«Неужели мы не можем обучать молодежь, — спросил преподаватель, — так преподносить факты коррупции и ухудшения, что они будут инстинктивно избегать их, как избегали бы чумы?»
А не ходим ли мы вокруг да около предмета разговора, не понимая смысла? Давайте вместе рассмотрим это. Мы знаем, что наши умы ухудшаются различными путями, в зависимости от наших индивидуальных характеристик. Сейчас, можно ли положить этому процессу конец? И что мы подразумеваем под словом «ухудшение»? Давайте медленно вникнем в смысл слова. Действительно ли ухудшение — это состояние ума, которое стало известно через сравнение с неиспорченным состоянием, которое ум на мгновение испытал и теперь живет воспоминаниями, надеясь какими-то средствами восстановить его? Является ли ошибка состоянием ума, которое расстроено из-за своего желания успеха, самореализации и тому подобного. Ведь ум пытался и не сумел стать кем-то, и после этого не чувствует ли он сам, что ухудшается?
«Это все вместе, — сказала образованная леди. — По крайней мере, я, кажется, нахожусь в одном, если не во всех состояниях, которые вы только что описали».
Когда возникло то пламя, о котором вы говорили ранее?
«Оно пришло неожиданно, без моего стремления к нему, и когда оно прошло, я была неспособна вернуть его. Почему вы спрашиваете?»
Оно пришло, когда вы его не искали. Оно пришло ни благодаря вашему желанию успеха, ни из за страстного томления о том опьяняющем чувстве восторга. Теперь же, когда оно прошло, вы его преследуете, потому что это придало мгновенное значение жизни, которая иначе не имела смысла. А поскольку вы не можете возвратить его, то чувствуете, что началось ухудшение. Не так ли?
«Думаю, что это происходит не только со мной, но и с большинством из нас. Умные строят философию вокруг памяти о том переживании, и таким образом ловят невинных людей в их сети».
Разве все это не указывает на то, что может быть центральным и доминирующим фактором ухудшения?
«Вы имеете в виду амбицию?»
Это всего лишь один аспект накапливающего ядра: этот целеустремленный, эгоцентричный сгусток энергии, который является «я», эго, цензором, переживающим, который судит переживание. Не может быть так, что это является центральным, единственным фактором ухудшения?
«Неужели эгоцентричная, эгоистичная деятельность, — спросил художник, — это осознать то, что чья-то жизнь проходит без того творческого опьянения? Я едва могу поверить в это».
Это не вопрос доверия или веры. Давайте рассмотрим это далее. То творческое состояние возникло без вашего ведома, оно было там без вашего стремления к нему. Теперь же, когда оно исчезло и стало явлением прошлого, вы хотите его восстановить, что пробовали делать через различные формы стимуляции. Возможно, иногда касались его края, внешней грани, но этого недостаточно, и вы вечно голодаете по нему. Теперь, не всякое ли стремление, даже к самому высокому, является деятельностью «я»? Разве оно не эгоистично?
«Кажется, что да, когда вы это так поясняете, — согласился художник. — Но именно стремление в той или иной форме мотивирует нас всех, начиная от строгого святого и кончая непритязательным крестьянином».
«Вы имеете в виду, — спросил преподаватель, — что всякое самосовершенствование эгоцентрично? Каждое усилие улучшить общество — это эгоцентричная деятельность? Разве суть образования не в расширении границ совершенствования, не в прогрессе в правильном направлении? Неужели эгоистично соответствовать улучшенному образцу общества?»
Общество всегда находится в состоянии вырождения. Нет совершенного общества. Совершенное общество может существовать в теории, но не в действительности. Общество основано на человеческих взаимоотношениях, мотивированных жадностью, завистью, алчностью, мимолетной радостью, стремлением к власти и так далее. Вы не можете улучшить зависть — она должна прекратиться. Наложить цивилизованное покрытие на насилие с помощью лицемерия идеалов не означает окончание насилия. Обучать студента соответствовать обществу — это только поощрять в нем ухудшающееся побуждение быть в безопасности. Восхождение по лестнице успеха, становиться кем-то, получать признание — это сама сущность нашей вырождающейся социальной структуры, и быть ее частью — значит ухудшаться.
«Вы предлагаете, — спросил преподаватель довольно тревожно, — что нужно отказаться от мира и стать отшельником, саньясином?»
Сравнительно легко и по-своему выгодно отказаться от внешнего мира, дома, семьи, имени, собственности. Но совсем другое дело положить конец, без всякого повода, без обещания счастливого будущего внутреннему миру амбиций, власти, достижения и по-настоящему быть как ничто. Человек начинает не с того конца и поэтому вечно остается в смятении. Начните с правильного конца, начните с ближнего, чтобы идти далеко.
«Не должна ли быть внедрена определенная практика, чтобы покончить с ухудшением, неэффективностью и ленью ума?» — спросил мужчина-чиновник.
