Просматриваются здесь даже не три, а четыре варианта. Ад – вечное пребывание в Тартаре, откуда нет выхода. Сюда попадают святотатцы, часто и помногу грабившие в храмах, и убийцы, многих погубившие, либо иные схожие с ними злодеи. Оттуда им, говорит Сократ, уже никогда не выйти.
Вторая участь ждет людей, которые, быть может, совершили и тяжкие преступления, но потом раскаивались всю жизнь. У них есть надежда очиститься и выйти из Тартара, но только при одном условии – если их простят те, кого они обидели, убили или обманули. Надо сказать, что это точка зрения очень многих церковных писателей, и, наверное, не случайно, потому что ведь греческие отцы все или почти все читали Платона и во многом подражали Платону. Не только святитель Григорий Нисский, но и многие другие взяли у Платона и лексику, и терминологию, и стилистически использовали именно тот язык, который некогда сложился в результате философского творчества Платона, просто образы брали из него. Можно говорить (что и делается специалистами по патрологии) о христианском платонизме. Итак, эта мысль о том, что простить человека может только тот, кого человек обидел, что только тогда Бог может простить грешника, когда его простит тот, кому этот грешник нанес ущерб, кого убил, обидел или обманул – это, конечно, очень важная мысль, о которой мы нередко забываем. Итак, это вторая участь, которая ждет не только тех, кто совершил серьезные преступления, а затем раскаивался всю жизнь, – нет, она ждет и тех, кто держался середины: «Они обитают близ берегов Ахеронта, – говорит Сократ у Платона, – очищаясь от провинностей, какие кто совершал при жизни. Там они несут наказание и получают освобождение от вины».
Можно сказать так: то, чтó потом будет сказано святым Амвросием, или Киприаном, или святителем Григорием Двоесловом и другими христианскими авторами и отцами Церкви о Чистилище, то, чтó будет сказано католическими богословами Высокого Средневековья, в частности – на Тридентском соборе, уже содержится у Платона. В самом деле, конечно, речь здесь идет не о каком-то заблуждении западной, Римско-католической Церкви. Нет, здесь можно говорить о платоновском образе, который затем был усвоен христианами по-разному – по-своему его усвоил Запад, по-своему его усвоил Восток.
Но, конечно же, очень важно как можно внимательнее вчитаться в собственно платоновский текст, понять ту внутреннюю логику, которая за ним стоит. А стоит за ним прежде всего вот что. Платон был человеком, очень глубоко понявшим, что такое бессмертие. В сущности, никто так прекрасно и так глубоко не говорил о бессмертии, как сделал это Платон. И поняв, что это такое, прикоснувшись к этому чуду, Платон чувствует, что созданный для бессмертия человек – именно так говорится в книге Премудрости Соломона – не может быть от бессмертия отлучен, кроме как в самых крайних случаях. Но как помочь грешному человеку вырваться на свободу и обрести это бессмертие? На путях этих тяжелых размышлений и создает Платон ту картину посмертного существования человеческой души, ту картину загробного мира, которая здесь нарисована, пусть очень кратко, но, в общем, с исчерпывающей полнотой. Можно смело говорить о том, что всё, что будет потом написано отцами Церкви, всё, что будет потом написано христианскими авторами в жизнеописаниях святых, в разного рода легендах и сказаниях на эту тему – всё это уже сказано у Платона. И подчеркиваю: рождается эта тема на страницах платоновского «Федона» только по одной причине – потому, что Платон был удивительно задет бессмертием, Платон как никто другой глубоко понял, что это такое и как важно человеку бессмертие.
Красота бессмертия – вот основная тема не только диалога «Фе-дон», но и следующего за ним, значительно более позднего диалога «Федр», где о том же говорит Сократ. Уже давно умерший Сократ продолжает быть постоянным философским собеседником Платона, продолжает рассуждать, размышлять и спорить со своими современниками. Повторяю – Сократ, хотя он уже давно умер и давно, казалось бы, всё, что он некогда сказал, уже записано, истолковано и перетолковано, – нет, с точки зрения Платона, Сократ продолжает жить и продолжает быть собеседником своих учеников, уже теперь совсем других: выросших, много передумавших, изменившихся.
Итак, не будем спешить делать выводы. При слове «Чистилище» мы очень часто, подобно коню, на полном скаку встаем на дыбы и восклицаем в праведном гневе: «Католическая ересь! Поздний догмат латинян!» – и так далее. На самом деле это, с одной стороны, богословское мнение, которое, повторяю, присутствует в текстах у Амвросия, Киприана, Григория Великого или Двоеслова и у других отцов Церкви. В то же время это действительно точка зрения, догматически оформленная для Римско-католической Церкви на Тридентском соборе, но кроме того – это тот μῦθος, та притча, которую рассказывает Сократ у Платона, причем рассказывает ее буквально за два или три часа до своей смерти. В какой-то момент этот текст мы с вами можем истолковать как завещание Сократа, как его прощальную беседу. И над этим ведь тоже надо задуматься.
