С того времени, как появились гомеровские поэмы, прошло почти три тысячи лет. Конечно же, во многом земля стала совсем другой, другими стали и наши с вами представления о нравственности. Но мне думается, что человеку сегодняшнего дня всё же есть чему поучиться, читая Гомера.
Поэтому давайте будем благодарны тем средневековым монахам, которые, не жалея времени и сил, не жалея глаз, переписывали эти огромные поэмы с древних, рассыпáвшихся в их руках папирусов на пергамен, для того чтобы тексты эти дошли до их потомков, до людей будущего. Я напоминаю вам, что в те времена не было книгопечатания. Напоминаю вам и то, что древние рукописи гомеровских поэм до нас не дошли. Они рассыпались в прах когда-то достаточно давно, в VII, VIII или IX, XI, быть может, веке, но не позже. До нас гомеровские поэмы дошли в рукописях, главным образом, X века по Рождестве Христовом, в рукописях, которые были созданы средневековыми подвижниками, в тишине монастырей переписывавшими гомеровские тексты. И надо думать, что эти средневековые переписчики далеко не во всём были согласны с Гомером. Можно быть уверенным, что их возмущало то, чтó возмущает иногда читателя-христианина в Гомере сегодня. И тем не менее они изо дня в день целыми днями просиживали над этими рукописями для того, чтобы сохранить их для будущего, для нас с вами.
11 декабря 1997 года
Гомер… Это не просто имя поэта. Это не просто две поэмы: «Илиада» и «Одиссея». Это целый мир. Когда читаешь Гомера, в глаза бросается то, что в его поэмах есть абсолютно всё. Чувство родины, по которой так тоскует Одиссей, любовь к ней, любовь между людьми, ненависть, разлука, религия, ритуалы и Божье присутствие в мире, которое чувствуют и герои гомеровских поэм, и прежде всего его читатели.
Мир в целом. Море. Иногда говорят, что главный герой «Одиссеи» совсем не странник и скиталец «многохитростный» Одиссей, а именно море. Острова и скалы, горы, небо, солнце, звезды, луна, цветы, деревья, животные, дикие животные, которые населяют горы и леса, и животные домашние, те волы и быки, на которых обрабатывает свое поле земледелец, лошади и собаки. Пес Одиссея Аргус, которого почти щенком оставил Одиссей на Итаке, уходя на Троянскую войну, дожидается возвращения своего хозяина. Уже совсем старый и слепой – он единственный узнаёт Одиссея, подползает к нему из последних сил, лижет руки хозяина и умирает в этот самый момент, когда понимает, что его хозяин вернулся.
Война. Она тоже присутствует в гомеровских поэмах: и война, и оружие. И труд, ежедневный труд людей, ткацкий станок, плуг, другие инструменты и орудия труда и приспособления, при помощи которых Одиссей строит свой плот, при помощи которых женщины делают что-то по хозяйству. Еда, различные кушанья, вина, посуда, одежда. Быт, то, что теперь историки и социологи называют материальной культурой. Всё это тоже присутствует здесь во всей полноте. И медицина…
Что еще? Можно перечислять несколько часов элементы гомеровского мира. Можно, наверное, ввести занятия в университете, изучая именно это: мир в поэмах Гомера. Чего здесь нет, не знаю. Есть всё. Энциклопедия греческой жизни – вот что такое сорок восемь песней в двух гомеровских поэмах. Всё, что есть в мире, есть здесь, но здесь это всё не просто присутствует. Оно здесь осмыслено через поэзию. Конечно, осмыслено не в том плане, что через стихи этот мир убежал от тления. Потом об этом будет мечтать Гораций, который воскликнет свое знаменитое «Нет, я умру не весь!»[167] Остро переживая страх перед смертью, римский поэт будет пытаться хотя бы частично не умереть, спрятавшись между строками своих стихов.
Потом об этом будет говорить Шарль Бодлер во Франции в XIX веке. Есть у Бодлера стихотворение, в котором он описывает безобразный труп лошади, разлагающийся и гниющий. Смотря на него, он вдруг восклицает, обращаясь к своей подруге: «И Вы, Вы тоже будете такою! И вот тогда Вы поймете, что я спас Вас от смерти в своих стихах»[168]. Пафос Горация или Бодлера – это пафос поэта, живущего в конце какой-то огромной исторической эпохи и остро переживающего этот конец. Пафос ужаса не только перед личной смертью, но перед каким-то глобальным концом.
