Батюшка учил: «Когда служится сорокоуст, великий грешник выпускается из ада». Он повторял, что многое зависит от молитвы сродников, только хула на Господа не прощается.
Вначале он был со мной более откровенен, но после того, как один из секретов я открыла, батюшка стал осторожнее: «Учись тайну держать». Отец Николай советовал многим приобретать землю, дома в деревне: «У кого будет земля, тот выживет. Легче тому будет». Он меня спрашивал: «А ты покаялась за убиенного царя, за разоренную Россию, за поруганную веру?»
Я старалась не жаловаться на болезни, но не выдержала и пороптала на больные ноги: «Батюшка, как у меня ноги болят!» Он в ответ: «У тебя ноги болят, как у меня». После этого я молчала, крепилась. «Зинаидушка, ты не ропщи, что ножки-то болят. Дел-то добрых — хоть бы сколько, молитва — хоть бы какая, а вот Господь хочет душу спасти, и болезнями-то и спасает». Приехала однажды, батюшка помолился и повернулся ко мне: «Зинаидушка, это я попросил, чтобы ножки твои совсем не ходили. Как вырастут у тебя крылья, как полетишь! Тебе что дороже, ноги или крылья?» Я смирилась. Некоторым он не благословлял ходить к врачам и терпеть болезнь как попущение Божие.
Старец с грешниками обращался очень мудро, умел и на место поставить, и не обидеть. Главное для него было — спасение человеческой души. Ему было очень трудно с некоторыми людьми, но он терпел невзгоды ради любви: «Только я их отпущу, они сразу погибнут, и я не спасусь, Господь с меня за них спросит. Господа иудеи распяли, а Он со Креста просил, чтобы Отец Небесный помиловал их. Они не знают, что делают. Прости их, Господи».
Батюшка часто давал мне книги. Три раза он мне «Слово жизни» дарил, и три раза я отдавала ее кому-нибудь другому, а потом так к ней привязалась, что оторваться не могла, по ночам читала. Однажды вместо вечерних молитв до четырех часов утра читала «Слово жизни». Огорчилась, что грешно это было, но батюшка меня успокоил: «Нет, Зинаидушка, не скорби, тебе Господь заменил этим чтением и утренние, и вечерние молитвы, — ничего, не скорби».
Во сне я старца не видела ни разу, а голос его слышала. Однажды пороптала, когда уж очень болели ноги, и легла. Вдруг услышала строгий голос батюшки: «Полно роптать, вставай, читай житие Серафима Саровского!» Был четвертый час утра. Вскочила, стала читать житие, а там — одни болезни. Я и поняла, что болезни — крест мой, по грехам, терпеть надо».
Из воспоминаний протоиерея А. из Ивановской области
Тогда я в миру носил пиджак и брюки. Старец увидел меня и спросил: «Ты — священник?» Я ответил, что приехал к нему именно, чтобы узнать, священник я или не священник. Отец Николай вновь задал вопрос: «Зачем ты ко мне приехал? У тебя же есть старцы», — после чего пригласил с собой в храм. Батюшка открыл церковь, мы вошли и сели с ним на скамейку. В храме мы были вдвоем. Он говорил, что служил в Эстонии, рассказывал о том, что было время, когда служили на соках, потому что не было вина. Потом уже я нашел, что собор 1917-1918 годов разрешил священникам служить на соках в крайних обстоятельствах, когда в годы гонений не было вина и негде было его достать. Батюшка говорил что-то о своей жизни до двадцати пяти лет, о каких-то своих канонических сомнениях, а затем стал стукать меня по щекам. Думаю, что говорил батюшка потом не со мной, а с бесом, запрещая ему. Он сказал совершенно твердо, чтобы я ни в коем случае, ни под каким видом сан с себя не снимал. Согласие старцев в этом отношении меня успокоило и порадовало.
После этого отец Николай показал мне храм и предупредил: «Смотри, чтобы у тебя храм тоже был убран, чтобы везде был порядок», — подвел меня к Тихвинской иконе Божией Матери и сказал: «Служи Тихвинской». Потом батюшка назвал меня «родной» и повел в алтарь. Причем, в алтаре он неожиданно взял меня за нос и так провел через весь алтарь. Старец показал, как он сам кадил, как нужно раздувать кадило, и разрешил задавать любые вопросы. Сейчас трудно вспомнить, что он говорил, но важно было увидеть его необыкновенное благоговение к святыне.
После церкви батюшка повел меня к себе в дом, где мы довольно долго с ним беседовали, предложил покушать.
У меня были большие сложности с потреблением Святых Даров. Чтобы помыть Чашу после Причастия, я целые чайники воды выливал. Старец объяснил, что мне нужно было делать, чтобы избавиться от осадка, и дал заповедь: «Мой Чашу только водой и никогда нигде не пей вина, даже с архиереем». По милости Божией, хотя я и раньше никогда не пьянствовал, но с тех пор перестал пить вино совсем. Отец Николай далеко не всем священникам запрещал употреблять вино. Но он знал, что меня часто мучило уныние, а на одиноких приходах, когда человек нередко чувствует себя заброшенным, бывает, что люди ищут утешения не в молитве, а в вине, что само по себе пагубно. Так старец удержал собрата от печальных последствий своей молитвой и своевременным советом.