Практика или дисциплина подразумевает стимул, получение результата, а это разве не эгоцентричная деятельность? Стать добродетельным — означает процесс личного интереса, приводящего к уважению. Когда вы взращиваете в себе состояние ненасилия, вы все еще являетесь жестоким, но под иным названием. Помимо всего этого, имеется другой фактор вырождения: усилие, во всех его утонченных формах. Это не означает, что мы защищаем лень.
«О боже, сэр, вы, наверное, все отнимаете у нас! — воскликнул чиновник. — А когда вы отнимите все, что же от нас останется? Ничего!»
Творчество — это не процесс становления или Достижения, а состояние бытия, в котором полностью отсутствует эгоистическое усилие. Когда «я» делает усилие, чтобы отсутствовать, «я» присутствует. Всякое усилие со стороны этой сложной вещи, названой умом, должно прекратиться без всякого повода или стимула.
«Это означает смерть, не так ли?»
Смерть по отношению ко всему, что известно, что является «я». Только когда полностью весь ум утихнет, появляется творческое, не имеющее названия.
«Что вы подразумеваете под умом?» — спросил художник.
Сознательное, также как подсознательное, скрытые укромные уголки души, также как разумные частицы ума.
«Я послушала, — сказала молчавшая леди, — и теперь мое сердце понимает».
Внешнее изменение и внутренний распад
Поезд на юг был очень переполнен, но втискивалось еще большее количество людей с котомками и чемоданами. Все они были одеты по-разному. На некоторых были тяжелые пальто, в то время как другие были одеты легко, хотя было довольно холодно. Преобладали длинные пальто и тесные шерстяные шали, небрежно завязанные тюрбаны, и тюрбаны, которые были аккуратно завязаны, и все различных цветов. Когда пассажиры устроились, стали слышны крики торговцев на платформе станции. Они продавали почти все: газировку, сигареты, журналы, арахис, чай и кофе, конфеты и выпечку, игрушки, коврики и, что достаточно странно, даже флейту, сделанную из полированного бамбука. Ее продавец играл на такой же, и она издавала приятные звуки. Толпа продавцов возбужденно шумела. Появилась толпа людей, провожающая мужчину, который, должно быть, был довольно важным человеком, потому что на нем висело множество гирлянд. Они выделялись приятным ароматом среди резкой копоти двигателя и других неприятных запахов, связанных с железнодорожными станциями.
Несколько человек помогали тучной старухе зайти в купе, а она настаивала на том, чтобы занесли ее тяжелый багаж.
Кричал, что было силы, младенец, а мать пытаясь успокоить его, прижимать крепко к груди. Зазвонил звонок, загудел свисток, и поезд медленно двинулся, набирая скорость, чтобы уже не останавливаться в течение нескольких часов.
Это была красивая местность. Роса все еще виднелась на полях и на деревьях, растущих вдоль дороги. Мы ехали некоторое время вдоль полноводной реки, и сельская местность, казалось, раскрывалась в бесконечной красоте жизни. Изредка попадались маленькие, закопченные деревни с домашними животными, бродившими по полям или пющими воду из колодцев. Мальчишка, одетый в грязные обноски, гнал несколько коров перед собой по дорожке. Он помахал, когда поезд прогрохотал мимо. В то утро небо было удивительно голубым, деревья омыты, а поля хорошо увлажнены недавними дождями, и люди шли на работу. В воздухе витало чувство чего-то священного, к чему тянулось все ваше существо. Некое благословение — удивительное и согревающее. Одинокий человек, идущий по той дороге, и лачуга у обочины — все купалось в нем. Вы никогда не нашли бы его в церквях, храмах или мечетях, потому что они искусственно созданы, а их боги выдуманы. Но там, на открытой местности, и в том грохочущем поезде чувствовалась неистощимая жизнь, благословение, которое нельзя ни отыскать, ни получить. Оно уже присутствовало там, подобно маленькому желтому цветку, выросшему близко к рельсам. Люди в поезде болтали и смеялись или читали утренние газеты, но оно было там, среди них и среди нежных растений ранней весны. Благословение было там, неизмеримое и простое, как любовь, которую никакая книга не сможет передать, и к которой не сможет прикоснуться ум. Оно ощущалось там тем дивным утром.
Нас было восемь человек в комнате, но только двое или трое приняли участие в беседе. Снаружи на улице косили траву, кто-то точил косу, детские крики и голоса доносились в комнату. Те, кто пришел, были очень серьезными, они все упорно трудились различными способами ради улучшения общества, а не ради личной внешней выгоды, но тщеславие — странная вещь, оно прячется под одеянием достоинства и уважения.
«Учреждение, которое мы представляем, распадается, — начал самый старый, — оно тонуло в течение прошлых нескольких лет, и мы должны что-то сделать, чтобы остановить этот распад. Очень легко уничтожить организацию, но так трудно ее построить и поддерживать. Мы переживали многие кризисы, и, так или иначе, нам всегда удавалось преодолеть их, мы сталкивались с проблемами, но оставались способными функционировать. Теперь же, однако, мы достигли точки, когда должны предпринять что-то решительное. Вот в чем наша проблема».