Для гомеровской поэзии это осознание конца чуждо. Но в его поэзии, тем не менее, есть всё. Всё, что есть в мире, в гомеровских стихах не спасается от смерти, нет! Оно осмысляется иначе – воплощается, изображается. В нашей жизни, в отличие от жизни гомеровских времен, есть во множестве неосмысленные пространства. Не отдельные темы, а целые пространства, не попавшие в поэзию, не попавшие в литературу. Неназванные, если хотите. В гомеровском же эпосе названо абсолютно всё. Когда я думаю об этом, я всегда вспоминаю два библейских стиха из второй главы книги Бытия: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…»[169]
И вот так же, как здесь, в Библии, рассказывается о том, как человек нарекает имена животным, птицам, зверям и рыбам, точно так же и в гомеровской поэзии человек воплощает в словах, называет весь мир вокруг себя. И это сразу очень резко противопоставляет гомеровскую поэзию современной литературе, в которой, повторяю, есть огромные неназванные пространства, пространства, не попавшие сюда, в книги. И когда я думаю о том, почему люди так часто и так охотно читают детективные романы и другие романы из современной жизни, написанные очень плохо, наспех, то я понимаю, что человек обращается к этой литературе именно потому, что в ней назван тот мир, в котором он живет. Пусть плохо, пусть безграмотно, пусть некрасиво, пусть даже пошло, но всё-таки назван. Эта литература оказывается ценной для сегодняшнего человека именно потому, что в ней речь идет о том мире, в котором мы живем сегодня. Она касается тех тем, которые связаны с нашими живыми переживаниями. Эта литература – суррогат большой литературы, здесь всё ясно, здесь и спорить не о чем. Но в ней человек всё-таки видит зеркало, в котором можно разглядеть хотя бы фрагменты собственной фигуры и собственной жизни.
Таким ярким – только удивительным, огромным и великолепным – зеркалом для грека в глубокой древности была гомеровская поэзия, гомеровский эпос. Сегодня у нас нет зеркала такого высокого качества. Поэтому и литература очень часто оказывается чем-то другим, не тем, чем она призвана быть. Не этим зеркалом, а способом убежать от действительности, скрыться, спрятаться. Не в том смысле, в каком пытался спрятаться от смерти Гораций в своих стихах. Спрятаться не от смерти, спрятаться от страха, спрятаться от неуютности, от одиночества. А причины этого страха во многом кроются как раз в той литературе, которую мы имеем под руками, литературе, в которой, повторяю, не названы целые жизненные пласты, не обозначены целые пространства. Бог привел всех животных, птиц и зверей к человеку, чтобы человек дал им имена. Мир в Библии обозначен весь. У Гомера мир тоже обозначен весь. В нашей литературе, в нашем художественном творчестве мир обозначен далеко не полностью. Из-за этой неосвоенности мира мы чувствуем в нем себя чужими. Нам в нем и неуютно, и страшно. И мы реагируем: кто неврозом, кто нервными срывами, а кто – агрессивностью.
Простите, пожалуйста, что я не буду делать никаких предложений. Я хочу Вас поблагодарить за возможность приобщиться к такой высокой культуре.
Спасибо Вам. Я схвачусь только за одно Ваше слово – «предложение». Вы сказали: «Я не буду делать никаких предложений». И я тоже. Моя цель была сегодня только сказать о том, что вот этой полноты изображения мира вокруг нас, которая есть у Гомера, нет в нашей современной литературе. Это не значит, что я обращаюсь к писателям и говорю: «Изображайте нам, пожалуйста, в ваших книгах и стихах метро, или автобус, или троллейбус, или нашу ежедневную жизнь, или деноминацию, или еще что-то, в чем мы живем». Нет. Давать указания писателям или поэтам абсолютно невозможно. Так пытались делать в советское время, так пытались делать и в другие эпохи очень часто, но из этого никогда ничего не выходило. Литература – это такой феномен, что в ней ничего приказать писателю нельзя. Ничего даже посоветовать писателю нельзя, потому что у него всё равно не получится воплотить наши рекомендации в своем творчестве. Наша задача, задача читателя, задача философа или богослова, задача мыслителя – в том, чтобы увидеть какие-то тенденции, которые уже есть в литературе. И в дальнейшем я буду пытаться как раз о той теме, о какой мы говорили с вами на примере гомеровской поэзии, говорить на примере современной литературы.
Простите великодушно, что задаю вопрос не о Гомере, а о сегодняшнем дне. 14-го будут выборы, как Вы знаете, в Московскую Думу. Кого бы Вы посоветовали выбрать?
Сегодня мы с вами всё-таки говорим не о выборах в Московскую городскую Думу, мы с вами говорим не об экономических проблемах сегодняшнего дня, не о политике. Мы с вами говорим о жизни в целом. И я действительно грущу по поводу того, что в сегодняшней литературе в отличие от литературы прошлого, в особенности – в отличие от литературы древности, жизнь находит отражение далеко не во всей своей полноте.
Есть такая древняя эпиграмма. Спорили семь городов о том, чтобы называться родиной Гомера. Неизвестно даже, где Гомер родился, где он жил; неизвестно, был ли он слепым, хотя обычно изображают его – на древних вазах, на рельефах, и бюст есть Гомера – слепым старцем. Но на самом деле мы о нем ничего не знаем. Более того, мы не знаем даже, был ли человек по имени Гомер, или же это собирательный образ.
Что касается слепоты Гомера, то есть масса свидетельств о том, что в древности, как, впрочем, и в новое время, имело место, если хотите, естественное разделение труда, когда люди начинали заниматься в силу своих физических особенностей тем или иным делом. Человек хромой становился ремесленником, сапожником или гончаром, медником или кузнецом и т. д. Потому что он не мог стать воином, он не мог стать земледель