Боль, словно сильный порыв ветра, сдула затмевающие рассудок дымные клубы безумия. Уги-Уги увидел, что в галерее появился еще один белокожий: от прохода быстро приближался молодой мужчина. У незнакомца были светлые волосы, заплетенные в короткую толстую косицу, торчащую наискось вверх над затылком.
– Большая Рыба? – удивленно произнес он, а после выкрикнул: – Эй, крошка, а ты что там делаешь?!
Боль стала сильнее, и Уги-Уги опустил глаза. Нахака, его любимая наложница, его покорная, готовая ради него на все рабыня, стояла на коленях, обеими руками сжимая кинжал, выроненный монархом, и долбила живот хозяина, раз за разом вонзая клинок в его глубокий темный пупок, напоминающий мышиную норку.
Монарх разомкнул губы, видя кровь, бегущую по животу и ногам, силясь языком вытолкнуть наружу забивший рот ком влажной ваты и сказать Нахаке, чтобы она перестала, ведь он – владыка Суладара и ее хозяин, и это не дело, чтобы рабыня кромсала живот своего повелителя, – но тут она, выдернув нож, размахнулась и всадила его вновь, да так, что клинок вошел целиком.
И тогда Уги-Уги понял: да она же убивает его!
Всхлипнув, он схватил девушку за горло, другой рукой занес над ней пистолет.
Тео Смолик, разбежавшись, с силой толкнул монарха в грудь. Уги-Уги отшатнулся, засеменил, споткнулся о Фавн Сива, как раз выбирающегося на галерею со склона, где он едва сумел удержаться, схватившись за желейный корень, – и полетел вниз, оставляя за собой шлейф хлещущей из живота крови.
И упал на паунога.
Тварь качнулась под внезапно обрушившимся на нее телом, завалилась на бок, погружаясь в кипящую под нею вязкую световую кашу.
Хрипя, не видя ничего, кроме бушующего сияния, монарх кое-как повернулся, ухватил паунога за толстую мягкую брылю, медленно сползая. Он перевалился на живот, оставив на покатой спине длинный темный развод, с ужасом понимая, что кожа от его пупка продолжает рваться вверх и вниз, будто треснувшая оболочка емкости эфироплана.
Желтая буря бушевала вокруг, тугой поток бил в лицо, сквозь глаза врывался в голову, наполняя ее метелью жутких образов, впуская в сознание хоровод содрогающихся в безумной пляске демонов. Пауног упал, подскочил и упал вновь. И в тот же миг Уги-Уги увидел обращенное к нему лицо Диша Длога. Бывший компаньон лежал на боку, наполовину погрузившись в световой пласт, глаза и рот его были раскрыты, наружу вырывались струи сияния – Диш напоминал утопленника, из глаз которого проросли водоросли. Монарх скользнул по торговцу лишь мимолетным взглядом, но успел ужаснуться. Он повернулся дальше, пытаясь встать, и тогда наконец сознание покинуло его. Желтые пятнышки в зрачках налились огнем, расширились, слились в два больших круглых пятна. Пелена багрянца затянула глаза Уги-Уги.
Он остался лежать неподвижно на слабо шевелящемся пауноге, разбросав конечности. Сияние бурлило, неистовствовало, хлестало их сотнями плетей, проедало человеческую плоть и лиловую шкуру. Пласты жира под темно-синей, начавшей пузыриться кожей стали плавиться, течь, меняя форму тела.
Щупальца паунога шевельнулись в последний раз и замерли.
Но бока его продолжали медленно раздуваться и опадать.
Внутри твари заработал биологический механизм, который был заложен в структуру этого существа изначально, хотя впервые включился только сейчас.
– Не так! – прокричала Арлея с носа. – Влево, влево поверни!
Лиг, стоящий позади костяного горба в кормовой части живого дирижабля, дернул что-то, крутанул... раздалось шипение, частое пощелкивание суставов, и по бокам кальмара развернулись два кожаных нароста, напоминающих крылья. Существо завалилось влево, продолжая неуклонно снижаться, ведь его брюхо, то есть поддерживающий тело в воздухе газовый пузырь, было повреждено.
– Вижу наш холм! – прокричала девушка и бросилась к корме. Она сознательно думала про эту часть громоздкой неповоротливой туши как про корму, а про головогрудь – или как там называлась передняя часть существа – как про нос. Чем дольше они летели, тем Арлея все больше убеждалась в том, что это именно машина. Просто построенная иначе, чем какая-нибудь телега, паровая повозка, карета или эфироплан. И даже не построенная, скорее – выращенная.
– Дай мне. – Оттолкнув боцмана к стоящему возле хитинового ограждения Эрланге, Арлея ухватилась за полукруглую кость... то есть за штурвал. Его можно было наклонять и вращать, так как кость торчала из бледно-розового мягкого сустава на боку нароста, что возвышался над палубой – то есть спиной – ближе к корме. Еще здесь были две кости поменьше и нечто вроде мягких пистолетных курков, с их помощью изменялась скорость летающего кальмара. Впрочем, сейчас он плохо слушался управления. Поначалу вознесшись высоко над Гвалтой, теперь он неудержимо снижался; длинное пухлое тело иногда вздрагивало, будто от боли, под палубой-спиной что-то похрустывало и екало, мясистое носовое щупальце покачивалось на встречном ветру, вяло обвиснув.
Справиться с кальмаром-дирижаблем не получилось и у Арлеи: чудище падало, кроны деревьев приближались. Оставив штурвал, она бросилась на нос, и моряки поспешили за ней.
