Франческо Петрарка 15 января 1998 года[197]
…«Признаюсь, я любил Цицерона и Вергилия, – пишет Петрарка в одном из писем, – бесконечно наслаждался их стилем и талантом, многих других из сонма светил тоже. Но этих – так, словно первый был мне отец, а второй – брат. Теперь мои ораторы Амвросий, Августин, Иероним и Григорий, мой философ – Павел, мой поэт – Давид, которого много лет назад я сравнивал с Гомером и Вергилием, так что оставалось еще неясно, кто выше. Теперь я знаю, кто выше. Но из-за предпочтения тех я всё же не забрасываю этих».
Итак, Петрарка предпочитает веру во Христа и христианских авторов, предпочитает Псалтирь, книгу, о которой пишет: «Хочу, чтобы Псалтирь Давидова у меня была в руках у бодрствующего всегда, всегда перед глазами, а у спящего или у умирающего – всегда под подушкой»… Да, Петрарка предпочитает Псалтирь и Христа, но не отвергает Цицерона и Вергилия и возвращается к тому тезису, который некогда был выдвинут блаженным Иеронимом. Иероним ведь, по-моему, хотя и писал, что их забросил, но не подтвердил это своим стилем и, кажется, способен был любить вместе и тех, и других.
Итак, вот, наверное, очень важный ответ на тот вопрос, который мы постоянно задаем сами себе. Вера или культура? Блаженный Иероним утверждал, что он выбрал веру и отверг культуру, но текстами своими доказал как раз обратное. Он доказал нам, что вера и культура вполне совместимы. Одно не отрицает другого, одно не противоречит другому, одно другого не отвергает. Возможно, именно в этом и заключается одно из открытий XIV века, одно из открытий Возрождения и, в частности, самого Петрарки. Античность продолжает присутствовать в жизни Нового времени. Но она превращается в форму, в которую вкладывается чисто христианское содержание. Античность продолжает существовать, но теперь уже как форма.
Петрарка – путешественник. И, с его точки зрения, всякая жизнь – это путешествие. Петрарка – человек очень сложного характера. Он подвержен приступам тоски, тоски глубокой и постоянной. И вне этой тоски он, в общем, сам себя не представлял. Петрарка берет античные образы, берет формулы и ситуации из стихов римских поэтов, которых он действительно прекрасно знал и любил, и вкладывает в эти образы свое, очень личное содержание. Вот, наверное, в чем заключается феномен Возрождения. Античность стала для людей этого времени (я имею в виду XIV, XV и XVI века) материалом, из которого можно сделать что-то свое, материалом, который можно использовать, от которого можно отталкиваться. Античность стала частью прошлого.
А еще для Данте античность была его личной предысторией. Данте Алигьери не противопоставлял древность Новому времени. Он считал, что Рим древний, в сущности, ничем не отличается от Рима современного. Потому что первые христиане жили не в современном, не в средневековом, а в древнем Риме. И апостол Петр тоже пришел в древний Рим. Данте считал себя принадлежащим именно к тому самому древнему Риму, в который пришли апостолы, к тому самому древнему Риму, в котором прославились мученики рубежа III и IV веков.
Другое дело Петрарка. Петрарка относит себя уже к совершенно новому Риму, к той стране, Италии, для которой древность – это давно ушедшее в небытие и забывающееся, действительно забывающееся прошлое. Петрарка уже полностью принадлежит христианской цивилизации и смотрит изнутри своей эпохи туда, в далекое прошлое, откуда берет строительный материал для своих стихов. Но об этом мы поговорим в один из следующих наших вечеров.
Для тех, кто начал слушать нас позже, сообщаю, что сегодня мы говорим о творчестве Франческо Петрарки, главным образом – на материале его писем, и пытаемся понять, как видел мир, в котором он живет, итальянский поэт XIV века.
Можете ли Вы представить наше православие без иконописи, без храмовой архитектуры, без церковной музыки? Это же тоже культура, которая вошла в ткань нашей жизни.
Я попытаюсь сейчас использовать три слова из того, чтó Вы говорили: архитектура, иконопись и музыка. Церковное пение, иконы и архитектура святых храмов Божьих. Вот если мы возьмем каждый из этих моментов в отдельности и посмотрим, из чего же складывается архитектура храмов, то мы найдем в ней все элементы античной архитектуры. В живописи христианского Средневековья, в росписях на стенах храмов, во фреске, в мозаике, в иконе мы опять-таки найдем те элементы, которые взяты из античной живописи, из античной мозаики. И в музыке церковной то же самое. Я не говорю уже о гимнографии, о церковной поэзии. Вся церковная культура оперирует почти исключительно с античным материалом, но относится к нему именно как к материалу, из которого можно сделать что-то свое. Именно такое отношение к античности исповедует Петрарка: это материал, из которого мы можем строить свое. Это не тот мир, в котором мы живем, – мир изменился. Но это строительный материал, материя, ὕλη, как говорили греки, – лес для того, чтобы строить.
