Бодлер постоянно говорит о смерти. Он верит в смерть Иисуса, но у него ничего не получается, когда он хочет поверить в Его воскресение. «Большое, непоправимое несчастье носит еще более мрачный, еще более зловещий характер, если оно поражает нас среди пышного расцвета природы. Смерть производит более потрясающее впечатление среди роскоши летнего дня, – так пишет Бодлер и дальше цитирует Томаса де Квинси, английского писателя и поэта, которого он чрезвычайно ценил и переводил на французский язык, – “…тогда с особенною силою выступает страшное противоречие между тропической мощью внешней жизни и мрачной неподвижностью могилы. Глаза наши видят лето, а мысль обращается к смерти. Вокруг нас свет и движение, а в нас самих глубокий мрак. И эти два образа, приходя в тесное соприкосновение, придают друг другу необыкновенную силу”». Итак, лето, которое видят глаза, и глубокий мрак внутри нас самих: вот оно, главное противоречие жизни. Роскошь лета и «тропическая мощь внешней жизни» – и на фоне этого мрак, тоска и пустота в глубине самого человека.
«Чувство одиночества, – пишет Бодлер в одном из своих дневников, – с самого моего детства, несмотря на близких и особенно в кругу товарищей – чувство вечно одинокой судьбы. В то же время сильная жажда жизни и удовольствий». Вот, кажется, очень краткий и очень емкий автопортрет поэта. Но это портрет не только одного поэта. Это портрет и его поколения. Cкажу больше: не только свое поколение изображает Бодлер в этих словах, не только человека своего времени. Нет, человека, который и сегодня так же мучается, и так же страдает, и так же зачастую ищет выхода из тупика этих мучений, страданий и этой боли в наркомании, как искали выход герои и современники Бодлера.
Chacun sa chimère, «У каждого есть своя химера». Так называется одно из стихотворений в прозе Бодлера. «Под огромным серым небом посреди широкой пыльной равнины, где не было ни дорог, ни травы, ни даже чертополоха и крапивы, я встретил несколько человек, которые шли согнувшись.
Каждый из них нес на спине огромную Химеру, тяжелую, как мешок муки или угля или как амуниция римского пехотинца. Но чудовищное животное не было мертвым грузом; нет, оно охватывало и сжимало человека своими упругими и могущественными мышцами; двумя широкими когтями оно впивалось в грудь своего носильщика, а фантастическая голова нависала над его челом, подобная тем страшным каскам, какими древние воины надеялись усилить ужас врага.
Я вступил в беседу с одним из этих людей и спросил его, куда они идут. Он ответил мне, что ни он, ни другие ничего не знают об этом, но что, очевидно, они куда-то идут, ибо их гонит непобедимая потребность идти.
Любопытно отметить, что никто из этих путников не казался раздраженным на свирепое животное, повисшее на его шее и прильнувшее к его спине; можно было даже подумать, что они смотрят на него как на часть самих себя. Все эти усталые и серьезные лица не выражали вовсе отчаяния; под тоскливым куполом неба, утопая ногами в пыли, брели они по столь же безотрадной, как и небо, почве, с покорным выражением людей, обреченных на вечную надежду.
И шествие прошло мимо меня и исчезло вдали горизонта, там, где округленная поверхность нашей планеты ускользает от любопытства человеческого взора. И несколько мгновений я упорно старался постичь эту тайну, но вскоре непреодолимое Равнодушие овладело мной, и я был раздавлен им больше, чем были придавлены те своими тяжкими Химерами»[216].
Мне представляется, что здесь Шарль Бодлер дает блестящий портрет человека своей эпохи, хотя, напоминаю, его эпоха еще не закончилась.
«Старый акробат». Есть среди стихотворений в прозе Бодлера и такое. Праздник. Демонстрируют свое могущество силачи, танцовщицы блистают красотой. И на фоне всего этого стоит, прислонившись к стене, старый акробат, который жалок, смешон и никому не нужен. Поэт просит акробата, этого жалкого и бессильного старика, показать ему свое искусство. Но когда тот уже готов начать представление, толпа вовлекает поэта в себя и уносит его куда-то прочь от тех подмостков, на которых собрался было уже выступить перед ним этот старый акробат, vieux saltimbanque. «Поэт, переживший свою эпоху… Не таким ли же акробатом, как и этот, является он!» – восклицает поэт, не имея даже возможности оглянуться на этого несчастного старика. Старый акробат – символ какой-то невероятной трагичности той цивилизации, внутри которой живет Бодлер, внутри которой живем и мы с вами. Только иногда мы об этом забываем.
Человек живет в мире, который разрушается, в мире, где властвует тление, в мире, где всё умирает и быстро превращается в гниль.