– Что-то стряслось там, – пробормотал боцман.
Людей на холме, за которым протекала облачная река, видно не было, хотя в траве валялись порванные тюки и котомки, доски и клочья ткани, в которые превратилась поклажа.
– На них напали?! – выдохнула Арлея.
Лиг подтвердил:
– Ага, похоже на то. Тож, наверно, серапихи. Только, может, другие какие, не те, что капитана нашего схватили. Глядите, и тел нету, всех унесли...
– Ща врежемся! – гаркнул Эрланга, внезапно хватая Арлею в объятия.
Она не успела возмутиться. Юнга присел, заставив и девушку опуститься на палубу, сжал покрепче одной рукой, а другой вцепился в борт.
Холм был уже прямо под ними, но сильного столкновения не произошло. Все же какое-то, пусть и очень примитивное, сознание у дирижабля имелось: увидев, что вот-вот врежется в землю, он напряг оставшиеся силы, уперся щупальцем в склон и сумел смягчить падение, издав при этом громкий натужный всхлип. Ударившись о землю, кальмар подпрыгнул, упал вновь, накренился и застыл, вытянув щупальце в траве.
– Ваша милость! – услышала Арлея и приподнялась, скинув с себя руку Эрланги, лежащего рядом. – Ваша милость!
Голос, казалось, доносился откуда-то с небес. Испуганный, сдавленный... Она подняла глаза, поискала взглядом и увидела лицо в кроне растущей на вершине холма пальмы.
Неподалеку Лиг вставал на ноги, морщась и растирая пострадавшее при падении колено. Туша дирижабля на боку медленно сдувалась, опадала: сквозь розовую рану газ с тонким шипением выходил наружу.
– Ты, как тебя... Шипер! – выкрикнула девушка, начиная наконец понимать, что к чему. – А ну, слазь! Сюда, быстро! Что здесь произошло? Отвечай!
Вскоре выяснилось, что на лагерь и вправду напали серапихи – под утро, неожиданно. Драка длилась недолго, часть моряков была перебита, а другую дикарки уволокли в джунгли, исчезнув среди деревьев так же быстро и бесшумно, как появились. Шипер (он был ранен в руку и плечо, причем вторая рана до сих пор кровоточила) спал под самой пальмой, и когда серапихи залезли на холм, он в свою очередь залез на дерево. В плечо вонзилось копье, а запястье пострадало от удара ножа одной из дикарок, которая взобралась следом, – но Шипер мужественно лягнул ее пяткой в лоб, она упала и скатилась куда-то с другой стороны холма, к речке.
– Верно, до сих пор там лежит, под косогором, дохлая, – так моряк завершил рассказ.
По крайней мере, отметила Арлея, он не пытался приукрасить свои поступки, не скрывал, что струсил и сразу полез на дерево, вместо того чтобы сражаться.
– Ну, завалил бы я одну, – пояснил Шипер. – И что с того? Схватили б меня и тоже уволокли бы – от и все. Вам тогда бы и узнать не от кого было, что тут стряслося.
Испуганный до полусмерти, он целый день просидел в ветвях, страшась слезть, а под вечер увидел опускающееся с неба чудовище и перепугался пуще прежнего.
Светило в небе гасло, над вершиной дул прохладный ветер. Живой дирижабль лежал, разбросав подрагивающие щупальца, постепенно сморщиваясь, сдуваясь, испуская во все стороны влажное тепло – выходящий наружу газ был горячим. Арлея обошла чудовище, внимательно рассматривая, заглянула в единственный глаз на морде, полускрытый влажными складками кожи: она не могла понять, испытывает ли это существо боль, в конце концов – понимает ли, что умирает?
– Давайте я хуч брюхо ему заткну чем-нить, – предложил Лиг. – Эй, а ну подсобите!
Моряки принялись собирать разбросанные по склону обрывки ткани, растерзанные котомки и веревки. Арлея вернулась на вершину и села, свесив ноги, на краю отвесного склона, под которым были кусты и берег облачной речки с песчаной косой. Она потерпела полное фиаско: приемный отец неведомо где, команда клиргона исчезла в джунглях Проклятого острова, капитан так и не спасен... Старые мысли вернулись к ней: женщина, знай свое место! Не лезь туда, где ты ничего не стоишь, занимайся тем, что можешь: ласкай мужа по ночам, штопай его одежду, готовь ему и рожай детей.
Она повернулась, увидела, как моряки пытаются запихнуть свернутые жгутом тряпки в рану лежащего на боку кальмара, и спросила, пряча глаза, потому что ей казалось, что троица искоса поглядывает на нее – с насмешкой, осуждением, чуть ли не брезгливостью:
– Шипер, а лодка где? Тоже дикарки унесли?
– Не, ваша милость, – откликнулся он, не оборачиваясь. – Мы ее смолой промазали и на самом краю поставили, ну, почти где вы щас сидите. На ветерке, чтоб просохла, значит... вниз ее сковырнули, когда драка была, она в кусты и упала.
– Можно будет ее починить, как думаешь?
– Ежели лодка туда навернулась, так не починить, а разобрать и заново сколотить, – ответил вместо матроса Лиг, и Арлея сумрачно кивнула.
Наступил вечер, стало прохладно. Моряки принялись разжигать костер, Арлея же, не слушая их разговоров, нашла грязный, истоптанный во время драки плащ, кое-как отряхнула его, завернувшись, улеглась под пальмой и закрыла глаза. Она чувствовала себя очень плохо, ее знобило.