тим кающимся почувствовать силу и благотворность власти пастырской.
После чтения молитв к исповеди батюшка, полуоборотившись назад к кающимся, произносил следующее по чину приготовления к Таинству исповеди последнее, так сказать, предуведомление и наставление: «Се, чада, Христос невидимо стоит».
Какая удивительная, святая простота чувства живой веры и сознание важности совершающегося, глубочайшее смирение и мирное сознание своего достоинства пастырского слышались в произношении отцом Николаем этого «предуведомления»! Как естественно и вместе трогательно произносил он его и какое неотразимое впечатление производил на кающихся! Как глубоко поразительно было иногда произнесение отцом Николаем, с ударением на слове «невидимо», предостережения: «Се, чадо, Христос невидимо стоит!» Слово «стоит» батюшка всегда здесь произносил с малороссийским акцентом — «стоить», пользуясь и этим незначительным, по-видимому, средством для упрощения своей речи и сообщения ей большей выразительности и силы.
Страх и трепет и совершенное, детское смирение охватывали души кающихся, уже вполне готовых пред лицом невидимо Стоящего принести совершенное покаяние в своих грехах. Продолжая читать далее это «предуведомление» и приглашая кающихся к чистосердечному пред Богом исповеданию своих грехов, батюшка указывал им все новые и новые основания — побуждения для этого и нарочито подчеркивал выражения, в которых заключались эти побуждения. Замедляя чтение слова «свидетель» («аз же точию свидетель есмь»), батюшка удивительно как-то ясно определял пред кающимися свое значение, как пастыря в деле их исповеди, облеченного властью быть свидетелем — посредником во вновь заключаемом ими, чрез покаяние и исповедь грехов, союзе — завете с Богом. «Ответственность за искренность покаяния и чистосердечие исповедания грехов всецело, как бы, так говорил батюшка, лежит на совести вашей, кающиеся, а я буду свидетельствовать на Страшном суде только о тех грехах, которые вы мне исповедали, а за исповеданные иерею и отпущенные им грехи уже душа не подлежит казни».
С такой старческой мудростью приготовив пришедших на исповедь, одних возбудив от душевного усыпления обыденной жизни, а других ободрив и утешив упованием милости Божией, всех же утвердив в истинном страхе Божием и благоговении, батюшка отец Николай приступал уже к самой исповеди, сначала общей, а затем частной. Он вручал кому-либо из присутствующих, большей частью кому-либо из монашествующей братии, книжицу и указывал ему читать вслух медленно и громко, так, чтоб все слышали, повседневное исповедание грехов. Все остальные кающиеся должны были произносить за читающим, слово за словом, громко и отчетливо, это общее исповедание грехов. При этом отец Николай строго следил за тем, все ли громко и отчетливо повторяли слова за читавшим. Заметив, что кто-либо не повторял, батюшка делал ему строгое замечание: «кажить вси», объявлял всем, чтобы все они произносили все слова исповедания, говоря, что во время исповедания устного пред духовником человек невидимо освобождается от невидимых врагов и очищается от содеянных и исповеданных грехов.
После молитв к исповеди и исповедания общих, повседневных грехов (которое батюшка практиковал ради ускорения дела исповеди, чтобы каждый отдельно не повторял уже раз исповеданного и не задерживал этим других, ожидавших исповеди), все имеющие исповедоваться, за исключением одного из них, выходили в «залу». Батюшка всегда исповедовал по одному человеку. (А об исповеди по нескольку человек сразу он выражался, что это вовсе не исповедь, а поругание ее, один только грех, как для духовника, так и для пасомых, принуждаемых такой исповедью, из ложного стыда, скрывать свои грехи и не имеющих возможности чрез это искренно на духу покаяться.) Когда кающийся сообщал свои грехи, батюшка сидел на скамеечке у выдвигавшейся из стоявшего пред иконами шкафика доски, заменявшей аналогий. На ней обычно лежали крест и Евангелие.
Начиная совершение частной исповеди, батюшка вопрошал кающегося, не имеет ли он еще в чем-либо, кроме высказанного при исповедании общих грехов, покаяться? За этим следовало со стороны кающегося исповедание грехов, а со стороны батюшки терпеливейшее выслушивание исповеди.
По утверждению многих, исповедовавшихся у отца Николая и испытывавших на себе всю силу его пастырского — отеческого, старческого влияния на исповеди, батюшка относился к своим чадам духовным с такой мудрой духовной любовью и снисходительностью, какую едва ли может оказывать даже редкий отец или мать!
Не стесняемый никакими обычными предвзятыми мнениями и понятиями — их не было у совершенно отрекшегося от мира и мирских похотей, которые именно и представляют в ложном свете все земное, — батюшка относился ко всем без исключения одинаково просто по духу веры и поэтому приобрел себе великий дар рассуждения, глубокого понимания человека среди всех его обстоятельств, состояний и положений житейских. Проникая в глубину души человека своей мудростью, батюшка и всегда, а особенно на исповеди, говорил всем кающимся чистую правду о них. Но делал это так просто, естественно и непринужденно, так умно и осторожно, с такой свободной прямотой и независимостью и в то же время с такой добротой и искренностью и изящной деликатностью, нередко в форме шутки или невинной остроты или народной пословицы, что тот, к кому это относилось, как ни тяжело было слышать горькую правду, принимал слова батюшки с радостью и с полным миром душевным, которого батюшка никогда не мог поколебать в чадах своих. Сам исполненный мира душевного, он скорее мог и умел передать его и чадам своим. Притом батюшка высказывал спасительные суждения свои по тому или иному вопросу только тогда, когда являлся к тому повод — вопрос или недоумение кающегося. Сам же обычно не прерывал речи кающегося и только тогда, когда последний останавливался, умолкал, по необходимости предлагал вопросы: «а еще что?», «больше ничего?»
