сать на землю камушки, а проходить делом то, чему учишь, все равно как бы самому носить камушки на верх этого собора. Так вот какая разница между ученым и учительством». И в заключение прибавил, чтобы этот профессор прочитал историю Иоанна Дамаскина, из которой он увидит, чему нужно еще ему поучиться.
Об унывающем брате
Один брат Саровской пустыни, находясь в унынии, близком к отчаянию, упросил меня по любви братской разделить с ним несколько минут для облегчения его скорби. Мы решились обойти весь монастырь и, поддерживая друг друга утешительными рассуждениями, незаметно подошли к конному двору, мимо которого лежит дорога к пустыньке отца Серафима. Это было уже после вечерни, когда старец обыкновенно возвращался из пустыни в монастырь. Не желая встретиться с ним при своем дурном расположении духа, брат просил меня вернуться назад или свернуть в сторону, как вдруг мы увидели его самого уже вблизи, идущего навстречу. Старец был в самом странном одеянии: вокруг шеи его был обвязан один конец огромного зеленого левантинового платка, а другой конец тащился по земле; белый балахончик его был поддернут сзади под кушак, а передние полы опущены.
Мы пали ему в ноги, и он благословил нас, как добрый отец, с полной радостью, потом запел стих 9-й песни из умилительного канона Богоматери «Радости мое сердце исполни, Дево, яже радости приемшая исполнение, греховную печаль потребляюще». И затем, топнув ножкой, сказал: «Нет нам дороги унывать, потому что Иисус Христос все победил: Адама воскресил, Еву свободил, смерть умертвил!» Утешенные и оживотворенные его радостью, мы шли за ним совершенно вне себя от восторга.
Об отрубке в реке Саровке
В реке Саровке, близ пустыни отца Серафима, лежал довольно толстый отрубок дерева, и старец неоднократно просил меня при случае вытащить его с помощью братии. Но по безпечности и небрежению моему, мне как-то все не удавалось исполнить его поручение.
Однажды пошел я в ближнюю пустыньку по нижней дороге, лежащей вдоль реки Саровки, и вдруг увидел этот отрубок уже на берегу, и отца Серафима близ него, совершенно всего мокрого. Тогда раскаяние, что я не исполнил желание старца прежде, да и сейчас не имел утешения пособить ему в труде, овладело мной несказанно. С этой сердечной болью я подошел к нему под благословение и уже готов был выслушать праведное его прощение за свою небрежность. Но старец с отеческой любовью благословил меня и сказал: «Не скорби, вот я с помощью Ангела вытащил это дерево сию минуту». Я удивился, не видя решительно никого, кто бы мог помочь старцу, и поверил, что действительно Ангел Божий помог ему, потому что для этого дела требовалось по крайней мере до восьми человек.
О запечатанном письме
Некогда сидел я в келье отца Серафима и слушал его душеспасительную беседу. Между разными разговорами и наставлениями старец подал мне письмо, и когда я взял его, он сказал: «Вот это касается до великих людей — до архиереев и до нашего отца игумена Нифонта, чтобы они молились, а не до нас, убогих. Вот какая жалость! Бог благословил, и Церковь связала брачными узами эту чету, а муж к другой прилепился, оставя свою жену; так вот, как ты думаешь, помочь ли им?» И после того, с заметным негодованием, начал говорить, что и наказания-то Бог посылает за то, что ныне люди презирают уставы Церкви и наставления святых отец, последуя язычникам; что не только среду и пяток и самые посты и праздники нарушают; что муж сам виновник потери своей жены, если она падает духом и изнемогает, и еще многое подобное говорил о виновности мужа. Потом, обращаясь к лицу жены, сказал, что «и она хромает, — не объясняя, впрочем, чем, — но ведь она оттого, что не перенесла болячки своей великодушно, — продолжал он, — ибо муж, перед ее глазами оскорбляя Господа, наносит ее сердцу невыносимую боль».
И после всего сказанного он обратился опять ко мне с вопросом: «Так как же ты думаешь, помочь ли им?» Я отвечал ему: «Батюшка, вы до всех милостивы, кольми паче до сосудов немощных; они ведь близки к отчаянию». «Ну, так прочитай же это письмо», — сказал он. Я приготовился читать письмо, а старец тотчас же сказал: «Мню, что тут есть и деньги». Сломив печать, действительно я нашел в конверте три беленьких ассигнации, хотя снаружи надписи не было никакой. Это прежде всего меня удивило. Я подал деньги старцу, а он положил их в книгу, у него лежащую. Когда же начал читать письмо, то еще более удивлялся. В нем было написано совершенно все то, о чем говорил старец, с той только разницей, что письмо написано языком ученым, а старец говорил просто; притом в нем выражалась такая скорбь, такая боль сердечная, что казалось было написано не чернилами, а слезами этой жены. «Вот, вот о чем я тебе и говорил», — сказал отец Серафим по прочтении письма.
После смерти старца нашли в его келье и много нераспечатанных писем, на которые он давал ответы прямо: «Вот что скажи от убогого Серафима» и прочее.
