Едва они вошли в небольшой светлый зал кафе, где было занято всего два столика, за которыми обедали трое водителей-дальнобойщиков, к ним навстречу буквально выкатился старший из братьев Ибрагимовых Беслан. Роста он был небольшого и за годы оседлой и сытой жизни располнел, так что стал похож на кухонного гнома — сытенького, гостеприимного и доброго. Его все дальнобойщики называли Бес, полюбившие обедать в "Майке", как они прозвали кафе.
— Какие гости! — засуетился Бес, раскидывая в стороны пухлые ручки. — Это просто праздник! Кушать будете? Очень хороший шашлык сейчас сделал. Просто — как чувствовал.
— Давай, — без особого воодушевления согласился Шевченко, окидывая взглядом зал. — Попробуем, что у тебя за шашлык.
— Хороший шашлык! Через две минуты будет готов.
Шевченко отмахнулся от ядреного папиросного дыма, который выдохнул в его сторону один из дальнобойщиков, и поморщился, как может морщиться некурящий. Бес снова взмахнул руками и быстро заговорил, понижая голос:
— Пойдемте, начальники, в другой зал. Там никого нет. Покушать вам сейчас принесут.
До этого в "Майке" Шевченко был раза три — не по чину главному милиционеру города посещать такие места. Но все же бывал. Первый раз просто заглянул посмотреть, что тут такое появилось. Два других раза исключительно по делу, хотя если бы бывал чаще, то никто бы его не осудил: шашлык тут и правда был отменный, причем любой, на заказ — свиной, куриный или, редкостный для этих мест, бараний, но его, правда, нужно было заказывать заранее, за день-два.
Когда они прошли в небольшой зальчик с окнами на задний двор, в котором был всего один круглый стол, Шевченко сел и показал Беслану на место рядом с собой.
— Садись. Разговор есть.
— Что случилось? — встревоженно спросил вмиг ставший серьезным и уже совсем не добрым гном.
— Самсонова помнишь?
— Какого Самсонова? Тут за день столько народу проходит.
— А такого! — зло прошипел Шевченко, так что у ресторанщика пропало всякое желание валять дурака. — Которого ты поклялся в Чечне похоронить!
— Так все сделано. Я еще когда это говорил. Все сделали!
— Да? А ну расскажи ему, — велел он Кастерину.
— Самсонов сегодня в Москве, — не слишком уверенно проговорил тот, чуть ли не через слово посматривая на Шевченко. С Бесланом Ибрагимовым в такой ситуации он встречался впервые и даже не предполагал, что тот в деле, хотя, конечно, его знал, как знали его и его брата все любители шашлыков и красивого, но не слишком дорогого отдыха; для милиционеров братья всегда делали скидки и верили, давая в долг. — Он бежал из плена и через день или два он будет здесь, у нас.
— Ты понял? Из плена! А ты мне что говорил? Что его закопали! А?
— Ну, я не знал. Мне так сказали. Чего кричать?
— Это я еще не кричу. Это я еще очень ласково с тобой говорю, очень по-доброму.
— Я все понял, — Беслан выставил перед собой пухлые ладошки. — Мы разберемся, что там произошло.
— Да? И мне от этого легче станет?
— Виноватым станет тяжелее — это я тебе обещаю. Меня самого обманули.
Шевченко посмотрел на него. В сущности, Ибрагимов-старший говорил дело. Убрать Самсонова — и вся проблема решена. Одним махом. И можно начинать все как бы с чистого листа. Но так он думал и несколько месяцев назад. Тогда он сумел всунуть небольшую группу здешних собровцев в сводный московский отряд, куда удалось включить Самсонова и вот Кастерина. Ибрагимовы быстренько связались, с кем надо, те еще с кем-то, и было разработано два варианта. То есть как бы даже три, но третий — так себе, рассчитанный на случай, на то, что Самсонова случайно подстрелят или подорвется он на мине, как это происходило со многими другими. Два других были более определенны и надежны. Ибрагимов сообщил, как связаться с парочкой надежных людей там, в Чечне. Кастерин должен был сдружиться или по крайней мере сблизиться с Самсоновым, а потом подставить его, сдать чеченским боевикам, которые должны были разделаться с ним по своим чумовым горным законам. Если же этого не получится по каким-то причинам, то на курок должен был нажать сам Кастерин, хотя именно этого он отчаянно боялся. Трусоват у докторши сынок. Может быть, из-за этого своего страха он все провернул в первые же дни, сдав Самсонова "чехам", о чем и доложил Шевченко, после чего тот чуть ли не впервые за последние недели заснул спокойно и даже поднял стопку перед сном — за упокой души бывшего милиционера. А теперь выясняется, что поднял-то стопарик рано. Поторопился.
Сейчас, когда Беслан довольно недвусмысленно предложил убрать Самсонова, он чуть было не согласился. Чуть было, но вовремя вспомнил слова, которые ему запомнились еще давным-давно, когда он учился в школе милиции. Преподаватель, немолодой капитан с университетским значком на кителе, нудным голосом говорил, что большинство рецидивистов попадаются на том, что повторяются, и сыщик с головой ловит их на почерке. Потому что люди они по большей части примитивные, думать не хотят или не умеют и фантазии у них хватает только на то, чтобы побыстрее потратить деньги на красивую, по их понятиям, жизнь. Преподавал капитан неинтересно, и больше из его учения Шевченко ничего не запомнил. А вот эту фразу помнил всю жизнь, и сейчас она сама собой, без всякого усилия, пришла ему в голову.
