Зачастую художники становятся жертвами собственных страстей, но они выводят целые поколения на светлый путь, но, с другой стороны, часто это заканчивается очень печально. Как Вы к этому относитесь?
Те три поэта, о которых мы сегодня упоминали: Шарль Бодлер, Лотреамон и Артюр Рембо, – как раз стали жертвами своих страстей, жертвами своего темперамента, своей злобы, ненависти, отчаяния. Не надо сознательно идти путем жертвы такого рода. Мне кажется, что от художника, от поэта и композитора требуется не выбрать жертвенный путь для себя, потому что избранный нами такой путь всегда заводит в тупик. Для художников (в самом широком смысле, и для поэтов в первую очередь) требуется другое: работать и в своей ежедневной работе уподобиться крестьянину, который ежедневно пашет поле, засеивает его, обрабатывает. И мне кажется, что то сравнение с тяжелым трудом подёнщика, которое есть у Пушкина, для всех людей творчества – это очень мудрый, очень нужный и важный совет.
Сегодня мы с вами говорили о поэтическом творчестве, о природе поэзии, об основных вопросах, связанных с творчеством поэта. Тема эта неисчерпаема. К ней, наверное, нужно возвращаться и возвращаться, потому что с ее раскрытием связана проблема тайников души, проблема глубин нашего «Я», в которые необходимо заглянуть.
Приложение
Послесловие к книге Рене Менара «Мифы в искусстве старом и новом»
Автор этой книги, вышедшей в оригинале в 1878 году, Рене Жозеф Менар (1827–1887), не был ни историком, ни филологом-классиком, ни теоретиком искусства. Он был художником, учеником Теодора Руссо и Констана Труайона, пейзажистов, называемых обычно «барбизонцами», поскольку жили они и работали в деревне Барбизон. Здесь не было ни церкви, ни кладбища, ни почты, только природа, крестьяне, трудившиеся от зари до зари, их маленькие хижины в чаще леса, коровы, овцы, козы да пастушеские собаки.
Теодор Руссо (1812–1867) писал исключительно пейзажи. «Мерцающая поверхность болота, густо заросшего блестящей влажной травой и усеянного световыми бликами, корявый старый ствол, мшистая кровля хижины – словом, небольшой уголок природы превращается в его влюбленных глазах в полноценную и законченную картину», – так отзывается о полотнах этого художника известный французский поэт и критик Шарль Бодлер. Природа и только природа! «Пронизанные светом испарения искрятся и колеблются, смазывая контуры людей и животных»; последние, судя по всему, волновали Руссо в значительно меньшей степени. «Я люблю, – говорил живописец о себе, – музыку естественную… которая передает могучее дыхание ветра, шелест листьев, полную мелодиями, подобно воздуху, насыщенному светом и солнцем». Заканчивая картину, Руссо восклицает: «Вот теперь мой лес говорит!» И это действительно так.
Солнце нижет лучами в отвес,
И дрожат испарений струи
У окраины ярких небес;
Распахни мне объятья твои,
Густолистый, развесистый лес![235]
Эти строки воскресают в памяти отнюдь не случайно: живописи Т.Руссо очень созвучна поэзия его русского современника Афанасия Фета.
В отличие от Т.Руссо, предпочитавшего музыку ветра и шелестящей листвы, Констан Труайон (1810–1865) непременно вводил в свои «барбизонские» пейзажи животных: на его картинах мычат коровы, раздается блеяние овец и лай собак, крестьянская жизнь кипит. Художник воспринимает ее идиллически – всё в ней прекрасно и достойно восхищения. Глядя на его картины, невольно вспоминаешь знаменитый роман Лонга о любви двух пастушков – Дафниса и Хлои. Этот античный сюжет послужил источником вдохновения для многих поколений живописцев и поэтов. Сколь чудные строки вышли, например, из-под пера Николая Гумилёва:
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.[236]
В те годы, когда Р.Менар еще не почувствовал себя писателем, в его пейзажах уже чувствовался интерес к античности.
Мифологией Р.Менар стал заниматься под влиянием своего старшего брата Луи. Луи Николя Менар (1822–1901) начал свою карьеру как ученый-химик. И хотя некоторые из его открытий были по-настоящему новым словом в науке, химию он тем не менее быстро оставил. Менара привлекала античность. В 1843 году под псевдонимом Л. де Сенвиль он выпустил книгу переводов и подражаний греческим поэтам, но затем с головой окунулся в политику. Последовательный демократ, он активно участвует в революции 1848 года, позже эмигрирует, живет в Брюсселе и Лондоне, где публикует в журналах серию статей о театре. С 1852 года Л.Менар снова в Париже. Здесь он поддерживает тесные дружеские отношения с ярчайшими поэтами эпохи – Ш.Бодлером, Ш.Леконтом де Лилем и Т. де Банвилем. Друг поэтов, Луи сам пишет стихи: в 1855 году выходит его поэтический сборник. Но и поэзия не стала для старшего Менара делом жизни – он уходит в науку и в 1860 году получает докторскую степень в Сорбонне как специалист по истории античной религии и философии. В 1863 году выходит его книга «Политеизм у греков», затем еще несколько книг по истории древних культур. Не ограничиваясь античностью, он занимается историей древнего Востока, пробует свои силы и как библеист. Затем – новый виток в его судьбе. Луи Менар поселяется в Барбизоне и в течение десяти лет занимается почти исключительно живописью. Среди его картин есть, как считают критики, неплохие, но настоящим художником он всё же не стал, так как серьезно живописи никогда не учился, хотя и увлекался ею под влиянием младшего брата. С Рене его связывали не только родственные узы, но и совместная работа. В период с 1866 по 1872 год они вдвоем выпускают несколько книг по истории изобразительного искусства. В 1876 году выходит новая книга Л.Менара – «Мечтания языческого мистика». В ней стихи соседствуют с размышлениями и этюдами в прозе, философскими диалогами. Язычество древних греков – вот главное богатство человечества, так считает Луи Менар, возвратившийся в последние годы своей жизни к переводу древнегреческих писателей.
