Но в то время вы решили не публиковать ваши открытия?
Разумеется, я не публиковал их. Я был молодым студентом, только что ставшим бакалавром. Я держал результаты своих наблюдений при себе, записывая их в тетради, и только впоследствии стал подробнее освещать эту тему. Но они послужили мне для написания моей «Оптики». Голландский ученый Христиан Гюйгенс развил некоторые мои ранние идеи, которые появились в виде кратких заметок в публикациях Лондонского королевского общества задолго до издания «Оптики». Его собственная книга «Трактат о свете» содержала многие элементы моей работы десятилетней давности.
Я могу понять, почему вы не публиковались до того, как упрочить свое положение, но к середине 1670-х годов вы были уже признанным ученым. Почему вы ждали еще тридцать лет, прежде чем издать «Оптику»?
Я написал основную часть этой работы в 1670-х годах, но никак не мог решиться предложить ее Лондонскому королевскому обществу. Я не доверял им, особенно Гуку. Я выжидал, пока не почувствовал, что пришло время, когда Лондонское королевское общество может отдать должное моему труду — после того, как Гук упокоился в могиле. Теперь я сожалею, что моя скрытность отсрочила появление этой книги почти на три десятилетия, но это не моя вина.
Создание телескопа
С самого начала пребывания в Кембридже Ньютон уделял много времени занятиям астрономией. Однако его удручало низкое качество тех телескопов, которые были в распоряжении ученых. Поскольку он никогда не упускал случая исправить то, что, как он считал, мог бы сделать лучше, во второй половине 1660-х годов он начал изготавливать линзы и совершенствовать рефракторные телескопы, попадавшие в его руки. Однако вскоре понял, что работу этих телескопов можно было лишь незначительно улучшить, и это подвигло его на создание собственных высококачественных оптических инструментов и практичного телескопа-рефлектора.
Когда вы впервые начали интересоваться астрономией?
И снова это получилось благодаря библиотеке в доме аптекаря Кларка. Там была книга «Звездный вестник», которую Галилей написал вскоре после того, как он усовершенствовал телескоп в 1609 году. Галилей представил замечательные рисунки Луны, на которых в деталях запечатлел горы и кратеры, ущелья и каньоны. Он направил телескоп на Юпитер и стал первым, кто увидел его спутники. Эта книга больше, чем все другие книги в библиотеке, вдохновила меня на то, чтобы представить, как я провожу собственные опыты.
Но вас удручало низкое качество телескопов, к которым у вас был доступ.
Разумеется. Галилей создал наилучшие инструменты для своего времени с 30- или 40-кратным увеличением, но поле обзора было узким, и они все страдали от того, что астрономы называют хроматической аберрацией. Она появляется из-за несовершенства линз, а это означает, что лучи с различной длиной волны не могут быть собраны в одной фокальной точке. Поэтому они дают искаженное изображение. Я решил применить совершенно иной подход. Все телескопы Галилея основаны на конструкции первого изобретателя, голландца Ханса Липперсгея. Это были так называемые рефракционные телескопы. В них использовались две линзы, помещенные на обоих концах трубы и создающие увеличенное изображение. В телескопе другой конструкции, называемом рефлекторным телескопом, используется одна линза и зеркало, создающее изображение. Это было предложено еще во времена Галилея, и такой телескоп был создан математиком Джеймсом Грегори, но получаемое изображение было плохого качества.
Но вы добились успеха там, где Грегори потерпел поражение. А правда ли, что все компоненты телескопа были сделаны вашими руками?
Да, я добился успеха в создании практичного телескопа-рефлектора, и я действительно сделал все элементы телескопа своими руками. Я хотел получить совершенное зеркало и отлично отшлифованные линзы у лучших лондонских мастеров, но они не могли их сделать. Мне пришлось самому шлифовать линзы и сделать трубы и подставку. Нужно признать, что конечный результат оказался великолепным. Телескоп-рефлектор может быть гораздо меньших размеров, чем телескоп-рефрактор, у которого линзы надо размещать в трубе далеко друг от друга. Мой телескоп был не более шести дюймов в длину и монтировался на небольшой подставке. С ним я смог получить четкое изображение с 40-кратным увеличением.
В результате вы впервые смогли вступить в другое научное сообщество помимо Кембриджа, не так ли?
Именно так. Исааку Барроу так понравился мой телескоп, что в 1671 году он организовал его демонстрацию перед членами Лондонского королевского общества. Это произвело большое впечатление на астронома Джона Флэмстида, а также на Кристофера Рена и секретаря Лондонского королевского общества Генри Ольденбурга. Они даже устроили демонстрацию моего телескопа перед королем Карлом II, на которого он также произвел огромное впечатление. Через несколько недель я был приглашен стать членом Лондонского королевского общества.