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
<…>
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.[217]
В этих стихах, которые поэт жутко называет словом «Падаль», он рассказывает – как сделал это некогда в своем «Памятнике» Гораций – о том, каким видится ему бессмертие. Вот он, яркий летний день, прекрасный и полный белоснежного солнечного света, абсолютно белоснежного и ослепляющего сияния. Но посреди этого сияния валяется полусгнивший скелет лошади. Поэт останавливает на нем взор и обращается к своей подруге: «Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая», Вы тоже будете такой же, как эта лошадь; но тогда скажите червям, «что тленной красоты – навеки сберегу я и форму, и бессмертный строй». Только поэзия может привести к бессмертию. Только через стихи можно победить этот ужас небытия, этот мрак тления, этот смрад могилы, в котором живет человек сегодняшнего дня. Бесконечная боль присутствует в каждой странице бодлеровской поэзии. Да, действительно: это poètе maudit, это «прóклятый поэт», поэт, который сумел в словах выразить то, что мучило и мучит его современников, то, что других мучит и рвет изнутри, но не поддается никакому выражению. Выразить в словах, в конце концов, то, что приводит человека к наркомании, что приводит человека к алкоголизму, что заводит человека в тупик: вот он, диагноз той болезни, которая нас разрушает. Здесь он поставлен очень точно, строго, жестко и, наверное, безжалостно.
Еще один текст, еще один фрагмент из стихотворений в прозе. «Эта жизнь – больница, где каждый больной одержим желанием переменить постель. Один хотел бы страдать у печки, а другой думает, что он выздоровел бы у окна. Мне кажется, что мне всегда было бы хорошо там, где меня нет. И этот вопрос о переезде – один из тех, который я беспрестанно обсуждаю с моей душой: “Скажи мне, моя душа, бедная остывшая душа! Что ты думаешь о том, чтобы жить в Лиссабоне? Там, должно быть, тепло, и там бы ты помолодела, как ящерица. Этот город стоит у воды. Говорят, он построен из мрамора, а народ там так ненавидит растительность, что вырывает все деревья. Вот пейзаж в твоем вкусе. Пейзаж, созданный из света, и камня, и воды, чтобы их отражать”. Душа моя не отвечает». Наверное, мало есть поэтов и писателей, мало художников и композиторов, которые бы так чувствовали красоту, как чувствовал ее Бодлер, которые могли бы рисовать такие прекрасные картины, какие умел рисовать он. Но, наверное, никто из художников не умел так отразить и ту грязь, которая скрывается внутри нашего «Я», и ту тоску, и ту боль, и ту ложь, и весь тот смрад, который нас наполняет. Действительно, никто другой не умел отразить это так, как Бодлер.
Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству Шарля Бодлера, поэта, который сам себя называл «прóклятым», поэта, стихи которого были запрещены в результате судебного процесса и попали под арест (не сам поэт, но его стихи). Поэта, которого иногда называют самым большим страдальцем и почти мучеником – именно мученика видел в Бодлере Осип Мандельштам. А иногда о нем говорят как о носителе и певце всего отвратительного, всего того, чего человек и знать-то не должен, если он хочет быть человеком. Прокурор на процессе, посвященном стихам Бодлера, говорил: «Противодействуйте вашим приговором этим растущим и уже определенным тенденциям, этому нездоровому стремлению изображать всё, описывать всё, рассказывать обо всём так, как если бы понятие преступного оскорбления общественной морали было бы упразднено и этой морали не существовало».
Итак, прокурор призывал запретить Бодлера и противодействовать растущим в обществе нездоровым тенденциям, которые оскорбляют общественную мораль, потому что поэт считает, что ее вовсе не существует. А что думал об этом сам поэт? Однажды он написал о своем современнике, знаменитом художнике Эжене Делакруа: «Всё его творчество напоминает какой-то страшный гимн во славу рока и неустранимого страдания». Слова эти можно применить и к самому Бодлеру.
А вот еще одна авторецензия. Незадолго до смерти Бодлер писал: «В эту жестокую книгу я вложил всё мое сердце, всю мою нежность, всю мою перелицованную веру, всю мою ненависть. Конечно, я стану утверждать обратное. Буду клясться всеми богами, что это книга чистого искусства, кривляния, фокусничества. Но я буду лгать, как базарный шарлатан». Итак, Бодлер признаётся, что всю свою «перелицованную», как он говорит, веру он вложил в «Цветы зла». А на самом деле – и в другие книги, которые после него остались. Есть ли выход из этого мира, который наполняют «цветы зла»?
Любовь – наш долг святой. Люби ж, не различая —