Я пал ему взаимно, со страхом и трепетом прося благословения. Тогда старец встал и, взяв меня за обе руки, с тихой радостью поцеловал, благословил и сказал: «Что ты пришел ко мне, убогому, возлюбленнейший мой отец Иоанн?» Я от страха и удивления ничего не мог ему сказать, кроме того, что пришел просить его святых молитв и благословения, и снова пал ему в ноги, лобызая его стопы и руки.
Старец поднял меня и, подведя к самому древу, с восторгом сказал: «Вот, батюшка, апостол Павел говорит: «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе»; мы с тобою не Павел, а Бог нас слушает. Так вот о чем молили мы Господа — Он моление наше исполнил».
Я же, сподобясь быть свидетелем и самовидцем такого дивного чуда, попеременно смотрел то на древо, то на этого великого отца, который, как Ангел земной, был светел в это время лицом от небесной радости. А я благодарил Господа за то, что он сподобил меня быть самовидцем такого дивного знамения, и уже мысленно желал передать о нем одному боголюбивому отцу и брату своему о Господе. Но отец Серафим, проникая мое желание, связал меня клятвой, чтобы я никому, до самого его успения, не говорил об этом знамении. Потом он приводил мне многие примеры из истории святых пророков и апостолов и других великих отцов Церкви, которые совершали знамения и чудеса силой Христа Спасителя и благодатью Святого Духа. «Ибо, — говорил он, — дивен Бог во святых своих; волю боящихся его творит и молитву их слушает. Это близко и до нас: если мы будем с верой всегда просить, то все получим, без сомнения, по слову Спасителя: Просите и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам: всяк бо просяй приемлет, и ищяй обретает, и толкущему отверзется (Мф. 7, 7-8).
Наконец, он много говорил и о сиротах Дивеевских, для которых сотворилось это дивное знамение, и отпустил меня с миром.
Клятва, которой связал меня отец Серафим, совершенно не допускала меня передать тайну этого древа ни одному о Христе брату. Если же я когда и хотел нарушить клятву, то чувствовал всегда какую-то боль и тяжесть в сердце. Но, по смерти старца, вскоре Господь Бог благоволил архипастырским разрешением развязать мои уста на прославление Угодника Божия. В Саровскую пустынь приехал преосвященный Арсений, епископ Тамбовский, и, желая слышать от меня все в подробности об отце Серафиме, также и об его попечении о сиротах Дивеевских, потребовал меня к себе. Тогда я передал преосвященному, по его архипастырскому разрешению и благословению, все, что было мне известно об отце Серафиме, равно и о чуде, совершившемся над древом. Выслушав от меня, владыка сам благоволил освидетельствовать это древо, и с тех пор весть о нем быстро распространилась повсюду, так что не только самое древо и его обрубленные ветви были разнесены по частям христолюбивыми посетителями Сарова, но и самая трава, на которую оно упало, была выщипана на сохранение, как драгоценность, как святыня. На долю Дивеевской обители достался самый корень этого древа.
О камнях, на которых подвизался отец Серафим
Приближаясь к минутам отшествия своего к вечности, отец Серафим, как отец чадолюбивый, спешил передавать свои духовные сокровища, то есть свои подвиги и благодатные посещения, своим духовным чадам, во славу Божию и душевное спасение. Между прочим он передал мне и свой подвиг бдения на камнях. Этих камней, на которых подвизался дивный подвижник, было два. Один гранитный, необыкновенной величины, находится в глуши Саровского леса, на половине пути от монастыря к дальней, первоначальной пустыни отца Серафима (отстоящей от монастыря верст на пять или на шесть). На нем старец бдел тысячу ночей. Другой, малый и дикий, который могут поднять человека четыре, находился в ближней пустыни; на нем он стоял тысячу дней.
За несколько месяцев до кончины отец Серафим, находясь в ближней пустыни, между прочими мудрыми наставлениями вдруг попросил меня найти тот камень, на котором он бдел тысячу ночей. Я тотчас же, по благословению старца, пошел в назначенное место отыскивать этот камень, но сколько ни старался, не мог найти его и возвратился к старцу со скорбью, что при всем моем желании не мог исполнить возложенного на меня послушания. Но старец снова обозначил мне место и рассказал приметы камня, говоря, что я уже ходил около него. Тогда я снова отправился и вскоре нашел желаемое сокровище. Он лежал в нескольких саженях вправо от дороги в пустыню, в глубине леса, и закрыт был падающими с дерев листьями. Когда я в радости возвратился к отцу Серафиму и сказал ему о своей находке, старец отвечал мне: «Я для того-то тебя и посылал найти этот камень, чтобы ты знал его; я бдел на нем тысячу дней».
Тогда я со смирением упал ему в ноги и просил его открыть мне дивный свой подвиг. И он поведал мне так: «Когда я находился в уединении в пустыни, то обыкновенно вечером оставлял свою пустынную келью и по приходе к этому камню, по целой ночи, бдел на нем тысячу ночей. А по окончании ночи возвращался опять в свою пустынную келью и бдел в ней, по целому дню, на другом камне тысячу дней». Таким образом, по его словам, он совершил, при помощи Божией, этот подвиг злострадания и борьбы с духами злобы, торжествуя победу духа. Но по телу получил от этого подвига сильную боль в ногах, которые совершенно распухли, изгноились, и из них текла постоянно сукровица.