Я спрашивал у отца Николая, как вести себя с женским полом: «Батюшка, я — целибат и практически почти монах, а вокруг меня — одни женщины. Может быть, мне быть от них как можно дальше?» — «Нет, — ответил он, — женщин не гони, они стояли у Креста Господня, когда апостолы бежали». Батюшка Николай предложил мне взять с собой банку из-под консервов из его кельи и посадить в ней цветочек. Я возразил: «А зачем мне цветочек?», — и, естественно, брать банку не стал, о чем теперь сожалею. Когда я вернулся домой, многие проблемы исчезли.
Хоть я и не рассказывал батюшке о многих своих физических немощах, но старец сам посоветовал: «Поклоны земные не клади, клади только поясные», — и показал, как нужно класть поклон по колено. Затем он запретил поститься по понедельникам и велел кушать три раза в день. Это был человек меры.
Рассказывая старцу о своих сомнениях, я говорил ему о желании получить какое-то знамение. Не прошло месяца после моего возвращения, как мне приснился храм. Мы вышли с отцом Николаем на середину храма из алтаря, и старец предложил послужить Матери Божией.
Еще в первый приезд батюшка попросил меня повесить над моей постелью его фотографию. Я очень расстроился, потому что решил, что старец умрет. В 1988 году вышел фильм «Храм», потом в журнале «Экран» я нашел о нем статью, вырезал из журнала фотографию отца Николая и повесил над своей кроватью.
Прощаясь, старец пожелал блаженства, благословил. По его святым молитвам я стал чувствовать великое утешение от совершения Божественной службы. «Единственное тебе правило обязательное, — назначил он, — это утренние, вечерние молитвы и помянник. Остальное — как хочешь и сколько хочешь. Но меньше нельзя. Это тебе будут крылышки в Царствие Небесное». Вначале батюшка благословил причащать мирян не меньше шести раз в год, то есть во все посты, в день рождения и в день Ангела. В последние годы он объяснил, что ситуация в мире изменилась, и теперь следует причащаться возможно чаще. Я совершенно ничего не сокращал в богослужении, которое поэтому очень затягивалось, и батюшка благословил делать некоторые сокращения, после чего у меня появилась какая-то паства.
В 1986 году мне захотелось вновь поехать к старцу Николаю и поблагодарить его за молитвенную помощь. Шли пасхальные дни. Со мной были мой келейник Сережа и тайная монахиня из Москвы. Мы приплыли на остров, а старец вошел в катер. Увидев нас, он пригласил ехать с собой во Псков и побеседовать на судне. Мы успели обсудить мои небольшие вопросы. На пристани во Пскове едва вышли из катера, как вдруг батюшка побежал вверх по лестнице: «Идите, идите за мной». Мы все торопились за ним, он бежал очень быстро и приговаривал: «Вот как надо бегать». Старцу шел семьдесят седьмой год. Дома, после того, как я с ним побегал, у меня вся немощь телесная прошла. По дороге отец Николай увидел какого-то пьяницу и стукнул его по щеке. Когда он бил по щекам, никто на него не обижался, потому что во всем чувствовалась любовь. Так он выгонял беса. Мне рассказывала монахиня Успенского Пюхтицкого монастыря, что когда отец Николай был молодой, его духовной дочкой была игуменья Варвара. Старец часто приезжал в Пюхтицкий монастырь. У одной из сестер был рак груди. Однажды рано утром она шла к полунощнице. Неожиданно к ней подбежал батюшка и стукнул ее по груди прямо в больное место. Рак груди после этого прошел.
Когда мы бежали по Пскову, батюшка был одет в рясу, голову покрывала скуфейка, на груди у него покоился крест с частицами мощей святителя Иоанна Златоустаго и других святых, вид был очень благолепный. Пришли к архиерею Иоанну, митрополиту Псковскому и Порховскому. Владыка был очень болен. Отец Николай подвел нас к владыке и вышел. В это время вошел ставленник, то есть, человек, который готовился к священству. Старец приветствовал его: «Христос Воскресе!», — наотмашь стукнул по щеке и сказал: «Не кури!»
Мы проводили батюшку до катера, и старец запретил на некоторое время ездить к нему: «Ко мне больше пока не езди. Ко мне ездил один молодой священник, я ему сказал: «Ко мне больше не езди», — а он приехал и утонул в озере. Молись за него. Иерей Михаил. Он лежит в мощах и теперь в Царствии Небесном». Для чуткого сердца старца было очень больно, что кто-то ехал к нему и утонул. Погода стояла прекрасная, и я заметил сходство с Галилейским озером. Отец Николай тотчас вспомнил о своей духовной дочери, игуменье Феодоре из Горненского монастыря в Иерусалиме, и попросил молиться за нее.
Один из моих знакомых писал пьесы. Как известно, VI Вселенский Собор отлучил деятелей театра от Церкви. Я всячески уговаривал своего товарища бросить театр, но отец Николай ему сказал: «Ты же не будешь писать «Гаврилиаду», как Пушкин. Красота — это вещь хорошая. Пиши, пиши». Мой родной брат познакомился с двумя балеринами, которые постоянно ездили к старцу на остров. Одна из них переживала: «Что же я буду делать, если брошу театр. Понимаю, что дело нехорошее». Старец ответил: «Старый друг лучше новых двух», — и она решила остаться в театре, заниматься балетом. Имея необычайную жалость, милосердие к человеку, батюшка видел духом страдание душ, которые не смогли себе найти место в этом мире, и по великой любви он покрывал немощные, погибающие души. Мое личное общение со старцем было необычайно приятным, радостным, благодатным, потому что чувствовалось, что он понимал тебя, что он тебя любил и жалел, что он видел тебя насквозь, видел то, что не видим мы сами, понимал глубже, чем мы сами понимаем себя.