Другой поэт, которого так же трудно переводить, – Гораций. И Горация тоже ведь переводили десятки переводчиков: и Фет, и Пастернак, и Шатерников (был такой преподаватель латинского языка, блестяще знавший и горячо любивший Горация). Я считаю, что лучше всего получился Гораций на русском языке у Андрея Петровича Семёнова-Тян-Шанского, знаменитого энтомолога, ученого и путешественника. Это сын того самого сенатора Семёнова, который осуществил великие открытия в Тянь-Шане. Так вот, Андрей Петрович Семёнов-Тян-Шанский путешествовал по Средней Азии с маленьким томиком Горация. Он читал и переводил его годами. Его не торопило ни одно издательство, он писал эти русские стихи, переводя Горация, только для себя. И у него получилось великолепно – небольшой томик его переводов был издан в конце 1930-х годов в издательстве «Academia».
Вот так и Верлен: его надо переводить годами, его надо переводить не потому, что этот перевод ждет то или иное издательство. Его можно переводить только по одной причине: потому что его стихи так или иначе, но звучат в сердце.
Эмиль Верхарн10 марта 1998 года
Мне хотелось бы сегодня вечером продолжить тему духовных поисков, тему, которой мы с вами уже касались, когда говорили о творчестве Антуана Сент-Экзюпери.
Двадцатый век действительно какой-то особенный. Вспомните, что на заре XX века не было еще ни самолетов, ни радио, ни телевидения. Вспомните, что на заре XX века темп жизни был совсем другим, и жестокости в жизни было совсем не так много. Вспомните, как изменилось лицо нашей планеты за последние сто лет. Конечно же, эти изменения не могли не поставить людей перед очень трудными и порой неразрешимыми вопросами. Конечно, духовные искания человека в XX веке проходили в совершенно особенных условиях, в условиях и очень быстрого изменения ситуации, невероятно ускорившегося технического прогресса, и в условиях очень серьезных испытаний в смысле того зла, которое особенным образом дало знать о себе в XX веке. И надо сказать, что до Второй мировой войны христиане старались как бы не замечать этих изменений. Это касается и нашей страны, это касается и Западной Европы, и Америки – везде, во всех странах мира христиане практически всех исповеданий до какого-то момента старались жить так, как будто в мире ничего не происходит. Хотя, конечно, в какой-то момент оказалось, что это невозможно.
Одной из первых христианок, заговоривших о новых проблемах на новом языке, была мать Мария (Скобцова) – это было во время Второй мировой войны во Франции. В наши дни уже многие из нас пытаются размышлять над тем, что происходит с миром сегодня. А, повторяю, в 1920-е, 1930-е годы, не говоря уже о начале века, христиане старались жить, не замечая ничего нового, не замечая прогресса, не замечая новых политических течений и идей. В этом смысле энциклика Льва XIII «Rerum novarum» (1891) была единственной – не только первой, а именно единственной попыткой как-то осмыслить сегодняшний день, как-то осмыслить вообще то, что происходит в жизни. Но она так и осталась единственной. И люди конца XIX – начала XX века: поэты и писатели, музыканты и философы, – очень часто видели в Церкви элемент уходящей цивилизации. Многим тогда казалось, что христианство умирает, уходит в прошлое.
Одним из таких людей был Эмиль Верхарн, замечательный, удивительный поэт, человек, который создавал в своих стихах образы, чрезвычайно запоминающиеся и очень глубокие. Поэт, которого кто-то из литературных критиков начала века назвал «Данте современной жизни». Поэт, о котором когда-то замечательно написал Стефан Цвейг: «Вся эпоха наша отразилась в творчестве Верхарна, в творчестве, охватывающем все явления современности: мрачные силуэты больших городов, грозные волнения народных масс, копи и шахты, тихие монастыри, умирающие в тягостном забвении. Нет ни одной области духа, которую Верхарн не превратил бы в поэму. Разрушительные социальные идеи; беспощадная борьба промышленности и сельского хозяйства; дьявольская сила, отрывающая людей от здоровой деревенской жизни и бросающая их в ужасную сутолоку больших городов; трагедия эмиграции, финансовые крахи, блестящие успехи науки, философские концепции, достижения искусств и ремесел – всё, вплоть до теории цвета у импрессионистов. Все проявления современной мысли, претворенные в стихах, отразились в произведениях Верхарна. Всё находит отклик в прозорливой душе поэта».
Действительно, Эмиль Верхарн сумел стать поэтом сегодняшнего дня. Он сумел рассказать в своих стихах о жизни Европы на рубеже веков, не погружаясь исключительно в идиллический мир деревни или не уходя в создание чисто философских образов. Верхарн был единственным, исключительным поэтом, потому что он сумел в своей поэзии сказать обо всём, что происходило в его эпоху, обо всём, из чего состояла жизнь человека в те времена, теперь от нас отделенные целым столетием. И при этом трудно сказать, что кто-то из поэтов более нового времени так полно охватил жизнь. Обычно – и это типично для XX века – поэты уходят в одну только область и стараются жить в очень большой степени в ими созданном, отчасти искусственном, отчасти стилизованном под прошлое мире. Верхарн был не таким, Верхарн был совсем другим. Он говорил о настоящем, его не приукрашая, но и не рисуя его в одних только мрачных красках.