Нет, он не будет поступать, как примитивный урка, повторяя прежнюю схему. Которая, между прочим, в первый раз не удалась. Он, как говорил вождь мирового пролетариата, пойдет другим путем. Проверенным и испытанным.
— Короче говоря, вот что сделаем. Твои родственники и все остальное — это твои проблемы, и ты сам с ними разбирайся. А Самсонова сейчас трогать нельзя.
— Слушай, почему нельзя? — попробовал было возмутиться Беслан, но Шевченко продолжил, как будто и не слышал этих слов.
— Он сейчас в Москве, на разборе. Так? — спросил он, обращаясь к Кастерину. Тот быстро кивнул, соглашаясь. — И завтра возвращается. Только ведь никто не сказал, что его привозят. А — возвращается! Кем у нас возвращаются? Героем! — Он победно оглядел собеседников.
— Почему героем? — спросил заметно обидевшийся Беслан.
— Потому! И ты хочешь, чтобы на следующий же день нашего героя кто-нибудь зарезал в подворотне? Как последнего алкаша? А мне после этого отдуваться? Оправдываться?
Беслан промолчал, а Кастерин и подавно. Он смотрел полковнику в рот и лишнего слова старался не произносить. Привык помалкивать перед начальством. Далеко пойдет.
— Вот так-то! Поэтому мы сделаем все иначе. А потом… — Он внимательно, со значением посмотрел на ингуша, и тот замер, пытаясь в нацеленных на него дулах зрачков рассмотреть ответ. — Потом посмотрим.
Самсонов
То, что верующие называют Божьим Промыслом, произошло с ним, как выясняется, когда он встретился с Бизоном и его группой. Сначала в горах, а потом в аэропорту, когда его под конвоем собирались отправлять в Москву.
К какому конкретно ведомству относился Бизон и его парни, так и осталось для него непонятным. Тот свободно общался как с милицейским, так и с армейским начальством, и все относились к его словам с вниманием. Даже настоял на задержке самолета на полчаса, что можно было отнести на счет почти мистических способностей Бизона влиять на людей. В итоге Олег все равно прилетел в Москву, но теперь у него на руках было две бумажки, одна из которых была подписана армейским генералом, а вторая — милицейским полковником. В них коротко и сухо было написано, что старший лейтенант милиции Самсонов вырвался из плена с оружием в руках и по дороге к своим принял участие в проведении специальной операции, чем оказал командованию значительную помощь. Ни что за операция, ни где она проходила, ни кто принимал в ней участие, написано не было. Но даже такой краткий текст, заверенный солидными подписями и круглыми печатями с хорошо читаемыми оттисками, производил сильное впечатление. В самолете Олег дважды доставал из кармана эти единственные, имеющиеся у него на руках документы и читал их, только что не выучивая наизусть. На военного прокурора в Москве они тоже произвели должное впечатление, и он сказал, подшивая их в папку заведенного на старшего лейтенанта дела:
— Ну, старшой, считай, что тебе крупно повезло. Не знаю уж, что ты там такое сделал, но, видно, немало, если тебе такие справки выдали. Я, честно говоря, встречаю такое впервые. В общем так! Отправляйся домой. Кушай пироги домашние, отдыхай, приходи в себя. Мы пока, сам понимаешь, проведем следствие: как попал в плен, почему и все такое. Но думаю, что это чистая формальность. Так что езжай, обрадуй родителей, начальство.
Олег поблагодарил, но не стал говорить, что обрадовать родителей он не сможет. Просто некого радовать. Прошлым летом они и брат Виктор со своей женой попали в жуткую автокатастрофу, о которой, несмотря на удаленность от столицы, несколько раз передавали по телевизору. Четыре изуродованных и частично обожженных тела с оскаленными зубами и судорожно согнутыми конечностями несколько дней преследовали его с телеэкрана, а потом и сами являлись во сне. И кто только разрешает такие вещи показывать по телевизору?
Это было страшное для него время. Похороны близких людей — всех, кто у него был. Потом он несколько раз ездил в летний лагерь, где отдыхала его племянница Аленка, и что-то плел ей, пряча глаза, про бабушку с дедушкой и ее родителей, не зная, как открыть ей страшную, жуткую правду об их смерти. От мучительной необходимости его спасла теща Виктора, которая не то из-за житейского опыта, не то под влиянием вечно поддатого мужа сказала внучке, что ее папки с мамкой больше нет и других бабушки с дедушкой тоже нет, так что жить она пока будет у них. Сама отвела ребенка на кладбище и показала ей четыре успевших осесть от дождей холмика. Каково это для ребенка одиннадцати с половиной лет? До этого все ее называли богатой — два деда, две бабки, отец капитан милиции и мать в торговле. Полный комплект. Так что раз-два в неделю она ходила то к одним дедам гостить, то к другим, благо что все жили неподалеку. А тут вдруг все: родителей нет, школу пришлось поменять — до старой идти далековато. А тут еще бабка с дедом. Одна