Я передал об этом дивном подвиге отца Серафима одному брату, а тот передал об этом другому, и таким образом узнала вся братия и потом все боголюбивые особы. Все они, посещая Саровскую пустынь и могилу отца Серафима, алчут также видеть и тот пустынный камень, на котором старец бдел тысячу ночей, и они проложили к нему такую дорогу, что теперь можно даже в экипаже проехать до него. Почти все посетители отбивают от него частички и по вере своей получают желаемое.
В Дивеевской обители также хранится часть этого камня в несколько пудов, как драгоценное сокровище, на память о великом отце и подвижнике. Другой же, малый камень, на котором старец бдел тысячу дней, весь находится в Дивеевской обители.
Один помещик рассказывал мне, что отец Серафим открыл ему и самую причину, по которой он бдел на этих камнях. Он был дважды избираем в почетное служение: в сан архимандрита и настоятеля, и всякий раз отказывался от падавшего на него жребия, убеждая других старцев взять на себя из послушания этот сан и обязанность; а сам всегда удалялся в любимую им пустыню на безмолвие. Тогда диавол за такое смиренномудрие старца вооружался на него с той же силой искушений, от которых пал великий во отцех Феофил, эконом Церкви Аданской в Киликии. В такой мысленной борьбе старец решился обратиться к помощи Божией и Пречистой его Матери, и на этих камнях стереть главу змия и разорвать все его сети и искушения, повергавшие его в уныние. «Феофил пал, — говорил старец помещику, — а я, при помощи Божией, устоял».
В воспоминание о великом подвижнике на тех местах, где находились камни, положены теперь другие, гораздо меньших размеров.
Предсказание отца Серафима о своей кончине
За год слишком до смерти отец Серафим начал прощаться со многими боголюбивыми посетителями, питавшими к нему любовь и веру, и говорил им: «Скоро двери убогого Серафима затворятся, и меня более не увидите». А некоторым он приказывал мне писать, чтобы они приехали проститься с ним; на письма же многих, просивших его спасительных советов и благословения приехать к нему, не распечатывая, давал нужные ответы и прибавлял, что он более не увидится с ними.
Мне же старец предсказал свою кончину следующим образом. В одно время случилось мне быть у него, по обыкновению часу в шестом пополудни, после вечерни. Отец Серафим имел такой обычай, что если желал усладить своего посетителя длинной беседой, то запирал всегда дверь свою на крючок, что сделал и на этот раз. В это время я проходил послушание канонарха, и блаженный старец направил свою беседу по роду моего послушания. Речь свою он начал вопросом: так ли я исполняю свою должность, как бы следовало?
Я думал, что он говорит о внешнем исполнении, и потому отвечал ему, что «стараюсь, батюшка, исполнять все, как следует». Но отец Серафим хотел, чтобы к внешнему присоединилось и внутреннее, духовное основание, потому что Господу не угодна одна наружность. Слово Божие учит, что «проклят всяк творяй дело Божие с небрежением».
Потом, как бы прикровенно, он начал обличать меня, говоря, что ведь есть такие, которые, кажется, хорошо читают, но не понимают смысла того, что читают; ведь многие есть и такие, которые говорят: «Мы были у обедни, или у заутрени, или у вечерни, и льстят себя надеждой, что они действительно были, а в самом-то деле, где скитался тогда ум их? Они телом только были в храме Божием. А мы, как монахи, должны наиболее внимать себе и стараться помнить, что перед нами Господь Сердцеведец и что мы стоим в храме, по слову пророка: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс. 15, 8).
«Кто памятует, что нужно работать Господеви со страхом и радоваться Ему с трепетом, тот внимает всему, что поется или читается во время службы, особенно же, что читается из Священного Евангелия, которое есть пластырь на всякий струп греховный. Вот ты ведь был и у ранней обедни, а какие же там читались дневный Апостол и Евангелие?» Старец спрашивал почти всегда об этом, когда поучал других вниманию. Я же иногда мог отвечать ему, а иногда по невниманию делался совершенно безгласным. Тогда обыкновенно он сам говорил, что именно читалось, и объяснял то, а иногда толковал и всю Священную литургию, где особенное внимание обращал вот на эти многозначительные слова в Херувимской песни: «Всякое ныне житейское отложим попечение», или на слова в Символе веры: «Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века», или на другие, столь же важные слова, которыми он старался посеять в душах слушающих семена плодов духовных.
По окончании всей сладкой беседы своей он вдруг говорит мне: «А жизнь моя сокращается. Духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв». И с этим словом подает мне сверток желтых полтинных свечей, говоря, чтобы я взял одиннадцать. Я же, поторопившись, а еще более устрашенный словами старца, вынул из свертка только девять. Старец, точно как бы считавший, опять говорит мне: «Ты бери одиннадцать». Я счел и прибавил еще две свечи.