– Тебя, стало быть, ранило. Когда? И что дальше?
– Это 2003-й, конец января. А потом я валялся в госпиталях разных: Грозный, Моздок, Новочеркасск, Москва. В Грозном, в аэропорту Северный, был медицинский батальон, где вытаскивали за уши с того света. Были девчонки, которых надо носить на руках. Медсестры, они же санитарки. Лучше госпиталя я до сих пор не встречал – включая германские. Потому что там девчонки все делали с душой, а здесь люди просто работают… Провалялся я год в госпиталях… За это время научился ходить на протезах, на наших, сделали в Королеве. Начал я на них ходить… Главкомом Внутренних войск тогда был Вячеслав Валентинович Тихомиров, и он разрешил мне служить дальше. Меня с Дальнего Востока перевели в московский отряд «Русь», где я продолжаю служить, начальником группы дознания. Ну там травмы, самовольное оставление части, административные проступки либо поступки, связанные с уголовной ответственностью; я провожу первичное дознание, а потом передаю документы в военную прокуратуру. За это время научился еще ездить на машине, плавать в бассейне, сына родил – ему три года уже.
– А жена у тебя уже была. До того.
– Да. В России мне сделали несколько протезов. Предпоследние были в принципе неплохие, там начинка австрийская, МВД нашло деньги, и отпротезировали меня в инофирме в России. Я мог держаться на ногах максимум 20 минут, а потом они подворачивались, и я падал. А падать хочется меньше. Колена нет, значит, нужен узел, который был бы надежен. Если я на московском протезе запнулся, значит, нога не вышла до конца, узел не защелкнулся, а я на ногу наступаю и, естественно, падаю.
– А вставать как?
– Если две руки, то встать просто. А с одной рукой самому на ровном месте встать – это нереально. Если кто-то рядом идет, то может поднять, а нет – будешь ползать, корячиться, стеночку искать, заборчик какой-нибудь. В общем, протезы, которые мне сделали дома, оказались не очень. И потому я искал возможность их поменять. Немецкие – совсем другие, тут не стакан, а штифт, который крепится к кости. К нему пристегивается протез. Буду я полнеть-худеть, это ни на что не повлияет. (Так-то на полкило поправишься – все, протез уже в упоре, и ты в него влезть не можешь. А если начинаешь в таком виде ходить, то ногу растирает.) Замена протеза – дело очень сложное, необычное. После первой операции нужно было в полтора месяца взять паузу. Многое я уже прошел, сейчас осталось только поставить переходник и отрегулировать его. А дальше поменять культеприемники – и все. Начинку я старую оставлю, надо поменять только культеприемники. Результаты будут другие по-любому, люди марафоны ходят.
– С ногами вроде ясно. А рука что?
– Тут протез биоэлектрический, австрийский, самый простой. В зависимости от движения культи ладонь сжимается и разжимается. Стакан можно взять и выпить, если напрячься немножко, но чтоб неполный был, наполовину налит.
– А Героя с какой официальной формулировкой дали, за что именно?
– За последнюю операцию: за то, что все вышли, без потерь, и за то, что я без ноги командовал. Но я, честно говоря, ничего героического в этом не вижу. Нашим бы дедам во время войны за такое максимум бы медаль «За отвагу» дали. Максимум! А может, ничего бы не дали. Вот мне ветеран рассказывал, после войны в Чечню отправили несколько полков солдат. Люди ходили по лесам тройками, две гранаты за поясом, ППШ, искали базы боевиков – и уничтожали. Так они сутками там ходили, пока не искоренили всех обезьян, лесных братьев то есть. То же самое было и в Прибалтике. Не думаю, что их особенно награждали, – люди просто выполняли свою работу.
– А ты знаешь, какая мера позволила решить вопрос с лесными братьями тогда?
– Ну и?..
– Да просто все деревни из тех лесов, где базировались боевики, выселили в Сибирь. Жрать стало нечего, и отряды боевиков распались.
– Это понятно… В Чечне вон боевики сожрали всех баранов, всю скотину. Все сожрали! Поэтому, когда в горы приходили мы, местные крестьяне радовались. Они знали, что напоят нас чаем, накормят национальной пищей – это творог, смешанный со сметаной и солью, – и мы уйдем, не тронем последнюю скотину. А те приходили, им нужно было мясо, они приходили и забирали. А там люди живут натуральным хозяйством, за счет скотины.
– Вот фронтовики, которые на Второй мировой воевали, жаловались (потом почему-то перестали – наверно, привыкли), что раньше им платили наградные, за ордена. Приличные деньги. Этим гордились. А потом, в оттепель, выплаты отменили, и люди долго еще обижались.
– Да? Не знал. А мне вот ежемесячно 25 тысяч рублей платят, за Звезду Героя, уже как три года. Это при Путине ввели. А перед этим я видел репортаж один, показали Героя России, после первой войны, и вот идет он на костылях, на нем растянутая майка такая китайская, которую стирай не стирай, она лучше не станет, штаны спортивные с лампасами и в тапочке, как у нас в глубинке в любой… Он небритый, такой неухоженный, ковыляет по городу, и вот я смотрю, он присел на лавочку. К сожалению, о чем говорили, я не слышал. Костыли убрал, открывает бумажник, а там Звездочка Героя. Он так показал, убрал и – пошел, вот так.