Почему я заговорил сегодня об этом поэте? Потому что, наверное, никто из писателей начала века так много не говорит о Церкви, о богослужении, о колокольном звоне, о духовенстве, о верующем человеке, как это делает Верхарн. Но если приглядеться к его стихам, то верующие у него – это люди, принадлежащие к уходящему миру.
Церковное искусство тоже досталось нам от прошлого, но не только оно принадлежит прошлому. Оно уходит в прошлое вместе со старыми статуями и фресками, осыпается позолота со шпилей деревенских храмов, а вместе с этой позолотой в небытие уходит и то, чтó эти храмы наполняет – молитва. Так рассуждает поэт, погибший случайно – попавший под поезд в годы Первой мировой войны.
Да, даже он считал, что христианство уходит в прошлое. Надо сказать, что так считал не только он, так считали и очень многие иерархи и богословы, включая наших, отечественных. Потому что в Церкви – это касается и православия, это касается и католичества, это касается и протестантских исповеданий – с каждым годом становилось всё меньше и меньше людей. Прежде всего, там почти не осталось молодежи. Да, действительно, такой была ситуация в первой половине XX века. Как это ни парадоксально, она изменилась к лучшему только в годы Второй мировой войны.
Казалось, что христианство умирает. Это было на рубеже XIX и XX веков. Это казалось даже такому тонкому человеку, как Эмиль Верхарн, который бесконечно любил деревенские храмы своей родной Фландрии, любил богослужение, любил язык Церкви, запахи церкви, колокольный звон и церковное пение, который любил церковное искусство, который весь принадлежал этой цивилизации, но, принадлежа к ней, чувствовал ее обреченность, считал ее уходящей. Всё-таки история пошла какими-то другими путями. Давайте попытаемся понять, почему. Я именно для того приглашаю вас сейчас в эфир, чтобы попытаться разобраться в этой проблеме.
Я напоминаю вам, что когда-то мы говорили о том, что еще во времена шекспировского «Гамлета» и «Дон Кихота» Сервантеса, то есть на рубеже XVI и XVII веков, люди начали задумываться о том, что христианский взгляд на мир устаревает. Можно говорить, что именно тогда начался кризис христианского мировоззрения. Прошло три века: XVII, XVIII и XIX. Настал самый страшный – XX век. И вот теперь вдруг этот кризис начал разрешаться. Оказалось, что христианство совсем не умирает, совсем не уходит в прошлое. Оказалось, что вера во Христа, вера в Бога так же сильна в сердцах у людей сегодняшнего дня, как была она сильна в сердцах библейских пророков, как была она сильна в сердцах апостолов и мучеников первых веков христианства.
Я заговорил сегодня об Эмиле Верхарне, потому что это действительно удивительный поэт. Я заговорил сегодня об Эмиле Верхарне, хотя те переводы его стихов на русский язык, которые существуют, меня, честно говоря, не устраивают. Я читал в последние дни Верхарна по-французски, сравнивал французский текст с русскими переводами и видел их несовершенство. Попытаюсь сейчас объяснить, чтó меня не устраивает в русских переводах Эмиля Верхарна.
Сделаны они в основном Георгием Шенгели и Валерием Брюсовым. И тот и другой очень любили Верхарна. И тот и другой считали Верхарна самым большим поэтом XX века. Но они не были христианами, они не были верующими людьми. А Верхарн хотя и говорил об обреченности христианской цивилизации, но верил в Бога и был настоящим христианином, был человеком, если можно так выразиться, церковной цивилизации. И вот эта его очень глубокая церковность была совсем непонятна переводчикам. Именно поэтому, несмотря на декларированную точность и действительно получавшуюся точность, они стихи Эмиля Верхарна начисто убили в своих переводах. И мне очень обидно их читать по-русски.
Я хотел бы провести параллель между тем, чтó Вы говорили о Верхарне, и творчеством Густава Малера, где очень чувствуется такая же катастрофичность. А перевод Верхарна еще и потому труден, что формальное совершенство стиха не дает переводить.
Спасибо Вам за оба замечания, они чрезвычайно ценны. Но, во-первых, не один Верхарн был таким блестящим мастером формы. Данте тоже мастер формы, но, тем не менее, для Лозинского оказалось возможным создать русскую «Божественную комедию». И многие другие поэты, в том числе французские, блестяще переводимы на русский язык, хотя по форме они не менее сложны, чем Верхарн. И тот же Бодлер, бесконечно трудный по форме, всё-таки переведен и читается по-русски, а вот Верхарн по-русски не читается. У меня сейчас лежат на моем столе две книги: одна французская, другая русская. Честно говоря, мне не хочется открывать русскую книгу, хотя я понимаю, что это надо сделать. Мне представляется, что переводчики потому не смогли нам дать русского Верхарна, что они принадлежали уже не христианской цивилизации, они уже не были христианами. В то время как Верхарн (повторяю, он умер в 1916 году), считая, что его цивилизация обречена, тем не менее к ней принадлежал.