[223] Давайте на этих евангельских словах и закончим нашу сегодняшнюю беседу.
1 июля 1998 года
Мне бы хотелось сегодня поговорить об Эмиле Верхарне. О поэте, который на рубеже XIX и XX веков впервые заговорил о городе с его заводами, дымом и гарью, со всем его ужасом и бедами, – заговорил не на страницах газет, не в публицистических статьях, а в стихах. Заговорил об этом так, что был услышан.
Мерцанье алых фонарей
Средь мачт и рей
Слепит ночную темноту.
Они пылают даже днем
Пурпурно-золотым огнем,
Зато у солнца кляп во рту,
И в полдень лик его незрим
Сквозь гарь и дым.
Река из нефти и смолы
Бьет в камень берегов, грызет мостов углы;
Сирены в ужасе ревут среди тумана;
Сигнальные огни на кораблях горят,
Вонзая свой зеленый взгляд
В просторы океана.
Сотрясая перрон, за фургоном проходит фургон,
Тачек визг – словно петель несмазанных стон;
Комья мрака, с железных сорвавшись лебедок,
Исчезают в подвалах, что пышут огнем,
А мосты разводные застыли торчком,
Словно виселицы, между мачтами лодок.
И огромные медные буквы, вместившие весь окоем,
Напролом
Продираясь сквозь стены, карнизы и крыши,
Как на приступ, стремятся всё выше.
А там, внизу, стучат колеса,
И поезда, один другого тяжелей,
Летят к вокзалам, чьи фронтоны остроносы,
Как ростры золотых недвижных кораблей.
Там рельсы вглубь земли, под спуд,
Нырнут – и снова тут как тут:
Свиваются в слепящий жгут,
И блеск их лют.
То исполинский город-спрут.[224]
Однако этой темой огромного современного города не исчерпывается круг проблем, о которых заговорил Верхарн. Если мы возьмем первые две его книги, то окажется, что в них перед нами рисуется совсем другой мир. Первая книга его стихов называется «Фламандки» – «стихи с запахом скотного двора», сказал кто-то из читателей в то самое время, когда книга появилась. Корова, свиньи, выпечка хлеба – вот они, основные темы этого небольшого сборника.
Воскресенье. Крестьянки пекут хлеб…
Жар крепнет: уголья уже алеют яро,
И девки, на доску кладя за парой пару,
Под купола печей сажают хлеб крутой.
И пламя быстрое из каменного зева
Как стая красных псов взвивается от гнева,
Стараясь им лицо куснуть своей струей.[225]
Это «Выпечка хлеба». А дальше перед нашими глазами предстает grande chambre, большая комната в сельском доме,
Где путник находил и отдых и обед,
Где родились сыны, где умер старый дед
И к ложу смертному родных склонялись лица.[226]
В этих стихах мы прикасаемся к тем буфетам, к тем комодам, в которых крестьяне прятали свои вещи. Мы проходим мимо их амбаров, заглядываем в кухню, заходим на задний двор, где доят коров, в сарай, где хранятся остатки старых телег и еще какой-то хлам, быть может, старая мебель… Мы заглядываем на ферму, мы попадаем в хлев, мы видим раскормленных свиней, которые копаются в грязи и хрюкают. Вот он, мир, который рисует Верхарн в первом своем сборнике. Мир, который еще пока существует, но всё больше и больше уступает место городу.
Второй сборник стихов Верхарна называется «Монахи». Поэт был знаком с жизнью монастыря с детства. Его отец, Гюстав Верхарн, каждый месяц совершал паломничество в бернардинский монастырь в Борнкхеме (это неподалеку от Сент-Амана) и брал туда с собой сына. Отшельники, которые жили в этом монастыре, запомнились будущему поэту, который потом, уже став взрослым, провел в монастыре двадцать один день, не покидая его ни на минуту, полностью разделив жизнь монахов. Эти монахи думали, что он хочет постричься, и, быть может, действительно поэт собирался пойти путем отшельника. Потому что, когда читаешь его второй сборник «Монахи», поражаешься, до какой степени дорогá жизнь монастыря, до какой степени близок и понятен монашеский путь молодому еще тогда поэту.
Мы говорим с вами сегодня о творчестве Эмиля Верхарна, и я обращаю ваше внимание на то, что во втором сборнике своих стихов, написанном под влиянием, с одной стороны, детских впечатлений; с другой стороны, после своего добровольного ухода в монастырь (пусть короткого, но очень глубоко пережитого) поэт дает нам, своим читателям, возможность прикоснуться к реальности жизни отшельника.
