25-й главе Евангелия от Матфея, – истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную»[58]. Как понять это выражение: «мука вечная»? Если исходить из того значения слова αἰώνιος, которое имеет место в греческом языке, то, конечно, речь идет о том мучении, которое не имеет конца, о том мучении, которое бесконечно. И это пугает, это настораживает, потому что это как-то вообще не укладывается в новозаветную концепцию зла, в библейскую концепцию зла и в библейскую концепцию Бога, – и здесь вы совершенно правы. Но если этот же самый текст представить себе на арамейском языке, а всё-таки давайте помнить о том, что Христос проповедовал на арамейском, тогда окажется, что слово «вечный» обозначает не что-то касающееся времени, а что-то абсолютное по качеству. Значит, вечная жизнь – это жизнь во всей ее полноте, а мука вечная – это полнота муки, полнота мучения, полнота ужаса. Речь идет, таким образом, не о временнóй вечности адской муки, а об объемности ее ужаса. Но тот полный ужас, тот полный мрак, в который человек погружает сам себя своими грехами, вероятно, всё-таки преодолим во времени, – и арамейский текст Евангелия от Матфея нам мысль об этом подсказывает. Потому что – Вы совершенно правы – ад, или диавол, или зло, не есть второй бог. Ад – это мука вечная, но всё же поэт находит путь, пройдя по которому можно спасти от ада человека. Этот выход заключается в том, чтобы спуститься вместе со своим читателем в Ад до его смерти.
Образы Дантова «Ада» удивительно ярки, и именно «Ад» больше всего переводился не только на русский язык, но и на французский, на немецкий, на английский. Существует примерно в три раза больше переводов Дантова «Ада», чем «Чистилища», или «Рая», или «Божественной комедии» полностью. «Ад» всегда читали больше всего, и больше всего картин написано на темы «Ада», больше всего стихов написано самыми разными поэтами на эту тему. И, тем не менее, эта часть поэмы не только очень яркая, с точки зрения мастерства поэта, с точки зрения ее образов, нет, здесь мы с вами находим и глубочайшее богословие, и реальную аскетику. «Ад» у Данте – я имею в виду эту кантику, первую треть «Божественной комедии» – это та рука помощи, которую нам, живым, протягивает уже давно умерший поэт, для того чтобы мы не пришли «в сие место мучения», для того чтобы спасти нас заранее от тех мук, которые уготованы «диаволу и ангелам его»[59].
У Пуччини есть опера «Джанни Скикки». Она написана в мажорных тонах, хотя главный герой – грешник, шулер. Быть может, это подсказывает нам, что и такой грешник получит когда-то прощенье?
Я бы увидел здесь что-то другое. «Ад» у Данте написан, как, впрочем, и вся поэма, народным языком. Поэт черпал свои образы из народного сознания, из народной веры, из живых преданий. И что поражает в его рассказе – это его удивительная живость. К сожалению, ее не всегда чувствуешь, когда читаешь Данте в переводе Лозинского. Это замечательный переводчик, человек, для которого работа над «Божественной комедией» стала личным жизненным подвигом, но он всё-таки придал многим местам Дантова «Ада» более литературный характер, чем они имеют. И тот элемент фольклорности, живого, даже временами почти площадного языка, которым пишет Данте, он стер. Поэтому, наверное, читая «Божественную комедию», надо иногда обращаться не только к переводу Лозинского, но и к каким-то другим переводам.
Данте воспринимался своими современниками именно как человек, который действительно спускался в Ад, и не только спускался, но, быть может, иногда спускается в Ад. Шел он однажды по улицам Вероны, и женщина, увидевшая его, сказала подруге: «Вон человек, который сходит в Ад и возвращается оттуда, когда хочет. И приносит людям вести о тех, кто в Аду. – Правду говоришь, – ответила другая простодушно. – Вон как борода его закурчавилась и кожа на лице потемнела от адского жара и копоти»