Вместе со знаменитым Ш.Леконтом де Лилем (1818–1894) Л. Менара можно считать теоретиком нового язычества (неопаганизма). Оба они ненавидят христианство, одевшее в монашескую сутану мир, который во времена древних греков был ярким, красочным и полным жизненных соков. Боги древнегреческого Олимпа юны, прекрасны и жизнерадостны. Культ Аполлона, Венеры, Пана – это солнце и журчанье ручья, яркие цветы и смех сильных, загорелых юношей и девушек, купающихся в холодных водах горной речки. Но вот приходит Христос… И тут оказывается, что мир полон нищих, больных и слепых, вдов, сирот и бездомных. Это из-за Него люди не могут больше бездумно восхищаться великолепием бытия и воспевать солнце и красоту. Это из-за Него опустели и лежат ныне в развалинах храмы древней Эллады. Это из-за Него люди перестали поклоняться прекрасной Венере и ветреной Гебе. В основе антихристианства Луи Менара лежит, таким образом, обида за античное искусство, оказавшееся отвергнутым, за порицаемый христианством культ тела и разбитые статуи богов. Ме-нар, как впоследствии и Фридрих Ницше, утверждает, что христианство погубило жатву античной культуры. Однако в отличие от суровой логики Ницше, обвинявшего Иисуса в том, что тот обратил внимание мира на нищих, слепых и убогих, в то время как они этого внимания не заслуживают, позиция Менара в высшей степени наивна и непоследовательна: до Христа все были здоровыми, зрячими и сильными, радовались жизни и загорали под южным солнцем Эллады; с Его приходом в мир вошли нищета, болезни и изнурительный труд за кусок хлеба. Впрочем, Менар был не одинок; подобные взгляды разделяли многие из его современников. Полному больных и нищих христианскому миру они противопоставляли мир языческий – здоровый, юный, прекрасный, полный жизни и силы, мир героев античной мифологии, запечатленный в статуях работы Мирона, Фидия и Поликлета. Не без влияния Л.Менара обратили свои взоры к античности поэты Т.Готье, Х.-М.Эредиа и многие другие.
Наивность приведенных рассуждений совершенно очевидна, ибо слепые и нищие были всегда, да и античные авторы о них рассказывали немало. Библия, а потом Иисус заставили человека увидеть их и призвали людей «призирать на нища и убога», как говорит автор 40-го псалма, то есть помогать им. Всё это очевидно для нас, но не для Менара и его единомышленников, которым казалось: стоит ниспровергнуть христианство, разрушить церкви, отказавшись от евангельской веры и морали, восстановить поклонение античным героям, и… вернется «золотой век», исчезнут нищета и болезни, все станут здоровыми и счастливыми. Вот почему обращается к античности Луи Менар, революционер-радикал и поэт, стихи которого, призывавшие рабочих к кровавой расправе над буржуазией, печатал в своей «Новой Рейнской газете» Карл Маркс.
Леконт де Лиль и Луи Менар зовут своих читателей молиться греческим богам и сами склоняются в молитве перед античными статуями. «Мы свободны, ибо Венера – наша богиня, а она властвует над Вселенной». Примерно так восклицают ниспровергатели христианства. Но что будет, «когда наступит для вас день раскаяния, день бессилия, день агонии?.. неужели мраморные статуи обратятся в преданных сиделок?» – спрашивает у новообращенных язычников Шарль Бодлер. Великий поэт, на собственном опыте познавший, что такое «бездна греховная», человек, которого никак нельзя назвать ханжой или святошей (мало кто еще говорил так же откровенно о пороках и так поэтизировал их), будучи, казалось, как никто другой далеким от христианства, он одним из первых указал на ущербность нового язычества, заводящего своего адепта в психологический тупик. Это религия лишь для сильных, здоровых и счастливых. Это религия для безжалостных, ибо античные боги не знают сострадания. Кроме того, продолжает Бодлер, «неприятие христианских и философских достижений человечества равно самоубийству, отказу от возможностей и средств для совершенствования». Если следовать по языческому пути, то «мир будет явлен вам только в его материальной форме, а движущие им тайные