Витрáжи, где дрожит зари святое пламя;
Сосуды чистоты; живые зеркала,
Где отражаются хрустальными водами
И берег благости, и доброты крыла.[227]
Доброта – это ключевое слово во всех стихах Эмиля Верхарна, которые посвящены Богу, которые посвящены духовной жизни, христианству, католичеству, монастырю… доброта. Вот она, главная черта, сопутствующая вере. Вот оно – то, без чего невозможно христианство. Иногда эти стихи звучат, как колокольный звон, слышный откуда-то издалёка:
…И лишь один плывет
В сияньи запада в безмолвный небосвод
Вечерний колокол, раскатом повторенным.
<…>
И скорбных голосов воздушные сплетенья
Такой тоской полны, что вдруг, заслыша их,
И птица стала петь среди ветвей густых
Чуть слышным голосом, исполненным томленья;
Что нивы зыбкие, заслыша тот же стон,
Затихли, и леса задумчиво склонились
И смотрят, как вдали дороги заструились
Вияся по лугам, туда – в вечерний звон.[228]
Так слышен над миром вечерний Angelus – именно этим латинским словом кончается это стихотворение. Напоминаю, что Angelus – это трижды в день читаемая молитва «Богородице Дево, радуйся», Ave Maria, сопровождаемая стихами из Священного Писания. Первый стих, с которого начинается этот маленький чин – Angelus Domini nuntiavit Mariae et concepit de Spiritu Sancto, «Ангел Божий возвестил Марии, и зачала от Духа Святаго». Отсюда и колокольный звон, который три раза в день призывает оставить хотя бы на минуту все дела и застыть в молитве, тоже называется Angelus. Да, Angelus – одно из ключевых слов в поэзии Верхарна и в сборнике, который называется «Монахи», и потом в течение всей его жизни.
Мир «Фламандок» с амбарами, сараями, свинарником и запахом свежевыпеченного хлеба – это мир, который уходит, его больше не будет. Мир монастырей с его колокольным звоном, с садами, в которых заботливые монахи выращивают плодовые деревья и удивительной красоты цветы, – это тоже мир, который всё больше и больше вытесняется куда-то на окраину жизни. Город-спрут заполняет собою всё.
Tentaculaire – таким французским словом называет Эмиль Верхарн город, от слова «щупальца» оно происходит. Это значит, что город распространяет на весь мир свои щупальца: город с рекламой, с трамваями и метро, город, в котором всё гремит, трясется, наполняется смрадом. Мир изменяется. Мир мало-помалу становится страшным:
Где золотилась рожь, маховики стучат.
По крыше церкви дым драконом вьется черным,
Мы движемся вперед, и солнечный закат
Уже не кажется причастьем чудотворным.[229]
Так говорит об этом изменении жизни, об этом новом мире Верхарн в одном из своих стихотворений. «И солнечный закат… et le soleil couchant N’est plus l’hostie en or divin». И солнце заходящее – оно уже не похоже на золотую гостию, которая застыла над миром. Гостия – это по-латински тот хлеб, на котором совершается таинство Евхаристии, хлеб литургии. Как хлеб Причастия сияло некогда над миром солнце, а теперь это сияние уже не видно, уже непонятно, незаметно и, быть может, его вообще уже больше нет. «Огромною преступною рукой машины исполинской и проклятой хлеба евангельские смяты». Les pains évangéliques – такие нивы, какие описаны в Евангелии: они еще вчера колыхались, они еще вчера благоухали. Сегодня же эту равнину съедает город-спрут. Как жить? Как не погибнуть? Как не сойти с ума? В этом мире не выжить, говорит Верхарн.
В борьбе всех против всех вовек душе моей
Не выжить! Мне конец! Стальным здесь пашут плугом,
Чтоб, сея золото, снять урожай гиней
На жарких нивах бирж. Ты треснута, надбита,
Душа моя! Твой гнев не удержать в груди!
Душа моя! душа, сошедшая с орбиты,
В негодовании палящем пропади![230]
Есть ли выход вообще? Есть ли выход из этого мира? Этот вопрос всё чаще и чаще задает себе Верхарн и, кажется, находит этот выход. Им оказывается наука. Одно за другим поэт посвящает свои стихи науке.
<…>
То строится науки зданье,
Стремящейся сквозь факты в даль познанья.
Вооруженный взгляд, не знающий преград,
Идет в глубины – к атомам, к светилам…
<…>
Здесь каждый действует с упорством смелым
В потоке общих дум, удач и неудач,
Один лишь узелок развязывая в целом,
Составленном из тысячи задач.
Все ищут, к истине вплотную все подходят.
Все правы – но единственный находит.[231]
Наука – кажется сегодня поэту – это то, что может спасти мир от разрушения. Неожиданно ключевыми словами его поэзии становятся такие, как