Нельзя, ни в коем случае нельзя сужать наш взгляд на мир. Ни в коем случае нельзя идти путем отсечения того, чтó нам кажется лишним, чтó нам кажется ошибочным и неверным. На любое мнение, на любую точку зрения надо смотреть в ее развитии. И, конечно же, я не могу согласиться с издателем сочинений святителя Григория Двоеслова на русском языке. Замечательная книга «Собеседования» – так название «Диалоги» перевели на русский язык еще в XIX веке – вышла несколько лет назад, набранная заново, с современной орфографией, но, правда, в старом переводе. Но, как это ни парадоксально, тот диалог (30-й из четвертой книги), в котором святитель Григорий рассуждает о Чистилище, при подготовке нового издания был просто-напросто исключен из текста. Издатели ограничились примечанием: «Здесь святитель Григорий излагает свое личное богословское мнение, которое затем было отвергнуто Церковью». Я всё-таки не согласен с издателем. Мне кажется, что не наше дело – исключать из святоотеческих текстов те или иные фрагменты, потому что мы с ними не согласны. Тем более что, повторяю: это не какая-то особая точка зрения святителя Григория, это всё-таки одна из теологем, которые были в это время у отцов Церкви и на Западе, и на Востоке, и подчеркиваю, что это всё-таки теологема, выходящая за рамки христианского богословия. Это μῦθος, рассказанный Сократом в платоновском диалоге «Федон».
Конечно же, восточная Церковь – не только Православная Церковь в XIX или XX веке, но восточная Церковь – в течение всей своей истории самого термина «Чистилище» не знала. Хотя, вместе с тем, восточная Церковь совершает благоговейное поминание усопших и приносит молитвы за усопших, молитвы, в которых мы испрашиваем у Бога помощи уже умершему – не живому, а уже умершему человеку. Значит, сама мысль о том, что в посмертной судьбе человека могут наступить изменения к лучшему, мысль, о которой говорит Платон, – не чужда не только богословию, но и духовной практике православного Востока. И над этим, я думаю, тоже надо задуматься.
Может быть, мы так сопротивляемся мысли о Чистилище, что мы его натерпелись при жизни, может быть, мы находимся на канонической территории Чистилища? Может, люди на Западе более смиренны?
Вы знаете, что касается канонической территории Чистилища, то, конечно же, мы на ней не находимся, и западные люди на ней не находятся тоже. Что касается вообще тридентского догмата о Чистилище, то очень многие сегодняшние западные богословы говорят о том, что его необходимо пересмотреть. И, скажем, при обсуждении Катехизиса Католической Церкви, недавно вышедшего на всех языках, очень многие его рецензенты из числа ведущих западных богословов, епископов и кардиналов даже высказывались резко против введения в катехизис этих текстов о Чистилище, говорили, что это чистой воды средневековая легенда, которую человечество давно переросло; говорили о том, что надо вернуться к какому-то святоотеческому взгляду на посмертное существование человека, а не повторять средневековые легенды.
Так что с Чистилищем всё совсем не так просто. Но мы с вами сейчас обсуждаем не богословский аспект этой темы, а ее философский аспект. Я сознательно начал с Сократа и с платоновского диалога «Федон», потому что мы, зная прекрасно со школьной скамьи о том, что Платон был великим ученым; зная прекрасно о том, что таких людей, как Сократ, вообще было очень мало в силу и его цельности, и его честности, и того философского вызова, который он бросил всей своей жизнью человечеству, – тем не менее, всё-таки недооцениваем того влияния, которое оказал Платон на человечество, на людей, не только его читавших, но и на тех, кто его никогда не читал и даже не слышал его имени.
Потому что постоянно так бывает, что человек проникнут многими темами, мыслями и идеями, почерпнутыми у Платона, хотя он сам никогда Платона не читал, имени его не слыхал, но через вторые, третьи, десятые руки получил все это. Настолько сильна мысль Платона, что она достигает человека и через очень многих посредников.
Платон верил в перевоплощение душ. Классическое христианство этой веры не придерживается. Можно ли считать, что жертва Христова изменила загробную участь человеческих душ? Если раньше этот закон имел место, то после жертвы Христа на членов Церкви этот закон не распространяется?
Я думаю, что космические законы распространяются одинаково на христиан и на нехристиан, на членов Церкви и на людей, которые смотрят на Церковь снаружи. И поэтому мы не можем с вами сказать, что души до Христа подвергались переселению или души нехристиан подвергаются переселению, а души христиан навсегда остаются за одной личностью. Я думаю, что учение о переселении душ, которое действительно присутствует у Платона, хотя надо сказать, что оно не относится к числу любимых тем Платона, было им почерпнуто из пифагорейской философии и оставлено в неразработанном виде. Но мы с вами прекрасно знаем, что учение о переселении душ и сейчас во многих религиях и религиозно-философских системах присутствует.