и о звездах, о луне и солнце».
И так же апостол Павел: он одними и теми же руками пишет свои послания и трудится и подчеркивает это, разговаривая со своими братьями и сестрами, со своими учениками.
В книге Бытия (глава 2, стих 15) написано: «И взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его». Мне представляется, что после грехопадения этот труд стал непосильным, изнуряющим, а Господь создал человека не для того, чтобы он бездельничал.
Вот молодец! Вот прекрасно! Глубочайшая и очень серьезная реплика. Потому что, наверное, именно эта способность к труду и жажда трудиться во многом и отличает человека от животного и противопоставляет человека животному миру.
Известна ли догомеровская поэзия?
Ну, еще Михаил Васильевич Ломоносов написал в каком-то из своих стихотворений: «Поэты были до Гомера, но древность скрыла их от нас»[148]. Ломоносов написал эти слова, цитируя Цицерона, который воскликнул: «Говорят, что и до Гомера были поэты!» Вот именно, «говорят». Но до нас не дошли никакие тексты догомеровских поэтов. До нас дошли только имена поэтов, которые либо действительно жили, либо были вымышлены уже в позднейшие времена. Трудно сказать, мифологические ли это фигуры или исторические, хотя об этом есть очень большая литература. Другое дело, что, конечно же, до того поэта, в творчестве которого «Илиада» и «Одиссея» приобрели свой окончательный вид, тот вид, в котором мы их сегодня читаем, – до этого, конечно, десятки и десятки поэтов, талантливых и очень ярких поэтов, трудились над этими текстами, из которых потом родятся «Илиада» и «Одиссея». То есть поэзия догомеровских времен как бы вся вошла в две гомеровские поэмы и в них была переплавлена как в горниле. Вся догомеровская поэзия переплавилась в творчестве Гомера в эти две нами читаемые с вами сегодня поэмы.
В Музее антропологии при университете показано, как Бог создавал человека, причем обезьяна была промежуточным продуктом. Сначала создал руку, способную держать орудие труда, а потом накинул на головной мозг восьмой слой клеток, т. е. дал способность к абстрактному мышлению. Это так?
Я, честно говоря, побоялся бы такой схематизации. Мы уже как-то говорили о том, что еще Сократ размышлял по поводу человеческой руки, что Сократ, а после него Аристотель говорили на эту тему, что писал Овидий, а потом и святитель Василий Великий. Так что эта тема разрабатывается лучшими умами человечества уже не первое тысячелетие. Как видите, от Сократа до святителя Василия очень большая дистанция, а от святителя Василия до нас еще больше. Но, тем не менее, до сих пор этот вопрос – как Бог создавал человека – всё-таки не решен, и думается мне, что еще не скоро он решится. Думается мне, что вообще, когда речь идет о чуде, слово «как» неуместно.
Очень жаль, что Гомера не проходят у нас в школе. Может быть, было бы меньше разбитых подъездов, сломанных деревьев, и хамства, возможно, было бы меньше. Спасибо Вам.
Меня всегда поражает один факт. С одной стороны, гомеровские поэмы очень древние, они написаны во времена, о которых в XIX веке говорили, что они лежат на грани между дикостью и цивилизацией. Но эти поэмы, в которых очень много дикого, потому что, например, люди там едят руками полусырое мясо, – до какой степени эти поэмы нравственны. До какой степени в них глубоко раскрыт образ человека трудящегося, человека, любящего этот труд, человека, который дорожит миром, бережет мир по одной только причине: он чувствует, что в этом мире повсюду разлита красота. Красота, которую он, этот древний человек, называет божественной. И в этом смысле гомеровские тексты, особенно тексты о мире, о природе, о красоте мира, внутренне близки первым главам книги Бытия, первым главам Библии. Они и современны друг другу, и по духу они друг другу очень близки. Не случайно, наверное, поэтому святитель Григорий Назианзин (Григорий Богослов), который был очень большим и ярким поэтом, лирические свои стихи о жизни, о смысле жизни, о своей душе писал не только гомеровскими гекзаметрами, но и языком Гомера, используя и лексику, и грамматику этого древнейшего и ко времени святителя Григория уже наполовину забытого эпического греческого, который к тому времени насчитывал уже почти полторы тысячи лет истории.
Сегодня я читал Библию о строительстве Вавилонской башни. Видимо, не всякий труд так благодатен. И Храм ведь был разрушен. Нельзя тоже в крайности впадать.
Да, не только Храм был разрушен, но были разрушены и те сооружения, о которых говорится у Гомера, были разрушены и десятки, сотни, тысячи, наверное, других храмов. Другое дело, что нельзя поэтому говорить, что труд их строителей был безблагодатен. Нет, конечно же. Что же касается труда строителей Вавилонской башни, то в основе этого строительства лежала гордыня и желание возвеличить себя. Значит, здесь труд оказался жертвой человеческого разума. Понимаете, здесь, в этом событии, в Вавилонском столпотворении, диктатура разума над трудом исказила благодатность труда.
