Позже, в начале VI века до н. э., философ Фалес воскликнет: «Всё полно богов!» Боги эти окружают человека повсюду и поэтому, естественно, становятся главными героями тех «слов» (миф – по-гречески «слово»), которые слагаются людьми. Вопрос о том, существует ли Зевс в действительности, в эту эпоху не возникает и, более того, возникнуть не может, как не встает вопрос о существовании неба, молнии, грома. Ведь это и есть Зевс! Точно так же как Посейдон, с точки зрения грека, жившего на рубеже второго и первого тысячелетий до н. э., вовсе не покровитель моря, а само бушующее море. Гефест – не бог огня, а тот самый огонь, что горит в очаге. Выражение «жарить на Гефесте» встречается у Гомера вовсе не случайно. Вспомним соответствующие строки «Илиады», повествующие о том, как греки приносят в жертву теленка:
Выю загнули тельцу и заклали, и жир обнажили,
Бедра немедля отсекли, обрезанным жиром покрыли
Вдвое кругом и на них распростерли части сырые.
Все сожигали они на сухих безлиственных ветвях
И, утробу пронзив, над пылавшим Гефестом вращали.
Внешне миф напоминает сказку, и мы зачастую путаем их сегодня, полагая, что у греков были мифы, у русских – сказки, в сущности, мол, одно и то же. Однако это далеко не так. Сказка вполне сознательно придумывается, причем как рассказчик, так и слушатель прекрасно понимают, что она выдумана, и «верят» ей, по выражению А.А.Тахо-Годи, известной исследовательницы греческой мифологии, «условно, в рамках своеобразной игры». Другое дело – миф, он так же реален, как реальна сама жизнь; в нем, с точки зрения грека древнейшего времени, ничего не придумано, а лишь обнажено и выражено в слове то, что существует на самом деле. Вот что об этом писал знаменитый русский философ А.Ф.Лосев: «Когда поэты говорят, что солнце поднимается и опускается, что утренняя и вечерняя заря есть какое-то горение, пламя, пожар и т. д., до тех пор им достаточно употребляемых метафор или символов. Но когда древний грек думал, что солнце есть определенного рода живое существо, а именно бог Гелиос, который на своей огненной колеснице поднимается на востоке, царит в зените, опускается на западе и ночью совершает свое тоже круговое движение под землей, с тем чтобы на другой день опять появиться на востоке, то это была уже не аллегория, не метафора и не просто символ, но то, что мы сейчас должны назвать особым термином, а именно это был миф»[238].
Мифы в том виде, в котором их знали греки (а им они были известны в устной форме), до нас не дошли. Не дошли по двум причинам: во-первых, письменности в Греции вплоть до VIII века до н. э. не было; во-вторых, и много позднее у греков не возникало необходимости записывать мифы, так как их знал каждый (казалось, что забыться они вообще не могут). Такова особенность древних культур (а быть может, культуры вообще), что записывается, фиксируется обычно лишь то, чему угрожает опасность забвения. Сохранились, таким образом, не мифы, а литературные произведения античных писателей и поэтов, написанные на мифологические сюжеты. Излагая греческую мифологию, современный исследователь вынужден по крупицам собирать материал, рассеянный в бесконечном числе эпических (Гомер и Гесиод), лирических (Алкей и Сапфо), драматургических (Эсхил, Софокл и Еврипид), исторических (Геродот и Фукидид), географических (Страбон) сочинений. Ценные сведения содержатся в стихах римских поэтов, особенно у Вергилия и Овидия, а также у христианских писателей первых веков н. э., которые приводили немало фактов из области мифологии, дабы показать несостоятельность язычества. Наконец, в то время, когда античная цивилизация уже уходила в прошлое и угроза забвения мифов стала вполне реальной, появились систематические руководства по мифологии. Таковы «Мифологическая библиотека», приписываемая Аполлодору из Афин, басни Гигина, «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского (одну из книг своего огромного труда этот историк посвятил исключительно мифологии). Большой интерес представляют так называемые «Ватиканские мифографы» – сборник мифов, относящийся к VII веку н. э. (рукопись сборника была обнаружена в библиотеке Ватикана – отсюда и его название).
Р.Менар не был профессиональным ученым и поэтому далеко не всегда ссылается на античные источники, из которых почерпнуты те или иные сведения. При этом из греческих поэтов он любит цитировать Гомера, Гесиода, Софокла и Еврипида, из римских – Вергилия и Овидия, упоминает Плутарха, а также «Описание Эллады» Павсания и «Естественную историю» Плиния. Труды двух последних авторов – неоценимый источник по истории изобразительного искусства Греции и Рима. Плиний Старший (23–79 гг. н. э.) на латинском языке и Павсаний (II век н. э.) на греческом языке собрали огромный материал о том, где, в каком городе, храме, портике находилась статуя или картина такого-то мастера, чем отличалось его творчество по сравнению с работами его предшественников или современников, чтó именно более всего поражало зрителя в этом шедевре и т. п. Так, например, благодаря описанию Павсания удалось установить, что статуя Гермеса, найденная в 1877 году во время раскопок в Олимпии, является подлинной работой Праксителя. Эта скульптура – единственный мраморный оригинал, дошедший до нас от великих мастеров греческой классики: Мирона, Фидия, Поликлета, Праксителя, Скопаса; остальные приписываемые им статуи сохранились лишь в римских копиях. Гермес Праксителя прекрасен, но Менар о нем не упоминает, хотя в 1878 году, когда книга выходила в свет, слава об этой скульптуре гремела по всему миру.