Вы говорите, что в эпоху Возрождения люди стали искать личного общения с Богом, а не веры в Церкви. Но в том-то и дело, что личное общение с Богом возможно только в Церкви, только в Церкви человек может стать личностью. И Петрарка, хотя его и раздражала Церковь, в то же время искал в ней спасения от самого себя. По-моему, то «приручение» Бога, которое началось с Франциска, оставило человека с его собственными кошмарами.
Спасибо Вам за реплику, но ведь то же самое, что мы находим у Петрарки, мы найдем и в творениях византийских исихастов, и то же самое мы найдем в «Добротолюбии». Это то же личное отношение к Богу, та же личная встреча – да, в свете которой церковная вера уходит куда-то в тень. Она не отменяется, ей не отказывают в праве на жизнь. Ничего общего между этой личной встречей с Богом и Реформацией XVI века нет. Я думаю, что никакого отношения к Реформации ни Григорий Палама, ни исихасты, ни те старцы, тексты которых для нас сохранило «Добротолюбие», не имеют. Но они все говорят об одном и том же. Так что если мы говорим в этом плане о XIV веке, то здесь видеть какую-то заведомую нецерковность или вызов Церкви ни в коем случае не нужно. Другое дело, что они зачастую проговаривали то, о чем в иные эпохи молчат. Они об этом говорили вслух, будучи просто-напросто честнее. В Средние века, если человек уходил из Церкви, он уходил и от Бога. Начиная с XIV века оказывается, что всё совсем не так просто. Человек даже в эпоху своего духовного кризиса, в момент, когда, как ему кажется, внутри него мир разрушается, всё равно понимает, что без Бога нельзя, без Бога жить невозможно.
С Вами говорит детский писатель. Я всегда проповедовал в своих книгах любовь: к детям, к животным, к природе. И делал это в течение сорока лет. Но ничего из этого не получилось, как я вижу, наблюдая окружающее. Может, я не на правильном пути был? Бог говорит временами года: листочком, капелькой… Но люди из-за своего несовершенства не понимают этого языка. Как сделать, чтобы они поняли?
Спасибо Вам. Замечательная реплика. Во-первых, то, о чем Вы писали в течение сорока лет, никем не отменено и не ушло в прошлое. Это часть нашей жизни, и очень важная часть. И я думаю, что не только Вы, а прежде всего Священное Писание говорит нам о любви: и о любви к детям, и о любви к творению, и о любви ко всему, что нас окружает. Поэтому мы, все слушатели, можем только спасибо Вам сказать за Вашу работу. Что касается Вашего утверждения о том, что Бог говорит с нами через времена года… По-моему, в жизнеописании святого Антония говорится о том, что, когда у него спросили, почему в его келье нет книг, святой ответил: «У меня есть книга, написанная Самим Богом. И если я хочу ее читать, то я выхожу на порог своей кельи и открываю эту книгу, взирая на небо, на пустыню, на горы, на всё сотворенное Богом и листая страницы этой написанной Самим Создателем книги».
Древний аскет понимает природу именно как книгу, написанную Богом. Это совершенно верно. И такое чувство мира, Вселенной, такое чувство природы было присуще древнему христианству, оно присутствовало в христианской вере первых веков. А затем оно ушло куда-то. И вот в эпоху Возрождения происходит возврат к этому чувству природы как Творения. И это огромное завоевание эпохи Возрождения, причем завоевание это осуществлено было не только в рамках итальянского Возрождения. Это же вы найдете и в Византии, это вы найдете и в Германии, и в культуре европейского Севера, и даже на Руси. Так что здесь мы благодаря Вашей реплике приблизились к очень важным вещам, к очень важным позициям. Возрождение во многом есть возвращение к христианскому миропониманию первых веков: в частности, это касается отношения к природе.
Что же касается веры в Бога, возможна ли она или невозможна вне Церкви, то я бы сказал так. Да, в Церкви вера в Бога возможна, и это мы знаем. Но мы знаем с вами по тысячам примеров, что вера в Бога возможна и там, где человек по какой-то причине лишен Церкви и живет вне Церкви. Бог призывает к Себе всех и открывает Себя всем. И так проводить водораздел, как сделал сегодня один из наших слушателей: «Там, где Церковь, есть вера в Бога, а где Церкви нет, там веры в Бога нет», – всё-таки нельзя. Мне кажется, если мы с вами вслушаемся в то, чтó говорит Франческо Петрарка о Псалтири – о том, как он не расстается с этой книгой и днем хотел бы держать ее в руках всегда и читать, а ночью, когда он спит, или умирая иметь под подушкой, – то мы всё-таки поймем, что вера этого человека и чиста, и полна, и связана с живым ощущением Божьего присутствия. Давайте будем щедрее к тем, кто жил прежде нас, не будем всех подряд зачислять во врагов рода человеческого.
Вспомним и о том, что Возрождение открыло и науку, второй элемент культуры (первый – искусство). Наука оказалась таким же путем к Богу, как и Откровение, как и молитва, как и искусство. А если скажут, что она может быть путем к дьяволу, то этим путем может быть и якобы путь к Богу.