<…> Разве Бог не приложил Собственной длани, когда франки, захватив весь Рим, украдкой подступили ночью к Капитолию и об этом поведал голос одного лишь гуся? <…> И разве Бог не приложил Своей длани, когда неизвестный гражданин скромного положения, а именно Туллий, защитил свободу Рима, выступив против такого гражданина, каким был Катилина?»[77]
Итак, не только в христианской, а именно в языческой истории древнего Рима, по мнению Данте, тоже действует Божественное провидение. Бог, прикасаясь к людям, озаряя их Божественной Своей добротой, умножает таким образом их собственную прирожденную доброту. Здесь мы встречаемся с той же самой концепцией озарения человека Христовым светом, которая выражена в священническом возгласе во время литургии Преждеосвященных Даров. Так размышляет Данте. Так думает Церковь.
Но в Средние века сформировалась совсем иная точка зрения на человека – точка зрения, согласно которой нехристиан вообще не считали за людей. Отсюда стала возможна работорговля в эпоху великих географических открытий, когда «черных» людей, которые, естественно, не были христианами, взяв в Африке, сажали на корабли и вывозили в Новый Свет, для того чтобы там сделать говорящими орудиями, для того чтобы там их превратить в самых настоящих рабов. Ими торговать было можно – так считали люди того времени, – потому что они не христиане. Так стал возможен, именно благодаря этой средневековой точке зрения на таинство крещения, которое как бы делало человека человеком, геноцид в отношении индейцев в Америке и такой же геноцид в отношении сибирских народов во времена Ермака Тимофеевича и позже, в эпоху освоения Сибири.
Данте жил еще до великих географических открытий, но он заранее, как великий поэт – а поэт всегда немного провидец – сумел распознать ту опасность, которая уже тогда грозила Европе и европейской цивилизации: опасность увидеть в человеке, не просвещенном таинством крещения, в человеке, который никогда не слышал о Христе и ничего не знает о Боге, явившемся Моисею, что-то вроде животного, «недочеловека», с которым можно поступать по самым зверским и диким правилам, без всякого закона. Данте увидел эту опасность и прямо сказал о ней. Но только тогда он не был услышан, потому что казалось, что его размышления не соответствуют официальной церковной доктрине. Казалось, что его восклицание:
Ваш суд есть слово судей самозванных,
О, смертные! И мы, хоть Бога зрим,
Еще не знаем сами всех избранных,[78] —
слишком дерзко, казалось, что он бросает вызов авторитетам. Нет, конечно, нет и тысячу раз нет. Данте увидел другое: увидел то, что в Адаме, выведенном из Ада воскресшим Спасителем (о чем Данте прямо упоминает в своей поэме), Бог спасает всё человечество, Им Самим сотворенное и призванное к жизни. И надо сказать, что это именно Данте, а не кто другой впервые заговорил о человечестве. Об этом потом много будет писать Этьен Жильсон, знаменитый историк Средневековья и специалист по духовным исканиям Средних веков. Данте первый увидел, что человечество, род человеческий – это такой же единый организм, как Церковь Христова, потому что каждый без исключения человек именно в Адаме призван к жизни. Увидел, сказал об этом – сказал так, что отпугнул от себя очень многих читателей, сказал так, что через семь лет после его смерти книга эта была приговорена к сожжению и кости умершего поэта чуть было не были вырыты из могилы, для того чтобы их тоже сожгли за ересь автора; но – так сказал, что теперь, когда мы читаем об этом в XX веке, мы видим в нем нашего современника, который в своих стихах и прозаических трактатах касается того вопроса, на который мы еще не ответили окончательно: а можно ли молиться за некрещеных или нет? Данте отвечает: «Можно. Нужно». Отвечает, зная как христианин, что в Адаме к жизни призваны мы все без исключения: верующие и неверующие, христиане и язычники, праведники и грешники.
Данте – представитель средневекового сознания, когда религиозность была органичной. Каким образом мы можем говорить об интуициях современного человека, человека, который устремлен и к добру, и к истине, и к альтруизму, и слышал проповедь Христа, и внимательно изучает Евангелие, и тем не менее интеллектуальная честность не позволяет ему принять Бога, тем более личного, и у него нет возможности поверить в загробное существование. Вы бы могли коснуться в одной из своих передач характера современной проповеди Евангелия?
Да, это чрезвычайно важная проблема, потому что именно честность, интеллектуальная честность и честность в отношении собственного сердца зачастую не позволяет сегодняшнему человеку, честному, чистому, такому вот, как Рифей в «Энеиде» Вергилия и Рифей в виденье Данте в «Божественной комедии», – не позволяет прийти в Церковь. Оказывается, что действительно мы имеем дело с каким-то парадоксом: сегодня честному человеку именно в силу того, что ему не хватает личной веры в жизнь вечную и в Христову победу над смертью, очень трудно прийти в Церковь. И, конечно же, о его проблеме надо говорить, и мы будем об этом говорить.
Вы говорите, что спастись можно и без крещения, даже вне Церкви. Тогда получается, что и Господь наш зря приходил на землю? И без Христа возможно спасение?