Герои Гомера вовсе не нравственны, а ведут себя как развратники и мошенники. Как это согласуется с ветхозаветной нравственностью?
Ну, одни герои ведут себя плохо, другие герои ведут себя лучше. Но ведь и в жизни кто-то ведет себя плохо, кто-то ведет себя лучше, но мы уже как-то говорили с вами о том, что у поэзии есть совершенно удивительная особенность. Поэт – даже когда он рассказывает о чьем-то дурном поступке – очень часто выступает как врач, потому что та поэзия, та красота, которая становится между поэтом и его читателем, та красота, которая преобразует сюжет, рассказанный нам поэтом, делается лекарством. Она исцеляет нас даже от тех безобразий, о которых рассказывается в книге. Быть может, мы еще не натворили всего того, что уже натворили герои этой книги, но в потенциале мы могли бы быть способны на то же самое. А вот благодаря поэзии мы исцелились. Аристотель назвал этот механизм словом «катарсис», очищение. И думается мне, что из читателей Гомера никто не стал безнравственнее, но многие стали много нравственнее. Призываю Вас прислушаться к мнению святителя Григория Назианзина, которого мы почитаем как великого вселенского учителя и святителя. А любимым поэтом святителя Григория был Кéркид, древнегреческий философ-киник.
Что же касается сегодняшней темы, то напоминаю, что мы с вами говорили о гомеровском эпосе, в основном об «Одиссее» и, в частности, о вещах в гомеровских поэмах. О том, как показывает нам греческий поэт красоту вещи и труд, вложенный в эту вещь, ту любовь и мастерство, с которым она сделана. Эти описания, напомню вам, подводя итог, роднят гомеровские поэмы с Ветхим Заветом, где тоже очень часто мы находим такие же описания строительства, труда и того вещественного результата труда, который сохраняется потом на века после того, как люди, мастера, художники умирают.
9 декабря 1997 года
«…Он, говорят, уж не ходит
Более в город, но в поле далеко живет, удрученный
Горем, с старушкой служанкой, которая, старца покоя,
Пищей его подкрепляет, когда устает он, влачася
По полю взад и вперед посреди своего винограда».[149]
Так рассказывается о Лаэрте в самом начале «Одиссеи» у Гомера. А в самом конце поэмы к образу Лаэрта поэт обращается вновь:
Старца Лаэрта в саду одного Одиссей многоумный
Встретил; он там подчищал деревцо…[150]
Прибывший после двадцатилетнего отсутствия домой,
…Подошел Одиссей богоравный к Лаэрту.
Голову он наклонял, деревцо подчищая мотыгой.
Близко к нему подступивши, сказал Одиссей лучезарный:
«Старец, ты, вижу, искусен и опытен в деле садовом;
Сад твой в великом порядке; о каждом равно ты печешься
Дереве; смоквы, оливы, и груши, и сочные грозды
Лоз виноградных, и гряды цветочные – все здесь в приборе».[151]
Итак, Лаэрт трудится у себя в саду, в винограднике и на огороде. Одиссей сам построил дом, потом сам строит плот, ухаживает за кораблем. На острове феаков царевна Навсикая сама стирает платья – об этом тоже очень подробно рассказывается у Гомера, о том, как она
…Уклав все богатые платья, которых
Много скопилось нечистых, отправилась на реку мыть их.[152]
Своему отцу Алкиною царевна говорит:
«Должно, чтоб ты, заседая в высоком совете почетных
Наших вельмож, отличался своею опрятной одеждой;
Пять сыновей воспитал ты и вырастил в этом жилище;
Два уж женаты, другие три юноши в летах цветущих;
В платьях, мытьем освеженных, они посещать хороводы
Наши хотят…»[153]
А Пенелопа, верная жена Одиссея, вообще всё время занята хозяйством. Беспрерывно хлопочет по дому и старушка Евриклея, воспитательница сначала Одиссея, а потом и его сына Телемаха. В рассказе о том, как возвращается Одиссей на Итаку, есть еще один замечательный момент. Одиссей остается на ночь у своего свинопаса Евмея.
Все пастухи улеглися кругом. Но Евмей, разлучиться
С стадом свиней опасаясь, не лег, не заснул; он, поспешно
Взявши оружие, в поле идти изготовился. Видя,
Как он ему и далекому верен, в душе веселился
Тем Одиссей. Свинопас же, на крепкие плечи повесив
Меч свой, оделся косматой, от ветра защитной, широкой