Вытащить хочет Паллант копье из раны – но тщетно:
Кровь из тела и жизнь одним путем утекают.
Раною вниз умирающий пал; загремели доспехи;
К вражьей земле он приник обагренными кровью губами.[185]
Полон радости Турн и горд прекрасной добычей.
О человеческий дух! Судьбы он не знает грядущей,
Меры не может блюсти, хоть на миг вознесенный удачей!
Время настанет – и Турн согласится цену любую
Дать, лишь бы жив был Паллант, и добычу и день поединка
Сам проклянет. Аркадцы кладут, стеная и плача,
Юноши тело на щит, и друзья уносят героя.
Вновь ты вернешься домой, о родителя горе и гордость!
Тот же унес тебя день, который в битву отправил,
Но и короткий свой путь ты устлал телами убитых.[186]
Вот как описывается война у Вергилия. Прав, несомненно прав был Михаил Гаспаров, когда воскликнул: «Война у Вергилия много страшнее, чем у Гомера!» Трагизм «Энеиды» – пределен. Читаешь эти строки – и руки дрожат, и сердце болит. И не может не быть больно от этого текста. Поэт зашел в тупик, он оказался перед той самой проблемой, перед которой в XIX веке окажется Достоевский. Счастье, которое создается для миллионов, счастье, которое куется для всех мудрым правителем при помощи мудрой идеологии, обрекает на катастрофу живого человека, живую личность, живую индивидуальность. Все вместе счастливы и пребывают в полном восторге, но каждый человек в отдельности бесконечно несчастен, потому что лишен своего «Я», обезличен и растоптан.
«Именно потому, – говорит Сергей Ошеров, – что Вергилий потерпел неудачу, именно потому, что он не сумел выполнить тот заказ, который был дан ему Августом, он написал поэму, которая не умерла, поэму, которую вот уже два тысячелетия читают и будут еще читать долго». Написал поэму, в которой сумел рассказать совсем не о той миссии, к которой призван Рим, и не о той славе, которую стяжает вождь нового Рима Август, а о бесконечности человеческой боли, о том, как больно бывает живому человеку, когда он оказывается раздавлен государством и идеологией, раздавлен тем самым счастьем, которое создается для всех без исключения. Именно потому, что Вергилий потерпел неудачу, выполняя заказ Августа, он вошел в историю, а «Энеида» его сохранилась.
Надо сказать, что был у Вергилия один современник – поэт, которого звали Рабирий. Он написал еще одну поэму на заказ, в которой рассказывал о войнах, что вел Август. До нас от этой поэмы не дошло ни строки, о поэте мы знаем только его имя. Но вот его-то работа увенчалась успехом. Он сумел выполнить заказ принцепса, заказ Октавиана. Но зато не сумел ответить хотя бы частично на те «проклятые» вопросы человечества, на которые дал ответ Вергилий в своей действительно «навсегда живой», как говорит Сергей Александрович Ошеров, поэме.
Я напоминаю вам, что сегодняшняя наша передача была посвящена творчеству Публия Вергилия Марона, поэта и мыслителя, «религиозного мыслителя», как сказал Сергей Ошеров, последний из трех переводчиков «Энеиды» на русский язык. До Сергея Александровича «Энеиду» перевел сначала Афанасий Фет, а потом Брюсов. И надо сказать, что скромнейший Сергей Ошеров оказался много тоньше как переводчик, чем два знаменитых его предшественника.
Вергилий работал над своей поэмой одиннадцать лет. У Ошерова на «Энеиду» ушло пятнадцать, а на самом деле гораздо больше, потому что перевести поэму Вергилия он решил, еще будучи школьником, а завершил свой труд на рубеже 1960-х и 1970-х годов, почти тридцатилетним человеком. Правда, когда поэма была закончена, когда Ошеров принес текст в издательство, и он уже должен был публиковаться, в «Художественной литературе» собрался специальный совет по поводу того, разумно ли публиковать работу такого молодого человека. К счастью, кто-то всё-таки понял, что разумно.
Я посвятил последние несколько минут нашего с вами разговора личности переводчика по той причине, что вчера, 28 апреля, исполнилось пятнадцать лет со дня его безвременной кончины. Ошеров сумел познакомить русского читателя с «Энеидой» Вергилия, с поэмой, которая даже после Брюсова, великого мастера и по-настоящему большого поэта, всё еще казалась непереводимой. Я надеюсь, что сумел в сегодняшнем нашем разговоре довести до вас основные тезисы Сергея Ошерова, разумеется, снабдив их собственными примерами и оттолкнувшись от собственного опыта чтения гексаметров Вергилия, которого я читаю уже тоже тридцать примерно лет и мастерству которого все эти тридцать лет поражаюсь.
Вергилий не только потрясающий поэт, не только удивительный лирик, но и очень серьезный и очень трагичный мыслитель. Личность, раздавленная идеологией. Война, которую идеология объявляет человеческой свободе, – вот главная тема «Энеиды», поэмы, которая не устарела за две тысячи лет.