После изъявления кающимся всех своих грехов батюшка произносил разрешительную молитву. Произнесение и этой молитвы было какое-то особенное, всегда также проникнутое сознанием духовной Богодарованной власти вязать и решить, любовью к Богу и ближнему Своим любвеобильным сердцем, своим чувством всепрощения, так выразительно звучавшим в тоне, батюшка как бы старался дать кающемуся почувствовать, что он, пастырь, духовник, лично прощает ему все исповеданные грехи и разрешает его от них и что, следовательно, согласно обетованию, и Сам Господь на небе прощает и разрешает. Это сознательно разумное чтение разрешительной молитвы с выражением личного святого чувства живой веры и любви (а не формально обрядовое, как часто бывает) производило в сердцах кающихся и живую же, сознательную уверенность в том, что все исповеданные грехи действительно прощены Богом, по дару и власти всесвятого Духа, совершающего чрез пастырей Таинства Церкви Христовой. Искренно покаявшийся на исповеди — а пред батюшкой едва ли было возможно кому-либо оставаться неискренним — действительно уходил духовно новорожденным младенцем, как любил выражаться сам батюшка об истинно покаявшихся, с примиренной, успокоенной совестью, с утешением духовным и умилением сердечным и с совершенной признательностью к самому батюшке, как человеку Божию, с таким усердием и любовью совершающему силой Божией Благодати дело спасения ближних. Нередко можно было видеть выходящих из кельи батюшки в «залу», после исповеди, богомольцев плачущими, хотя нельзя было не заметить, что слезы эти были не столько слезами безутешной скорби, а скорее началом плодов истинного покаяния, слезами тихой, мирной духовной отрады, воссиявшей в их сердцах на исповеди.
Какое удивительное постоянство терпения, можно сказать, превышающего силы человеческие, обнаруживал батюшка в ведении бесед с посещавшими его и вообще в обращении с людьми! Как снисходительно-участливо относился он ко всякому желающему беседовать с ним, просить у него совета, наставления! И сколько же посетителей было у него с этой целью! По истине нужно было изумляться, как, живя посреди столь великой суеты и испытаний всех возможных родов, непрестанно находясь в общении с людьми, отец Николай мог сохранять и сохранял то свое духовное устроение трезвения и непрестанной молитвы, благодаря которому в нем непрестанно сияла и озаряла других его облагодатствованная мудрость духовная. Так, он мудро покрывал себя среди общения с людьми своим глубочайшим смирением, как непроницаемым щитом от стрел вражьих.
А необходимость в этом покрове смирения и опасность без него была крайняя. Ведь почти все те из богомольцев, которые посещали отца Николая, приходили к нему, наслышавшись о его мудрых советах, о его прозорливосте: что он скажет, так тому и быть. Поэтому обращались к нему как к святому прозорливцу, прося разрешить их недоумения и наставить, что делать в том или другом случае. Как же держал себя отец Николай посреди этой сени смертной, непрестанной опасности со стороны тщеславия, славолюбия, духовной гордости? С достойным подражания умением и всегдашним успехом, иногда кротко, но нередко и со строгостью и твердой настойчивостью старался уничтожить мнение богомольцев о нем как о прозорливце. Выслушав какую-либо неразумную просьбу какой-либо богомолки предречь будущее, отец Николай строго начинал говорить ей: «Иды до Бога, до Божией Матери и святых угодников и молись усердно: что тебе Господь положит на сердце, куда оно склонится, так ты и поступи». Или же советовал сначала свое дело хорошенько обдумать и взвесить все то, что можно было бы сказать за или против него, а затем, помолившись усердно, ожидать, смотреть, куда склонится сердце, и сообразно с расположением сердечным действовать. Но когда не удовлетворялись некоторые неугомонные богомолки и этими, так просто высказанными отцом Николаем наставлениями святоотеческими, заимствованными из книги вопросов и ответов преподобного Варсонофия Великого и Иоанна пророка, и в своем наивном любопытстве и упорстве просили от него предсказания, случится ли с ними и их близкими то или иное событие, будет ли то или иное лицо счастливо в замужестве за таким или иным лицом, тогда отец Николай со святым негодованием делал им строгий выговор. «Один Бог только и знает будущее, — говорил он им, — мы же, как неключимые рабы, должны трудиться и молиться, чтобы Он благословил всякое доброе намерение и дело наше и направил его к добру. А вы (попрывыкалы) привыкли ходить к ворожеям и у них искать предсказаний будущего, то и сюда пришли за тем же? Так поступать богомерзко, и это есть погибель для души».