Я не говорю о том, что так и надо действовать. Я говорю о том, что это возможно, и напоминаю Вам о том, что митрополит Антоний Сурожский тоже говорил как-то, что мы с вами не знаем, кто спасется, мы с вами не можем быть судьями вместо Бога. Не нам с вами, людям, решать, кто спасется. Давайте посмотрим на себя, давайте возьмем в руки зеркало, увидим наши с вами грехи, пороки, слабости, увидим нашу с вами злобу и ненависть, нашу с вами раздражительность, нашу с вами лживость. А потом давайте посмотрим на кого-то из людей неверующих, на кого-то из язычников и вдруг увидим, что они, язычники или «неверы», безбожники, атеисты или заведомо верящие во что-то, очень далекое от того, во что верим мы, – по сравнению с нами лучше и чище, добрее и нравственнее. И что тогда сказать? Тогда можно будет сказать только одно: что тот, кто знал волю своего господина, но не творил ее, бит будет много, а тот, кто не знал, но творил достойное наказания – будет бит меньше[79]. И я, заканчивая ответ на вопрос, скажу: да, Вы православная христианка, да, Господь привел Вас к познанию Своей истины. Но ведь к Вам же Он обращается со словами: «Или глаз твой завистлив от того, что Я добр?..»[80]
В моей практике общения с заключенными я сталкивался с таким подходом, когда они оправдывают себя: «Ну, я тогда еще не был христианином». Этот вопрос хорошо исследован апостолом Павлом. У него точно сказано о судьбе нехристиан: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут…»[81] Это значит, что те, которые вне закона не согрешили, оправданы. Ведь они, как говорит апостол Павел, имеют закон, написанный в сердцах[82].
«В сердцах»… Да, спасибо Вам. Мне уже как-то приходилось писать в статье о совести (она называется «Еяже ничтоже в мире нужнейше»[83]) именно об этом. Я специально взял в качестве заголовка формулу из Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского, потому что в этом памятнике аскетической мысли, в этом покаянном взывании, которое, к счастью, до нас дошло и, к счастью, нами используется, прямо сформулирована такая важная доктрина, как отношения между нами и нашей совестью.
Вы сегодня подчеркиваете, в чем заключается смысл фарисейства. Можно считать себя крещеным, ходить в храм, соблюдать посты – и быть далеким от Бога и от людей.
Мне кажется, что наш постоянный слушатель и собеседник, человек, у которого действительно есть опыт диалога с заключенными, сегодня подчеркнул очень важную вещь: что часто мы, те, кто пришел ко Христу довольно поздно, оправдываем себя тем, что мы тогда были не христиане. Да, тогда мы, может быть, были еще не христиане, но мы тогда уже были люди, Богом призванные к жизни. И совесть в нас уже была, она в нас уже говорила, но мы только заглушали почему-то ее голос и теперь тоже пытаемся заглушать, подменяя совесть новым законом, которому следуем. Это очень опасно – заглушать голос совести, это приводит к страшному перерождению. Не случайно, когда думаешь о Данте, то, хочешь того или нет, называешь его поэтом совести человеческой.
Скажите, кто более наказуем: тот, кто много терпит и старается помогать людям, но по своим обстоятельствам, нагрузке не может часто посещать церковь, или люди, которые стараются поднять наше сознание до Бога, а сами грешат? И второй вопрос: как часто Христос спускается в ад, чтобы спасти такие вот невинные души?
Ну, во-первых, решать, кто спасется – не нам с Вами. Я только вспоминаю сейчас маленькую притчу: люди между собой говорили, что как-то раз православные женщины собрались поехать помыть больную и вдруг вспомнили, что сегодня Казанская. И не поехали. Вот нам бы не оказаться в такой ситуации. Это первое. И второе: Христос спускается в Ад для того, чтобы нас оттуда выводить. Не умерших, а прежде всего еще живых. И Данте тоже написал свою поэму, чтобы мы это поняли: что выйти из Ада желательно всё-таки при жизни. Чтó будет после смерти – мы с вами пока не знаем. Подождите. Каждому будет открыто в свой черед.
Конечно, хорошо, когда человек живет по совести, даже если он неверующий, но этого недостаточно. Многие интеллигенты ведь ушли в секты, уклонились, потому что не знали христианства.
Никто не утверждает, что этого достаточно. Секта, как мне кажется, отторгает от себя интеллектуала, выплевывает, выбрасывает его; секте не нужен интеллектуал. Это с одной стороны. А с другой стороны, человек, защищенный своей культурой, на эту сектантскую проповедь просто не поддастся. Я уже неоднократно говорил об этом и по телевидению, и здесь, в нашем радиоэфире, что, на мой взгляд, главный рычаг в нашем противостоянии сектантству – это всё-таки культура. Человек, воспитанный на классической литературе, на классической музыке; человек, который привык ходить в Третьяковскую галерею, в Русский музей, на выставки; человек, который привык смотреть альбомы по искусству и читать книги, привык ходить в консерваторию и вдумываться в стихи поэтов, повторяя их про себя, иногда даже вместо молитвы, – такой человек, который читал Пушкина и Данте, Лермонтова и Ахматову, Шекспира и Гёте, никогда не поддастся ни на какую сектантскую проповедь. И если мы с вами хотя бы раз в жизни не спали до утра, потому что читали «Гамлета» Шекспира, или «Доктора Живаго» Пастернака, или Пушкина, или Тургенева, или Данте, или Гомера, или того же Вергилия, о которо