Марк Аврелий: «К самому себе»9 июля 1998 года
В Риме, на Капитолийском холме стоит конная статуя. Сохранилась она по той причине, что в Средние века думали, что это Константин. На самом деле это статуя другого императора – Марка Аврелия. Недавно оригинальная статуя была спрятана в музей для того, чтобы там она, находясь в лучших условиях, не страдала от дождей и прежде всего от загрязненности воздуха. На ее месте установлена копия. Но копия внешне мало чем отличается от оригинала, поэтому Марк Аврелий по-прежнему восседает на своем коне над лестницей Капитолийского холма.
Император, философ, мыслитель… Странный и печальный человек. Автор одной из самых глубоких и вместе с тем одной из самых грустных книг, которые были написаны за человеческую историю. Τὰ εἰς ἑαυτόν называется эта книга по-гречески. Писал ее римский император на греческом языке. Τὰ εἰς ἑαυτόν – это значит «К самому себе», «Наедине с самим собой».
«Люди ищут уединения, – пишет Марк Аврелий, – стремятся к деревенской тиши, к морским берегам, в горы. И ты также привык более всего желать этого. Всё это, однако, говорит лишь о крайнем невежестве. Ибо в любой момент ты можешь удалиться в самого себя. Ведь самое тихое и безмятежное место, куда человек может удалиться, – это его душа». Так размышляет Марк Аврелий. «В особенности же человек, который найдет внутри себя то, вглядевшись во что он тотчас преисполнится спокойствием. Под спокойствием же я разумею здесь не что иное, как сознание своей добропорядочности. Почаще же разрешай себе такое уединение и черпай в нем новые силы».
Уход вглубь своей души, путешествия в глубины своего «Я» – вот тот выход из сложных жизненных ситуаций, который предлагает Марк Аврелий и самому себе, и своим читателям. При этом, однако, этот странный человек иногда пишет такие вещи, что думаешь, будто бы он знал Священное Писание. «Никогда, – говорит Марк Аврелий, – не считай полезным для себя то, что когда-либо побудит тебя преступить обещание, забыть стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, проклинать, лицемерить, пожелать чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками». Читаешь этот фрагмент из его книги и вспоминаешь Декалог, десять заповедей в 20-й главе книги Исход или тот фрагмент из 19-й главы книги Левит, который называется обычно Кодексом святости: «Не крадите, не лгите и не обманывайте друг друга… Не обижай ближнего твоего, и не грабительствуй. Плата наемнику не должна оставаться у тебя до утра. Не злословь глухого… Не делайте неправды на суде; не будь лицеприятен к нищему, и не угождай лицу великого; по правде суди ближнего твоего. Не ходи переносчиком в народе твоем, и не восставай на жизнь ближнего твоего… Не враждуй на брата твоего в сердце твоем…» – и так далее. Все эти и другие библейские стихи напоминают, в общем, по-настоящему близкий к ним тезис, который выдвигается здесь, в книге Τὰ εἰς ἑαυτόν Марком Аврелием: «Никогда не считай полезным для себя то, что когда-либо побудит тебя преступить обещание, забыть стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, проклинать, лицемерить, пожелать чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками».
Однако не только это место заставляет нас вспомнить Священное Писание, когда мы читаем книгу Марка Аврелия. Есть и другие, не менее поразительные совпадения между римским мыслителем и апостолом Павлом. «Мы созданы, – пишет Марк Аврелий, – для совместной деятельности, как ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсть. Поэтому противодействовать друг другу противно самой природе». Читаешь эти слова – и вспоминаешь Послание к Римлянам, где в 12-й главе апостол говорит: «…Мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены». И дальше, в 12-й главе Первого послания к Коринфянам продолжает: «Если нога скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не рука”, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не глаз”, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно». Так говорит апостол Павел. А Марк Аврелий восклицает: «Мы созданы для совместной деятельности, как ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсть. Поэтому противодействовать друг другу противно природе». Так говорит Марк Аврелий, римский философ, император, человек, который очень остро переживает чувство Божьего присутствия в мире и рассказывает об этом своему читателю.
«Всё сплетено друг с другом, всюду божественная связь. И едва ли найдется что-нибудь чуждое всему остальному, ибо всё объединено общим порядком и служит украшением одного и того же мира. Ведь из всего составляется единый мир, и всё проникает единый бог, едина сущность всего, един закон, един и разум во всех одухотворенных существах, едина истина, если только едино совершенство для всех существ одного и того же рода, причастных одному и тому же разуму». Читаешь это место – и поражаешься. Оказывается, и язычник может приблизиться к Богу вплотную, если он внутренне чист и внутренне честен. А именно таким был император Марк Аврелий. Не случайно апостол говорит о том, что многие из язычников познали Бога через рассматривание творений.