В этом удостоверяют многие особы.
О двух странниках
Однажды пришел ко мне один человек, который называл себя помещиком, возвращавшимся из путешествия в Крым, и сказал, что он два раза был в Сарове, но не сподобился видеть отца Серафима, а теперь он надеется видеть его при моем посредстве, так как ему было велено обратиться ко мне.
Я и сам не понимаю: какое-то странное, даже тягостное чувство овладело мной, когда я собирался вести этого посетителя в пустыню к старцу. Хотя я видел, что этот человек во время обедни, в этот же самый день, на коленях и со слезами молился перед образом Божией Матери, однако же я вел его с какой-то непонятной болезнью сердца и со страхом. Оставив его за несколько сажен от пустынной кельи отца Серафима, я пошел к старцу и сказал ему, что такой-то желает получить от него благословение. Но отец Серафим на мое предложение строго отвечал мне: «Я умоляю тебя именем Божиим, чтобы ты и впредь бегал таких людей», — и объяснил, что этот человек притворщик. Думая убедить старца, я рассказал ему, как этот человек молился в церкви, и снова просил за него. Но старец, никогда не видев этого посетителя, еще строже начал отзываться о нем, говоря, что «это самый несчастный, самый потерянный человек». Когда я возвратился к ожидавшему меня посетителю и, передав ему слова старца, прилежнее просил молиться Господу, если не хочет, чтобы душа его погибла безвозвратно, он, выслушав меня, заревел во весь свой голос и рассказал, что действительно душа его исполнена самых нечистых мыслей и чувствований.
Но вот вскоре после него пришел в Саровскую пустынь и другой странник. Он, по-видимому, был простого звания и также убедительно просил меня проводить его к отцу Серафиму. Я исполнил его желание, но из опасения за недавний случай оставил его также в нескольких саженях от пустынной кельи отца Серафима. Я нашел старца трудящимся: он жал голыми руками осоку, и как скоро услышал, что какой-то странник из Киева желает получить его благословение, тотчас же сказал: «Приведи его».
Когда я привел его, он, посадив подле себя, начал говорить страннику, чтобы он оставил избранный путь, снял бы с себя вериги, обулся бы и возвратился бы в дом свой, потому что там мать, жена и дети очень тоскуют по нему, а дома занялся бы хлебной торговлей. «Мню, — говорил старец, — что вельми хорошо торговать-то хлебом. У меня же есть знакомый купец в Ельце; тебе стоит только прийти к нему, поклониться и сказать, что тебя прислал к нему убогий Серафим, он тебя и примет в приказчики».
Странник во все это время пребывал в молчании, хотя и видно было, что он слушал старца с особенным чувством и был слишком тронут его словами. Но я решительно не мог истолковать его молчания; полагая, что он пришел побеседовать к отцу Серафиму, а он все время молчал, и это меня смущало. Когда же старец, благословив, отпустил нас с миром, я дорогой спросил о причине его молчания. Странник отвечал мне, что он через свое молчание не только ничего не потерял, но еще получил все желаемое, то есть узнал настоящий путь свой. И при этом рассказал, что отец Серафим, по дивному дару прозорливости, знает всю его жизнь; что он мещанского сословия и всегда занимался хлебной торговлей, чем и содержал свое семейство, но из любви Божией, без рассуждения, без путеводителя и без отеческого благословения пожелал странствовать, и поэтому, без всякой помощи оставив свое семейство, с годовым паспортом, отправился босиком и в веригах в Киев. «Там, — говорил он, — встретил я старца, который велел мне отправиться в Саровскую пустынь, прийти к отцу Серафиму и послушаться его во всем, что повелит он, потому что это будет истинный путь мой. А теперь старец предупредил меня сам, и мне остается только возблагодарить Милосердого Бога и возвратиться домой, по указанию человека Божия».
Ответ отца Серафима Саровскому игумену Нифонту
Отец Серафим в летнее время всегда уходил из своей монастырской кельи в лес, в пустыню, для того чтобы освежиться там воздухом и облегчить несколько телесную боль, особенно в ногах, из которых всегда текла кровавая материя. Старец все преодолевал терпением, молчанием и рассуждением о вечности, помня слова Спасителя, что многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное. Равным образом он переносил с благодарностью и все скорби душевные, наносимые ему от зависти и злобы бесовской и человеческой.
Однажды, возвращаясь из пустыни в монастырскую свою келью, весь покрытый кровью от уязвления мух, комаров и других насекомых, от коих никогда не защищался, старец на этот раз встретился с игуменом Нифонтом и по обыкновенному своему смиренномудрию предварил его привет своим земным поклоном, и потом уже приблизился к нему с братской любовью лобзания по обычаю иерейскому.
Игумен же, удивленный страдальческим его подвигом, начал ублажать его и вместе с тем как бы от лица братии укорять, зачем он избрал такую жизнь, которая, по мнению их, странна и блазнительна, потому что он допускает к себе всякого рода и пола людей, хотя и для спасительного назидания. Особливо, — говорил он, — все соблазняются будто бы оттого, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам Дивеевским».