Ни единаго бо имам равнодушна, иже приснее о вас попечётся (Флп. 2, 20), разумея сирот Дивеевских.
Сначала он возложил на меня, несмотря на мою юность, по благословению отца игумена Нифонта, послушание выучить сирот чтению, пению и порядку церковного устава для того, чтобы они сами, без помощи причта, с одним служащим иереем могли отправлять все церковные службы. С помощью Царицы Небесной и по молитвам старца сироты мало-помалу успели в исполнении возложенного на меня послушания и теперь без упущения совершают все службы по уставу церковному. Затем старец возлагал на меня и другие послушания касательно устройства Дивеевской обители. Для исполнения их я должен был всякий раз отлучаться из монастыря, испросив благословение отца игумена Нифонта или казначея Исаии, на двое суток.
За такое участие мое в отеческом попечении отца Серафима о сиротах Дивеевских враг диавол воздвигал на старца и на меня, грешного, такие скорби и гонения, что я несколько раз собирался выйти из Саровской пустыни в другой монастырь, чтобы избежать злобы и зависти, которыми враг повергал меня в уныние и отчаяние. Однажды после одного сильнейшего из таковых оскорблений я пошел к старцу Серафиму в ближнюю его пустыню, что при источнике Богословском, с тем, чтобы в последний раз испросить у него благословение на переход в другой монастырь. Я нашел старца в обыкновенных пустынных трудах и, упав ему в ноги и затем лобызая его руки и уста, спешил излить перед ним всю свою скорбь и смущение. И только нечто хотел начать, как он заградил мои уста своей рукой и сказал: «Огради себя молчанием и выслушай убогого Серафима. Святой апостол Иаков говорит: Ведущему добра творити и не творящему, грех ему есть; так и нам с тобой никакой нет дороги хромать, смущаться и малодушествовать и слушать тех, которые научены духом злобы. Вот сколько я, убогий Серафим, просил тебя, а ты все хромаешь и доселе, как младенец; а дороги-то нет никакой нам хромать, если мы все творим к славе Божией и Пречистой Его Матери и печемся о сиротах Дивеевских, за которых нас укоряют, поносят, клевещут и осыпают хульными словами. Но мы все будем терпеть с благодарностью, по апостолу: Укаряеми, благословляем: гоними, терпим: хулими, утешаемся за имя Христово (1 Кор. 4, 12-13).
Потом, как бы сочувствуя моей скорби, он начал говорить мне так: «Однако посмотрим, не справедливо ли нас отцы-то гонят? По дороге ли путь-то мы гоним? Ибо все святые отцы велят жен-то бегать, а они всегда при нас трудятся и к нам прибегают в своих нуждах. Итак, скажи мне, угодно ли Господу, чтобы мы их не оставляли и пеклись о них? И по Бозе ли этот путь нам, докажи мне?» Сам же в продолжении этих слов не переставал потрясать меня за руку.
Удивленный этими вопросами, столь нечаянными и непостижимыми, потому что отец Серафим, как будто бы сам, будучи в смущении, требовал от меня, грешного, доказательств; я совершенно не знал, что отвечать ему и мысленно обратился к Господу, премудрости Наставнику и смысла Подателю, чтобы Он просветил меня и дал бы мне возможность успокоить моего отца и благодетеля. Со смирением я поклонился ему в ноги и начал отвечать в простоте сердца: «Батюшка, я верую, что путь ваш есть по Бозе. Вы трудитесь для сирот и печетесь об них, как отец чадолюбивый. Вы назидаете их души и желаете у них все устроить и привести в должный порядок. Все это приятно и угодно Господу, потому что все это вы делаете к славе Божией. Они, немощные сосуды, всеми гонимые и оскорбляемые, только в вас одних находят отраду и утешение в своих скорбях».
Выслушав от меня эти слова, старец как бы изменился и сделался покойнее духом, но потом опять, по-прежнему, потрясая меня за руку, просил подробнейшего объяснения, и чтобы я, в доказательство истины пути его, привел какие-либо примеры из жизни святых отец. Тогда я со смирением отвечал ему, что все великие подвижники украсили свою жизнь делами милосердия к ближним, этими высокими добродетелями. Вам известно, батюшка, о великом святителе и дивном чудотворце Николае — сколько он излил чудес и милости к ближним при жизни своей! От юности своей он был столько целомудрен, что не хотел даже смотреть на лица женские. Когда же узнал, по Благодати Божией, о трех девицах из своего стада, погибающих по причине нищеты, тогда, по отеческой милости, презрев все мирские мнения и сан свой, как добрый пастырь, немедленно поспешил похитить от адского волка этих агниц и скорой помощью сохранить их чистыми и непорочными. Дивный пастырь показал этим примером, что для славы Божией человеку не должно ни ночного времени бояться, ни мнений человеческих стыдиться, но поспешать всеми силами к совершению добродетелей, пока есть благоприятное время купли для вечности.
Вот и еще живой для нас пример из жизни великого во святых, светильника всем монашествующим, Пахомия Великого. Он находился в таком уединении, молчании и самоотвержении, что не хотел видеться с родной сестрой. Когда же эта сестра решилась идти по следам его и посвятить себя Богу, тогда он совершенно изменился в отношении к ней и не только начал заботиться о спасении души ее, но и с полным участием вошел в ее нужды телесные и приказал ей выстроить монастырь близ своего, так что одна река разделяла их.