Разумеется, античный писатель не ставил целью лишь пересказ мифа, он использовал мифологический сюжет, как правило, для того, чтобы поведать своему читателю или слушателю о времени и о себе. По этой причине миф, рассказанный одним писателем, в изложении другого автора часто изменяется до неузнаваемости. Возьмем в качестве примера широко известный миф о Медее, аргонавтах и золотом руне. Его пересказывают многие античные авторы: Пиндар (522–446), Еврипид (485–406) в трагедии «Медея», Аполлоний Родосский (III век до н. э.) в поэме «Аргонавтика», римский поэт Валерий Флакк (вторая половина I века) и неизвестный автор, живший в IV веке, поэму которого, написанную от имени мифического певца Орфея, называют обычно орфической «Аргонавтикой». У Пиндара Ясон выступает как светлый эпический герой, а Медея – как «божественная пророчица»; о том, что она убила собственных детей, он не упоминает и, похоже, вообще не знает об этом. Ясон Еврипида – человек лживый, вызывающий чувство омерзения, Медея – роковая женщина, которую душат ревность и жажда мщения. Вероятно, именно Еврипид первым ввел в эту историю рассказ об убийстве детей. У Аполлония Ясон изображен бледным и бесстрастным, за золотым руном он отправляется лишь потому, что это необходимо, и с самого начала похода думает о возвращении домой; Медея в поэме Аполлония – юная, нежная девушка, переживающая свою первую любовь. В поэме Валерия Флакка Ясон предстает перед читателем храбрым и надменным воином, смелым завоевателем; выше всего на свете он ценит славу и честь, поэтому сознательно идет на любое рискованное предприятие, одним словом, это – типичный римлянин; под стать ему и Медея: гордая и вспыльчивая, она очень напоминает Кинфию, подругу римского поэта Проперция и героиню его элегий. Наконец, в орфической «Аргонавтике» Ясон и Медея предстают покорною судьбе четою влюбленных; в этой поэме аргонавтов спасает не колдовство Медеи и не мужество Ясона, а Орфей, его мудрость и всесильное искусство певца. Образы Ясона и Медеи принадлежат, таким образом, в произведениях каждого из пяти поэтов не столько мифу, сколько той эпохе, в которой жил и творил тот или иной автор.
Одно дело – пересказать читателю содержание трагедии Софокла или Еврипида, поэмы Гомера, Аполлония или Вергилия; совсем другое – попытаться воссоздать древний миф. Задача исследователя состоит в сопоставлении всех деталей, содержащихся в разных источниках, с тем чтобы выявить на основе сравнительно-исторического анализа наиболее древний пласт мифа. При этом следует иметь в виду, что древнейшие детали мифа далеко не всегда содержатся в древнейших текстах. Напротив, поэты-лирики (VII–VI века до н. э.) и трагики (V век до н. э.), как правило, используют миф, сюжет которого их читатель, а вернее, слушатель и без того прекрасно знает; они стремятся рассказать о времени, в котором живут, тогда как более поздние авторы (писатели эпохи эллинизма и первых веков христианства), как это ни удивительно, нередко доносят до нас древнейшие черты многих мифов. Этот парадокс имеет свое объяснение.
В III–II веках до н. э., когда центром греческой (эллинистической) культуры стала знаменитая Александрия в устье Нила, греки, жившие в Египте, вдали от исторической родины, начинают испытывать острый интерес к своему далекому прошлому – возможно, это был единственный способ остаться греком вне Греции, ведь большинство александрийских греков никогда не бывало на Балканах. Сохранение памяти о земле своих предков и о мельчайших деталях их истории, языка, традиций, древних ритуалов и верований становится главной задачей для ряда писателей этого времени, таких, как, скажем, Каллимах.
Писатели-христиане (Климент Александрийский, Арнобий, Тертуллиан и другие) собрали весьма интересный материал; их цель очевидна: показать нелепость древних верований и при этом найти как можно больше свидетельств о всякого рода мерзостях и грязи, которыми, по их мнению, изобиловали мифы. Действительно, фактов каннибализма, человеческих жертвоприношений, всевозможных кровавых ритуалов в мифах встречается немало. Это и понятно, ведь в мифологии отразился взгляд на мир древнейшего человека, вчерашнего дикаря. Античные авторы стремились по мере возможности облагородить мифы, приблизить их к мировоззрению своего времени, христианские писатели, напротив, акцентируют внимание на отталкивающих деталях; при этом вымысел вовсе не входит в планы Климента и авторов его круга; их современники знали мифологию и могли в этом случае достаточно легко уличить проповедников нового учения во лжи – последнее было бы лучшим аргументом в полемике против христиан.