Одна глубоковерующая женщина Е. рассказывала:
«Во время Отечественной войны получила я извещение, что сын погиб. Я как верующая мать решила «запечатать». Но мне приснился сон, что будто сын мне прекословит в чем-то и говорит: «Не нужно, мама». Я со своим сомнением пришла к батюшке отцу Лаврентию спросить, что делать.
Батюшка сказал, что «печатать» не нужно. «Ты должна еще получить от него известие. А если второй раз будет извещение, тогда и запечатаешь», — так успокоил меня старец.
Его слова исполнились. Через некоторое время сын прислал письмо, что был ранен, а теперь опять посылают в бой, и не знает, вернется ли. Он не вернулся, а там и сложил свою голову. Пришло второе извещение, как и предсказал старец. Я со слезами пришла опять к батюшке. Он благословил «печатать». При выходе я встретила двух женщин, которые спешили к старцу. Я, полюбопытствовав, остановилась и услышала голос батюшки: «Какой я вам «ворожбит»? Я не «ворожбит», я ничего не знаю. Иди доедай свои пампушки со свежей сметаной, а ко мне не обращайся». «Да я хочу знать за своего мужа»,— сказала женщина. «Я ничего не знаю», — строго ответил батюшка и закрыл дверь. Я потом узнала, что одна из этих женщин была совершенно не верующая и шла действительно как к «ворожбиту», так его и называла. Напекла «пампушек», взяла сметаны да по дороге их поела, приговаривая: «Что он там знает, сама поем». А батюшка все прозрел и не принял ее.
Дочь моя работает медсестрой, — рассказывала одна верующая женщина батюшке. — Но она похоронила мужа и детей и находится в большом горе. А вера очень слабая. Часто заводит речь о самоубийстве, когда я помру. Я очень боюсь заранее. Прошу помолиться за нее, чтобы ее Господь вразумил, обратил ее душу».
«Она обратится в день твоей кончины, — сказал батюшка, — похоронит тебя по-христиански, и помянет, и будет молиться за тебя».
Я поблагодарила старца и с радостной надеждой ушла от него».
«Когда умерла мать, — рассказывает дочь, о которой была речь выше, — я твердо решила покончить с собой, применив медицину. Я решила сделать себе соответствующий укол и усыпить себя навсегда. Когда мать, мертвая, лежала на одре, я взяла ампулу, шприц и подошла к одру матери, чтобы в последний раз взглянуть на нее и проститься. Только я нагнулась к ней, а ее мертвая, но еще не остывшая рука как хлопнет меня по рукам, да так сильно, что все из рук упало и разбилось вдребезги. Я сильно испугалась и только воскликнула: «Мама, не буду больше!» И с этого времени как зажегся огонек в моем сердце, так уж по молитвам старца да по милости Божией теплится и поныне. Я поняла цель своей жизни. Только каюсь слёзно о своем прошлом и молюсь за свою спасительницу мать».
Так закончила свой рассказ уже глубоко верующая женщина.
Инокиня М. вспоминала:
«Однажды мне выпала честь вести батюшку под руку в церковь. А он такой слабый, идет да спотыкается. Я со всей силы держу его. Стало мне жаль нашего батюшку, да и думаю себе: «Была бы у меня такая мощь, взяла бы я дорогого батюшку и отнесла на хоры и посадила бы за пульт, пусть бы управлял своим хором. Только я так подумала, а старец в ответ мне: «Эге, если была бы сила. Да силы нет. Спаси тебя Господь, что так подумала». Так старец Лаврентий прозрел мои помыслы.
Подошла я однажды к батюшке, — продолжает сестра М., — спросить о своем брате. Дело было во время Отечественной войны. Он был взят на фронт. Долго не было никакого известия о нем. Кто-то пришел из товарищей и сказал, что он находится в плену у немцев в городе Гамбурге. Но тот город был сильно потом разрушен, и много людей погибло. И, потеряв всякую надежду на жизнь брата, мы решили обратиться к старцу. Я со слезами объяснила ему свое горе. Батюшка надел епитрахиль, помолился, посмотрел вперед пристально, вроде всматриваясь во что-то, да и говорит: «Ты права, что все разбито, ничего не осталось. Американцы всех забрали в плен. Но брат твой живой».
Позже мы действительно узнали, что он жив и все так произошло, как говорил великий старец Лаврентий.
«В монастырь я ушла совсем еще молоденькой девушкой, лет восемнадцати, — вспоминает о себе воспитанница отца Лаврентия монахиня М., — была очень ревностной, решила своим даром голоса послужить Богу. В один из праздничных дней подозвал меня батюшка к себе, да и говорит: «Вот внимательно послушай, что я скажу тебе. Жизнь человека бывает такая, как взять кусок веревочки и завязать на ней три узла отдельно один от другого, то есть поделить на три части. Первая — это пылкая юность, когда человек живет с Богом и только ему служит. Вторая — это средние года, когда у человека бывает такой напор от врага (по Попущению Божию), что он отказывается от Бога, не словом, а делами, и живет как неверующий. Третий — преклонный возраст, когда человек приходит в себя, чистосердечно раскаивается и опять живет с сильной ревностью к Богу, как в юности». Я умилилась от этого рассказа, заплакала, но своего не избежала. Все это исполнилось с моей мятежной душой. Я часто со слезами вспоминала роковые слова великого старца».