В короткое время собралось к сестре Великого Пахомия множество иночествующих девиц, так что великий угодник Божий сам избрал для управления этой женской обителью из своего же монастыря старца и поручил ему иметь о ней совершенное попечение по правилам общежития. Итак, вот какая разница между нашей духовной жизнью и жизнью мирской: одна душа, посвятившая себя Господу, изменила правила такого великого светильника и через то подвигла его любовь на спасение многих душ. А сироты Дивеевские всегда находят у вас любовь и благопопечение о них. Вы питаете их пищей духовной и одеваете в брачную одежду чистоты и целомудрия, и через то обручаете их Жениху Небесному, Сладчайшему Иисусу Христу.
Неся крест по вашему наставлению, они идут спасительным путем к вечности и, сохраняя девственную чистоту, борются со страстями: зажигают свои сердечные светильники любовью Божественной и бдят в час полуночи, ожидая с мудрыми девами пришествия Женихова. Если Спаситель обещает дать награду и за чашу воды студеной, то какая награда будет вам, батюшка, за то, что вы спасете столько душ от потопа мирской суеты и приведете их в чертог Царя Небесного, Покровом Богоматери?
Когда я кончил свои слова, то отец Серафим, державший меня во все это время за руку и слушавший со вниманием, вдруг сделался как Ангел Божий и, в радостном духе взглянув на меня, сказал: «Во, во, радость моя, а мы с тобой все хромаем, как младенцы, а дороги-то нам нет никакой хромать, если мы все творим к славе Божией».
Когда он после того замолчал, я повторил ему еще слова святителя Христова Димитрия Ростовского, который совершенно уподобляет деву Ангелу по достоинству девства, чистоты духа и свободного служения Господу, выражаясь так: отними от Ангела крылья — он будет дева, дай деве крылья — она будет Ангел.
Выслушав это, отец Серафим еще с большим восторгом сказал: «Так вот какая радость, видишь ли, а мы с тобой хромаем, как младенцы, а дороги-то нет никакой нам хромать». И потом он вдруг обратился к западу и, подняв правую руку, указательным пальцем показал на одно огромное дерево — ель, которое во всей силе росло на открытом месте, совершенно отдельно от других дерев, и сказал: «Видишь ли ты это дерево?» Я отвечал ему: «Вижу, батюшка». «Мню, — сказал отец Серафим, — что оно пятьдесят лет растет; так мы помолим Господа, чтобы Он нам показал через это древо знамение: угодно ли Его благости, чтобы пеклись мы о сиротах Дивеевских. Если это угодно будет Господу, тогда оно и преклонится вот сюда, — и он показал перстом на западную сторону, — а если неугодно будет Ему, чтобы мы пеклись о них, тогда оно и будет стоять на своем месте, как есть в настоящем виде, ибо Бог волю боящихся Его творит и молитву их слушает. А уж мы сотворим, о чем говорили. Ты и убогий Серафим преклоним колена перед Господом, оно вот сюда и преклонится. — И он опять показал на ту же западную сторону: — Если же оно будет стоять, то мы должны в том увериться совершенно, что неугодно Господу, чтобы мы с тобой пеклись о них, и тогда мы во всем оставим их на волю Божию, в конец».
И потом, после непродолжительного безмолвия, он сказал с совершенным упованием и верой: «А о чем мы говорили, то сотворим; вот это древо сюда и переклонится», показывал опять по-прежнему на западную сторону и, обратясь ко мне, прибавил: «Ты теперь гряди с миром в свою келью, а о чем говорили, то сотворим, сотворим».
Затем он благословил меня и дал приложиться к медному своему распятию, которое всегда носил на себе до гроба. Я пал ему в ноги и просил его святых молитв в укрепление грешной души моей, чтобы всегда мне быть в мирном духе и не смущаться от скорби. Он еще раз благословил меня в путь и, отпуская, сказал: «Гряди с миром, а о чем говорили, то сотворим, сотворим. — И это повторил несколько раз: — Оно вот сюда и преклонится». Когда я уходил, он кланялся мне вслед и, благословляя мой путь, в то же время не переставал показывать перстом на древо и на западную сторону.
Возвратясь в свою келью, я был развлечен другими предметами и совершенно забыл о заповеди старца молиться о знамении древа, и провел всю ночь в безпечности. По утру же на другой день вдруг родилось во мне желание быть в пустыни отца Серафима. Не найдя его там, я обошел все места, на которых старец обыкновенно трудился, но нигде не мог найти его.
Тогда я решился идти на то место, где накануне прощался со старцем. Подхожу и с ужасом вижу дивное чудо: то самое древо, на которое указывал мне накануне отец Серафим, уже упало именно в ту сторону, на которую он указывал, так что вершина его лежала на западе, а огромный корень, весь наружу, на востоке. Сам же отец Серафим, в удивлении и в какой-то неизъяснимой радости, точно на крыльях носился около этого древа. Он уже обрубал его ветви и вершину и сложил в стороне в особой куче. Когда я стал подходить к нему ближе, он не допустил меня до себя за несколько сажен и упал предо мною на землю.