– А потом приняли закон – стали Героям платить! Видать, не все у нас негодяи в правительстве.
Я тут, кстати, рассказал майору, как однажды в Токио познакомился с дедушкой, ветераном войны, служившим переводчиком: язык выучил в лагере под Хабаровском. Так он получал три пенсии: от государства, от частной фирмы, где всю жизнь работал, и лично от императора – потому что воевал за него. Правда, прослужил он до того, как попал в плен, всего неделю, и в бою побывать не успел, но для японцев важен сам факт: человек взял в руки оружие и пошел на войну. От японского дедушки-ветерана мы плавно перешли к теме харакири.
– А ты бы мог его сделать? – задаю дурацкий вопрос зачем-то.
– Думаю, что нет. Взорваться – да, мог бы. Думал, взорвусь, если все будет плохо. Я понимал, что если меня начнут вытаскивать и еще кого-то ранят, то все мы там завязнем. Но – обошлось, меня вытащили. А то пришлось бы, и это был бы правильный шаг. Не христианский, но правильный. Потому что когда тебе отрезают уши, яйца, – это не лучший вариант. А когда сдыхают рядом с тобой пацаны, которым по 18–20 лет, то… лучше этого не видеть. Тогда, в те минуты, которые я мог посвятить своему сознанию, я подумал – мудак ты, мудак, не было времени заняться семьей! Ну и чё дальше? Ничё? Ты жил, не жил, а тебя нет, и все. И Господь мне подарил дополнительное время, чтоб я исправил эту ошибку.
– Исправил?
– Не до конца еще. Мне одного сына мало. Я всегда хотел, чтоб у меня было три ребенка. Пока жена родила одного и готова еще на одного. А на трех я не настаиваю, потому что я ей не помощник, ей самой заниматься детьми приходится.
Но он говорил не про то, о чем вы подумали.
– Я в лучшем случае в выходные дома. А то на рыбалке, на охоте, с друзьями где-нибудь. Но буду рад, если у меня родится еще кто-то.
И он опять возвращается к тому дню, когда все случилось и жизнь его изменилась неузнаваемо.
– Мог бы сдохнуть там, могли не довезти. Потому что пять часов везли до операционного стола. Несли, везли… Пешком, бэтээром, вертолетом. В принципе меня уже никто там не ждал. Однако Господь мне дал вернуться.
– Тебе уже окончательно понятно, для чего? Или остались еще вопросы?
– Я думаю, для того, чтоб показать, что можно жить и так, не вешать нос и сделать что-то полезное для страны. Воспитывать молодежь – или помогать воспитывать. На своем примере. Думаю, что так. В Москве меня приглашают в школы, провожу беседы, уроки мужества.
– Да? Они еще бывают? И кто ж их организует?
– Как ни странно, ветераны Отечественной войны. Они пытаются заниматься воспитанием подрастающего поколения. Звонят мне, говорят, так и так, давай, надо… Надо – значит, иду. Вот только в этом году 23 Февраля пропустил, ездил протезы делать. Есть в Восточном округе такая бабушка, Елена Ивановна, так она меня трясет как грушу – ездил с ней. Хотя, честно говоря, иду с тяжелой душой, потому что знаю уже контингент, с которым придется общаться. Это неприятно… В Советском Союзе это было вроде всем надо: как же, воспитание молодежи. А сейчас – никому не нужно. Приходишь в школу встречаться с учениками, а из класса только один говорит, что собирается в армию, а остальные говорят – зачем мне это надо? В Москве это так и есть.
Но это лирика. А если по существу, то в 2004 году я поступил в Академию госслужбы при президенте и успешно ее закончил. Но работать по новой специальности не могу – на госслужбу у нас просто так не попадешь, там везде свои, – хэ! Так что иду на должность начальника отдела службы безопасности строительной компании. Там и зарплата веселей, да и коллектив достойный – все бывшие военные. В общем, с голоду не сдохну.
– Ну, теперь все в порядке. А поначалу был же тяжелый период?
– У меня не было тяжелого периода. Меня со службы не выкинули, оставили в рядах. Мне платили зарплату. Даже когда я лежал в госпитале. А ты-то где служил? – спрашивает он меня.
Я рассказываю смешные истории про тот единственный месяц, который провел в военных лагерях, куда нас отправила военная кафедра журфака МГУ. Стрелял я метко, бегал быстро и теорию знал, но это никому не было интересно. Командиров больше волновало то, что я отращивал щетину, которая вошла в моду только много лет спустя, не любил в жару застегивать воротник наглухо и считал лишним чистить сапоги до блеска, да еще и курил на посту. Так что половину своего срока я провел в нарядах по кухне и с тех пор замечательно чищу картошку. Ему стало жалко мою пропавшую тыловую молодость, и он с искренним сочувствием сказал:
– Эх, не попал ты в спецподразделение в свое время! А то б всему научился – и воротничок застегивать, и сапоги чистить, и по отвесной стене подниматься. Ты просто не туда попал! А нам бы ты подошел. Из распиздяев очень хорошие бойцы получались в отличие от маменькиных сынков! Распиздяй приспособлен к жизни, он знает, как к кому подойти, где что…