«Во время немецкой оккупации я получила повестку ехать в Германию. Расстроенная, я побежала к батюшке, — вспоминает монахиня А., — который успокоил меня словами: «А там ты не нужна, а здесь нужна. Успокойся, никто из моих чад никуда не поедет. Будешь здесь». Назавтра я, надеясь на милость Божию да на батюшкины молитвы, пошла на «пункт», а со мной еще трое. Тех троих «забраковали» сразу, а меня оставили (на вид я была молодая, высокая). Закрыли меня в отдельное помещение в ожидании комиссии. Я твердо надеялась на батюшкины молитвы и верила его словам, что я никуда не поеду. А сама сильно молилась и клала множество поклонов, так, что стало мне не по себе: сильно билось сердце и сама не могла стоять на ногах. В это время открыли дверь, чтобы я шла к врачу на проверку. Немец как взглянул на меня, то громко закричал: «Weg!» «Негодная», — сказал врач, и меня отправили домой. Я с радостью прославила Бога и Его служителя отца Лаврентия».
«Была я у отца Лаврентия по какому-то делу, а он спросил о моем здоровье. Я поблагодарила, да и говорю, что все хорошо», — рассказывала та же монахиня А.
«А мне твое здоровье не нравится, — возразил батюшка, — ведь ты больная». Я опять утвердительно ответила, что все в порядке.
Прошло время, и я почувствовала колотье в лопатке. Пошла с жалобой к батюшке. Он сказал: «У тебя легкие больные. Пей сок бураковый».
Я стала применять его лекарство, но организм никак не принимал его: позыв на рвоту не давал мне проглотить и глоток сока. Я со своим лекарством пришла к батюшке и жалуюсь, что не могу пить. Старец надел епитрахиль, помолился, перекрестил сосуд с лекарством, выпил сам половину, а остальное подал мне. Я как поднесла ко рту, так у меня опять позыв на рвоту. Батюшка сказал оставить это лекарство. Назначил другое: алоэ с маслом и медом перетопить и по столовой ложке принимать три раза в день. Я натопила целую банку лекарства, но принимать опять не могла. Со слезами пришла опять к батюшке просить помощи. Он надел епитрахиль, помолился и ложку себе, а ложку мне, и ласково приговаривал: «Не нужно рвать, не нужно». И понемногу я стала глотать, и со временем привыкла, и употребила все лекарство, и сама поправилась, и живу до сего дня, не жалуюсь на легкие. Так мне помог этот великий старец своей любовью да святыми молитвами», — закончила свой рассказ монахиня А.
Рассказывала монахиня А. о своем прошлом:
«Были тяжелые годы Отечественной войны. Мне было пятнадцать лет. Люди, как овцы, искали пастырей: ходили в Чернигов на богомолье в Троицкий женский монастырь, основателем которого был всем известный старец отец Лаврентий, у которого и находили все утешение в эту трудную годину жизни.
Я была совершенно духовно заброшенная девочка, очень быстрая и большая проказница. Но в меня закралась искра любопытства сходить в Чернигов в монастырь и присмотреться к жизни насельниц его.
И когда люди верующие собрались идти, решила и я следовать за ними пешком сорокапятикилометровую дорогу. Прибыв в Троицкий монастырь, мы поместились по кельям знакомых матушек. Насладив душу прекрасным пением и молитвой (в праздник Рождества Пресвятой Богородицы и святителя Феодосия), мои паломницы, которых было человек двадцать, благоговейно собрались уходить домой, побывав не раз у батюшки на утешительной беседе и, конечно, на исповеди. Я была лишена всего этого, а только молча наблюдала, как они сговаривались идти за напутственным благословением к старцу, а меня оставляли сзади незамеченной. Это меня огорчило, но я держала себя как могла. Одна матушка — Аполлинария имя ее (упокой, Господи, душу ее) — заметила мое смущение и пригласила следовать за ней. Мы подходили последними. Когда я подошла за благословением, батюшка положил свою руку мне на голову, поцеловал меня в голову и ласково произнес: «Вот умница, что пришла! Походишь и будешь наша». Благословил меня большой просфорой, а всех — крестиками.
На меня напал какой-то неведомый мне доселе радостный трепет. С этого момента я начала как бы духовно формироваться. Начала ходить в церковь, петь на клиросе. Меня тянуло в Чернигов, где я устроилась со временем на работу. Жила в монастыре и руководилась батюшкой.
Однажды мой начальник по работе предложил мне переходить в школу ФЗО. Я спросила у батюшки, как быть. Батюшка утвердительно сказал: «Валяй! Беги бегом и переходи в школу!» Я, получив благословение, не спеша отошла. А батюшка все свое: «Я тебе сказал: беги бегом!» Ощутив какое-то безпокойство на душе, я немедленно прибежала к начальнику и изъявила свое желание поступить в школу.
Недели через три пришел приказ нашему участку выехать на Урал в Свердловскую область. Все мои сотрудники уехали, а я осталась на месте. Тогда я поняла, почему батюшка сказал мне «бежать».
Продолжение рассказа монахини А.
«Живя в монастыре и выполняя монастырские послушания, я работала на производстве. По какому-то случаю мне нужно было съездить домой в село к матери. Директор отпустил, а матушка игуменья Антония не благословляла ехать. Тогда я уехала самовольно. Пробыв три дня, я вернулась. Но матушка игуменья за самочинством велела мне уходить из монастыря и немедленно освободить келью. Я просила прощения со слезами, падая в ноги, несколько раз по