Новая жизнь
В 1690-х годах в жизни Ньютона наступили большие перемены. После приезда в Кембридж в 1661 году он вел жизнь ученого затворника, редко участвующего в событиях, происходящих вне стен Тринити-колледжа. В 1687 году был издан его величайший труд «Математические начала натуральной философии» (Principia Mathematica), после чего его стали считать самым значительным ученым в мире. Но затем жизнь Ньютона резко изменилась. В 1693 году с ним случилось то, что можно назвать нервным расстройством, и он перестал заниматься научными опытами. Затем, в 1696 году, он переехал в Лондон, где занял административную должность хранителя Королевского монетного двора.
Будет ли справедливо сказать, что где-то в 1690-х годах вы стали терять интерес к науке?
Нет, ни в коем случае. Я никогда не терял интереса к науке.
Но в 1696 году вы покинули Кембриджский университет и переехали в Лондон. После этого вы очень мало занимались наукой.
Но «Оптика» была опубликована спустя восемь лет после того, как я оставил Кембридж, и к тому же я остался президентом Лондонского королевского общества. Я устал не от науки: наука является бесконечной тайной и бесконечным источником вдохновения для меня. Правда здесь в том, что с начала 1690-х годов я стал меньше интересоваться опытами.
Вам не кажется, что это случилось потому, что вы достигли точки, дальше которой уже не могли продвинуться?
Думаю, вы правы. В моих чисто научных опытах и занятиях алхимией я продвинулся настолько далеко, насколько смог. А дальше уперся в стену, если хотите. Содержание моей «Оптики» основано на работе, законченной в период между 1660 и 1690 годами. Я все еще интересовался наукой и тем, чтобы направлять ее развитие с помощью Лондонского королевского общества, весьма активным и энергичным президентом которого я был двадцать три года. Можно сказать, что мой уход из Кембриджа был декларацией о намерениях. Я истощил возможности научных исследований опытным путем и хотел заняться каким-то совершенно другим делом.
Для вас это, наверное, было очень трудно. В то время ходили слухи, что у вас было нервное расстройство. Вы можете сейчас говорить об этом?
Да, я осведомлен об этих россказнях, но на самом деле никто, кроме меня, не знает, что тогда произошло, да и у меня самого сохранилась довольно смутная память о том эпизоде. Думаю, что история слишком раздута. Я действительно написал пару странных писем своим коллегам; кроме того, какие-то посетители Кембриджа рассказали, что я был как-то особенно не расположен к общению.
Когда это произошло?
В 1693 году.
Это было также вскоре после того, как вы расстались с Николя Фатио де Дюилье и прекратили свои алхимические занятия. Есть ли связь между этими событиями?
Как я уже объяснял, для меня познание универсально и всеобъемлюще. Я не делю его на отдельные отсеки. Для меня алхимия, древние религии и наука связаны воедино. Они служили мне инструментами, с помощью которых я всегда пытался найти ответы на величайшие загадки. К 1690-м годам я использовал эти инструменты уже тридцать лет и очень устал. Одни пытались объяснить мое странное поведение в 1693 году тем, что я вдыхал слишком много ядовитых газов в лаборатории. Подозревали также отравление ртутью. Другие предполагали, что мое так называемое нервное расстройство произошло из-за слишком глубокого погружения в оккультизм. Боюсь, что истинная причина гораздо прозаичнее. Я просто выдохся. Я продвинулся так далеко, как мог, с теми ресурсами, которые были мне доступны, и мне нужен был новый старт.
Это оказалось должностью в Королевском монетном дворе в Лондоне?
Да, я увидел в этом волнующее приключение и определенный вызов. Я переехал в столицу и занял административную должность. Я всегда интересовался организацией процессов. Это было одной из моих сильных сторон как ученого: я всегда четко и методично записывал найденные данные. А это как раз то, что требуется любому хорошему администратору. Кроме того, меня увлекала перспектива быть причастным к такому важному учреждению, как Королевский монетный двор, можно сказать, к самому центру финансового мира.
Это подходящая работа для ученого, потому что в ней есть технические нюансы, где знание химии — важное преимущество.
Именно. Мне сначала предложили должность хранителя Монетного двора, а затем, в 1700 году, я стал его управляющим. Больше всего меня привлекало то, что от меня требовалось использовать научные знания, чтобы максимально повысить эффективность процесса изготовления монет. И мне действительно удалось усовершенствовать производство монетного металла в Монетном дворе.